"Французы"
Свет масленых фонарей, называвшихся потайными, вырывал из темноты выкопанную могилу, некрасивый гроб и горку земли.
Княгиня Ольга перекрестила гроб:
– Прощай, Миша. Это я виновата в твоей смерти.
К ней подошел могильщик.
– Пора, барышня. Мало ли что.
– Опускайте.
Трое молодых людей и могильщик начали закидывать могилу землей.
Над кладбищем повисла темнота, только неведомая птица кричала пронзительно и страшно.
– Кто это? – спросил Ольга.
Могильщик распрямился, снял шапку, перекрестился:
– Это чья-то душа тревожится.
Над могилой вырос бугорок.
Ольга достала из кармана три золотых империала, протянула могильщику:
– Как договорились, завтра поставите крест и напишете "Сергей Ротомский – юнкер".
– Многовато даете, барышня.
– Берите и сделайте все, как надо.
У ворот кладбища в темноте возникла фигура человека.
Ольга выхватила из кармана браунинг, ее спутники маузеры.
– Спокойно, княгиня, спокойно. Вы меня не узнаете, Ольга Сергеевна?
Человек чиркнул зажигалкой, зыбкий прыгающий свет на секунду осветил ее лицо.
– Константин Валентинович, – удивилась княгиня, – полковник Прилуков.
– Слава Богу, узнали.
– Как Вы нас нашли?
– Вы же знаете, что искать – моя профессия.
– А если без аллегорий?
– Доктор Румянцев подсказал.
– Зачем Вы пришли? По делам контрразведки?
– Нет, милая княгиня, в Париже я занимаюсь иным делом. Оказываю услуги людям.
– То есть…
– Я частный сыщик.
– Господи, гадость какая. Так зачем Вы здесь?
– Ваш дядя, вернее, Ваша семья, поручила мне вывезти Вас за границу.
– Здесь разговор не получится. Поехали.
– На дачу к доктору в Сокольники?
– Вы и это знаете.
– Увы, профессия.
Георгий Тыльнер
Коля-ювелир ужинал.
Жена тоскала с кухни все новые и новые тарелки с едой.
– Ешь, милок, отощал на большевистских харчах.
Коля выпивал со вкусом, с удовольствием закусывал.
В прихожей забренчал звонок.
– Кого черт несет к ночи, – сказал он, прожевывая кусок кулебяки, – пойди спроси.
Жена влетела в комнату, схватившись за сердце.
– Ты чего?
– Сыскная.
Коля дожевал пирог, поправил брюки и пошел открывать.
В комнату он вернулся с Тыльнером и двумя оперативниками.
– Вы бы хоть снег обтерли с ног, господа красные сыщики. Чего вам надо? Я в домзаке три месяца промотал, меня Народный суд выпустил.
– Знаю, гражданин Щишкин, но мы вас не арестовывать пришли, а за советом.
– Вот-те блин. Ну давай, товарищ Тыльнер, чем могу помогу.
– Это другой разговор. Посоветуй нам, Николай Кузьмич, в твоем доме где найти список дорогих драгоценностей.
– Знаете.
– Знаем.
– А зачем искать, его сам вам отдам.
– Благие дела зачтутся.
Шишкин подошел к буфету, открыл ящик, вынул три листочка.
– Держите.
– Откуда он у Вас?
– Сабона помните, конечно.
– Как не помнить, я его банду громил.
– Так вот он мне этот список принес и наказал, как увижу хоть одну цацку из этого списка, сразу к нему.
– Ну, Сабона нет, он от нас сбежал в город Лебедянь, там вырезал семью своей сестры, и его народ на куски разорвал.
– Ой! – ахнула мадам Шишкина.
– Так что нет у Вас, Николай Кузьмич, перед ним никаких обязательств.
Тыльнер внимательно прочитал список.
– Хоть одна вещь Вам попадалась?
– Нет.
– Описание подробное, но лучше один раз увидеть…
– А вы пойдите к приват-профессору Московского университета Лазареву Алексею Силычу. Он из семьи ювелира, собирает интересную коллекцию копий самых лучших ювелирных украшений. У него несколько подделок вещей из этого списка имеется, и фото есть разных украшений. Сходите, не пожалеете.
– Спасибо, Николай Кузьмич, – Тыльнер встал, – за вторжение позднее не обессудьте, служба у нас такая.
– Так не пойдет, товарищ Тыльнер. Это как же, ночью пришли, натоптали и ушли. Не по-нашему, замоскворецкому. Прошу к столу, закусить, чем Бог послал.
– Спасибо, – Тыльнер поклонился, – мы на службе.
– Да какая там служба к ночи. Люба. Запирай дверь, неси на стол. Народ пришел голодный, пусть отведает замоскворецких пельменей.
Оперативники молящее посмотрели на Тыльнера.
Он глянул на них, усмехнулся.
– Уговорил, Николай Кузьмич.
– Тогда, снимайте обмундировку и к столу, – Шишкин подошел к буфету и вынул две бутылки коньяку, поставил на стол.
– Служба службой, но по рюмке с морозца надо принять.
Дача в Сокольниках
Под потолком горела керосиновая лампа с зеленым абажуром и разноцветными стеклянными висюльками.
Окна дачи покрылись морозным узором, пощелкивали дрова в печтке-голандке.
Княжна Ольга, закутавшись в оренбургский платом, сидела в кресле и курила папиросу, вставленную в длинный черный мундштук.
Полковник Прилуков шагал по комнате.
– Княжна, неужели Вы не понимаете, в какую нелепую авантюру ввязались?
Ольга молча курила, слушала.
– Ваш брат собирал драгоценности для спасения Николая Александровича. Вы вложили в это мероприятие все, что отставила Вам покойная матушка. Светится ее память. Брата убили, ценности исчезли. По салонам ранней эмиграции, те, кто ушел сразу после революции и большевистского переворота поползли слухи, что Ваша семья присвоила собранное. Так?
– Да, полковник, и это было невыносимо. Задели честь моего покойного брата, мою, всей семьи.
– Знаете, в чем Ваша ошибка, княжна?
– Нет.
– Вы и Ваши друзья покинули Россию до Гражданской войны. Вам всем удалось перевести в Швецию капиталы, вывезти ценности и даже антиквариат. Вы ходили на яхтах, по неведомым фьордам, играли в теннис, ездили на лошадях. А в это время люди дрались и гибли. Если бы Ваши молодые люди прошли школу братоубийственной войны, возможно, Вы бы не попали в такое катастрофическое положение.
– Вы преувеличиваете, Константин Валентинович, никакой катастрофы нет.
– Позвольте, княжна, я закурю?
Прилуков сел к столу, достал портсигар, щелкнул зажигалкой.
Помолчали.
– Вы на грани провала. Один из Ваших друзей погиб, второй в ЧК.
– Они ничего не скажет.
– Не уверен. Он слишком молод и неопытен, слишком слаб. Для того, чтобы найти ценности, Вы должны были легализоваться и осесть в Москве, устроиться на работу.
– Пойти пишбарышней к большевикам?
– Да, княжна. А вместо этого Вы придумали историю с французской бандой. Зачем?
– Мы думали отвести от нас внимание чекистов.
– Господи, если Вы шли на такое дело, неужели нельзя было найти опытных, битых, стреляных людей. Профессионалов, бывших контрразведчиков.
– Я хотела сама искупить вину своей семьи, и со мной пошли пятеро честных людей.
– Пятеро влюбленных.
– Пусть так. Но помысли их были чисты.
– Особенно когда они раздевали людей на улицах, – зло усмехнулся Прилуков. – Вы уходите со мной?
– Нет.
– Хорошо. Тогда напишите мне письмо, что Вы отказались от моих услуг и получили валюту. Я буду просить, княжна, Вашего разрешения пробыть здесь до утра, а то ночью трудно добираться до города.
Медвежатник Веденяпин
Медвежатник Веденяпин и представитель исполкома осматривали механические мастерские.
Веденяпин ходил по маленькому цеху, внимательно рассматривал токарный станок, щупал пальцами пересохшие ремни трансмиссии, крутил ржавую ручку тесков.
– Ну что, Алексей Гаврилович, нравится мастерская? – спросил человек из исполкома.
– Нравится, даже очень.
– Тогда приступайте. Сколько рабочих мест району дадите?
Веденяпин задумался, начал загибать пальцы.
– Мне четыре квалифицированных слесарей нужно, одного подсобника. И того – пять мест.
– Наше условие – Вы должны взять одного ученика.
– Ну что ж, раз власть советская требует, мы, люди мастеровые, всегда пожалуйста.
– Хорошо иметь дело с сознательным товарищем, – он хлопнул Веденяпина по плечу, потом достал из своего необъятного портфеля папку с тесемочками. – Держите, здесь все документы: лицензия, договор аренды, квитанция об уплате аренды и налога. Ну что ж, товарищ владелец, оставайтесь на своем производстве, а я пойду, дел много.
– Да не владелец я, товарищ Гальперин, я мастер, так и напишите меня во всех документах.
– Вот это по-нашему, по-советски. Ну, бывайте.
Веденяпин остался один.
Он подошел к токарному станку, включил рубильник. Станок скрипнул, словно ахнул, захлопала провисшая трансмиссия, станок натужно заработал.
Веденяпин вырубил рубильник и пошел к выходу.
Он обошел мастерскую, поправил фанерку на окнах, похлопал по проржавевшей водосточной трубе, закурил и пошел к трамвайной остановке.
Внезапно обернулся и увидел дом под цинковой крышей, крашеные стены, стекло окон.
Видение вспыхнуло на секунду и погасло.
Веденяпин закурил и долго смотрел на здание мастерских.
Арнаутов и Прилуков
Артанутов проснулся, когда часы в гостиной пробили два раза.
Сквозь задвинутые портьеры пробивался слабый свет зимнего дня.
Арнаутов сбросил одеяло, сел на диване.
Лохматый, небритый, нечесаный, в несвежем белье.
В квартире тихо. Жена в театре, сын в летной школе.
Он закурил, закашлялся и долго отплевывался прямо на ковер.
Потом натянул вытертый халат и пошел на кухню.
В прихожей проснулся звонок.
Арнаутов подошел к двери.
– Кто там?
– Павел Сергеевич, Вам письмо из Стокгольма.
– Из Стокгольма?
Арнаутов суетливо открыл дверь.
На пороге стоял Прилуков.
– Разрешите войти?
– Прошу, прошу. Я по-домашнему, только встал, всю ночь работал.
– Позвольте представиться, Миронов Андрей Ильич, из Наркомата торговли. Был в Европе по торговым делам Республики и в Стокгольм встретил Дмитрия Львовича Рубенштейна…
– Как он?
– Процветает. Вот, – Прилуков достал из кармана письмо, – это Вам.
Дрожащими руками Арнаутов вскрыл конверт, быстро прочитал письмо.
– Как же так, он просил передать "Сашеньку" при личной встрече.
– Как я понял, обстоятельства изменились.
– Но я собирался…
– Купюра нужна срочно, завтра выезжаю в Стокгольм и передам ее владельцу.
– А если я не отдам?
– Павел Сергеевич, тогда вместо меня придут нанятые Рубенштейном люди. Вы знаете его и догадываетесь, что будет с Вами и с Вашей семьей.
– Знаю, – ответил Арнаутов.
Он пошел в кабинет.
Прилуков за ним.
Арнаутов открыл шкаф, вынул несколько книг, достал черный бумажник и вытащил из него синюю двадцати пяти рублевку.
– Прошу, – он протянул ее Прилукову.
Тот аккуратно взял купюру, вынул из кармана записку, сверил цифры.
– Она? – зло спросил Арнаутов.
– Она.
– Зачем она Рубеншнейну?
– Поведаю Вам тайну. Купюра, скажем так, ключ к оному из банковских сейфов. Ценности, находящиеся в нем, отдадут, только если Рубеншнейн предъявит ее.
– Значит, он зазывал меня в Ригу ради этого.
– Конечно. Он состряпал письмо из издательства, чтобы власти оформили Вам визу.
– А мои книги, собрания сочинений?
– Ложь. Рубенштейн как был биржевым зайцем, так им и остался.
– Значит, никакого собрания не будет? – Арнаутов обессилено сел на дива.
– Не будет, – сказал Прилуков и вышел.
Хлопнула входная дверь.
– Не будет… Не будет, – повторял Арнаутов, сжавшись на диване.
Потом он встал и вышел из кабинета.
Вернулся с бельевой веревкой в руках.
Сел к столу.
Крупно написал на листе бумаги: "Ложь. Мразь. Будь проклята такая жизнь".
Встал и начал прилаживать веревку к крючку люстры.
Гостиница "Метрополь"
В номере Саблина сидел Блюмкин и хозяин. Блюмкин протянул ему "Рабочую газету".
– Читал?
– Что?
– Некролог.
Саблин прочитал некролог, удивился.
– Сердце?
– Нет. Повесился, – ответил Блюмкин.
– Вот тебе и на. С чего? Ты мне говорил, что ему практически разрешили выезд за границу.
– В том-то и дело, что странно. Писатель, неврастеник.
– А некролог написали здорово. Аж слезу прошибает.
– Наверное, Леонидов писал, он с покойным был в хороших отношениях.
– Большая скотина, твой Леонидов.
– Почему мой? Ты же с ним Кронштадт брал…
– Было дело. Он под пулями вел себя достойно. Но этот номер в "Домино"… Его же попросили как человека.
– Во-первых, твой холуй оскорбил известного актера, за это и схлопотал. Во-вторых, сама постановка вопроса была весьма неделикатна. Мы гулять приедем, а ты пошел вон, тебя дама не хочет видеть. В-третьих, Юра, ты же у него любимую женщину отбил.
– Яша, – Саблин встал, зашагал по номеру, – она его не любила, увлеклась когда-то. Красивый мужик, известный журналист, принятый в свете, говорили, что он причастен к смерти Распутина. Во всяком случае, Леонидов первым написал об этом.
– Ну, знаешь, не обязательство участвовать в убийстве, чтобы потом об этом написать. У него были серьезные связи в полиции, они ему и шепнули. А то, что он крутился в питерском и московском бомонде – это факт.
– Вот Елена и увлеклась им.
– А может быть, Леонидов был для нее лошадкой, на которой она в высший свет въехала. Ты думаешь, она тебя страстно любит?
– Уверен, – победно ответил Саблин.
– Да нет, брат, ты для нее не лошадка, а целое авто, на котором она едет в новый свет. Орденоносец, известный командир, машина, цветы, подарки, перспектива жениться.
– Нет, Яша, ты просто завидуешь. Елена меня любит. Но баба она не простая. Татьяну Елагину, ту, что с Леонидовым ушла, помнишь?
– Как я могу забыть испепеляющий взгляд прекрасной Елены?
– Так вон она пообещала ее в театре стереть в порошок и, как я знаю, начала атаку, а мне поручила уничтожить Леонидова.
– И как ты это сделаешь? – прищурился хитро Блюмкин.
– А очень просто. Днем будут на приеме и Льва Давидовича попрошу.
– Троцкий фигура. Он даст команду, и Леонидова никто не вспомнит. Но от этого проиграешь только ты, Юра…
– Это как же?
– Ты, товарищ краском, должен наоборот оберегать Леонидова.
– С какого перепугу?
– Открою секрет, – вдохновенно соврал Блюмкин, – он пишет книгу о Кронштадте, так ты там прямо Наполеон. Герой, правда, с некоторым налетом авантюризма, но герой и стратег.
– Правда? – обрадовался Саблин.
– А когда я врал? – нагло спросил Блюмкин.
– Тогда буду беречь как полковое знамя, а книжка выйдет – разберусь.
Веденяпин
При выходе из Исполкома дежурил милиционер. Он сидел за столиком, на котором стоял телефонный аппарат.
Веденяпин подошел к нему.
– Здравствуйте, товарищ.
– Здравия желаю, – милиционер встал.
– Мне необходимо позвонить в Угрозыск на Гнезднековском очень важное дело.
Милиционер оглядел с ног до шапки солидно одетого человека, подумал:
– Звоните, если важное дело.
– А у Вас есть список телефонов?
– Конечно. Кто нужен?
– Инспектор Тыльнер.
– Минутку.
Милиционер достал из ящика стола несколько скрепленных листов с типографским набором.
– Тыльнер, Тыльнер… Вот – 34-32.
Воропаев поднял трубку.
В кабинете Тыльнера одежды поубавилось. Осталось два пальто.
Потерпевший взял одно из них. Надел.
– Видите, товарищ инспектор, сидит, как влитое.
– Тогда распишитесь в протоколе опознания, и понятых прошу оставить свои подписи.
Двое понятых расписались быстро и ушли, а потерпевший никак не хотел уходить:
– Товарищ инспектор, не знаю, как Вас благодарить. Не думал я, что пальтишко-то мое найдется, не думал. Значит, заработала наша милиция…
Зазвонил телефон.
– Тыльнер слушает… Так… Так… Насколько я помню, Алексей Гаврилович… Подождите минутку…
И потерпевшему:
– Извините, служба, я Вас не задерживаю.
Потерпевший вышел из кабинета с явным неудовольствием.
– Я Вас слушаю, Алексей Гаврилович. Понятно… Вы считаете, что это очень важно… Даже так… Где?
– В Нескучно саду… Павильон "Трехгорное пиво". Знаю, конечно. Через час.
Павильон "Трехгорное пиво"
Посередине дощатого павильона стояли железная бочка, приспособленная под печку. Топили ее щедро, и бочка раскалилась докрасна.
За окном деревья и девственно белый снег, на котором треугольники птичьих следов.
Веденяпин и Тыльнер устроились в углу у окна.
Ленивый, принявший с утра официант, в грязноватом, некогда белом, фартуке поверх офицерской меховой душегрейки, подошел, небрежно обмахнул стол полотенцем.
– Чего подать?
– А подать нам, братец, две кружки пива…
– Холодного или теплого?
– Теплого, колбасы извозчичьей горячей и горох моченый.
– Все?
– Вы пить будете? – спросил Веденяпин Тыльнера.
– Нет, не могу, дела.
– Тогда, братец, принеси мне мерзавчик, пивка нам по паре кружечек, да извозчичьей колбаски поджарь и гороха моченого.
Официант лениво зашагал к буфету.
Веденяпин открыл портфель и положил на стол пакет, договор, вытащил все исполкомовские документы.
Тыльнер взял, просмотрел:
– Поздравляю, Вы, Алексей Гаврилович, теперь заводчик. Вы для этого меня позвали?
Подошел официант. Грохнул на стол кружки с пивом там, что пена подскочила и выплеснулась на стол.
Шваркнул сковородку с колбасой, поставил перед Веденяпиным граненый стакан с водкой.
– Любезный, поаккуратнее, – сделал замечание Веденяпин.
– Не нравится, в Гранд-Отель идите, – ответил официант, взмахнул полотенцем и отошел.
– Вот хам, – Веденяпин залпом выпил водку, вынул из портфеля план и положил перед Тыльнером. Тот внимательно рассмотрел его и спросил:
– Это что?
– План ювелирного "Пале-Рояль".
– Кузнецкий, семь?
– Именно. Его в новогоднюю ночь брать будут.
– Кто?
– Афоня Нерченский, он же Лапшин, его подельник и я.
– Как?
– А так. Афоня в котельную дома пять своего подельника пристроил, они стену разворотили, а там подвал, а над ним магазин. Ночью, когда все шампань пить будут, Лапши н вскроет пол и поднимется в магазин. За ним я. Мое дело – вскрыть сейфы и уходить, за это мне платят.
– А ведь дело то верное, Алексей Гаврилович? – Тыльнер отхлебнул пиво.