* * *
Года за три до описываемых событий Мария познакомилась, а потом и сошлась с полковником лейб-гвардии Преображенского полка красавцем графом Гессеном. Любимец последнего российского царя, он был знаменитым кутилой и покорителем женских сердец. Он было так пленился красотой Марии, что вполне серьезно обдумывал женитьбу на ней. Но по трезвом размышлении отставил прочь сию блажь, ибо такой мезальянс не понравится при дворе и не будет способствовать его продвижению по службе.
Бывая наездами в Москве, граф неизменно проводил одну-две ночи в объятиях Марии. Он не желал порывать с ней. По этой причине питал ее иллюзии неясными намеками на брак в неопределенном будущем.
Мария в графа была влюблена до безумия, готова была нестись к нему по первому требованию, исполняла его любые прихоти. Но встретив Прокофия, она решила привязать этого простоватого и неиспорченного парня к себе - на тот случай, если не выгорит брак с графом.
Этот любовный треугольник существовал около полутора лет. Прокофий делал брачные предложения Марии, но она, не отвергая их, твердила: -Давай еще проверим наши чувства!"
Она с самого начала невзлюбила Камиля. Тот отвечал ей открытой неприязнью. Однажды случайно он встретил ее на Тверской в компании с полковником. Это был граф. Камиль выследил их, увидал, что парочка вошла в гостиницу "Париж". Камиль бросился к Прокофию:
- Слушай, давай я убью их обоих! Зачем тебе нужна эта плохая женщина? Она тебе изменяет, она тебя не любит! - кричал Камиль, гневно выкатывая единственный глаз. - Не веришь? Идем в "Париж"! Они в угловом "люксе" на втором этаже. Ух, собаки! Резать хочу их!
Прокофий с наивностью неиспорченной натуры не верил в измену:
- Не горячись, Камиль! Я завтра все выясню у самой Марии.
Объяснение
Всю ночь Прокофий не мог уснуть. Его воображение живо рисовало картины измены. Мария представлялась в объятиях незнакомого полковника в самых непристойных позах. Несколько раз он подымался с постели, готовый среди ночи гнать в Сокольники, где снимал для Марии и ее матери в тихом уголке большой флигель. Но вдруг одумывался, представив недоумение разбуженной, потревоженной Марии, и вновь безуспешно пытался заснуть.
Утром он приехал на фабрику и уже издали увидал ее платье масакового цвета - темно-красное с синим отливом, подчеркивавшее бедра и груди и так шедшее ей. С трудом сдерживая волнение, он негромко спросил:
- Ты где вчера вечером была?
Она было вспыхнула, вопросительно взглянула в его глаза и тут же с непринужденной очаровательной улыбкой ответила:
- Вчера? Ах да, приезжал из Петербурга бывший папин командир. Он хлопочет для маман насчет пенсиона... Но ты шпионишь за мной?
Прокофий сразу успокоился, весело предложил:
- Поехали в "Метрополь", позавтракаем.
После ресторана они пошли к нему в номер, и он, как никогда прежде, был страстен. Потом, целуя его в щеку, Мария как бы невзначай спросила:
- Ты позволишь мне сегодня навестить подругу по гимназии? Она болеет. Посижу рядом, поболтаем.
* * *
...В тот день - это была среда, - ближе к вечеру, их видели последний раз вместе. Прокофий, нежно поддерживая подругу под локоть, выходил с ней из "Метрополя". Он поймал извозчика (швейцар гостиницы назвал номер коляски - 767), помог Марии сесть и долго махал вслед рукой.
Следующим утром горничная обнаружила Прокофия Шубина лежащим на ковре. Слева на груди чернел сгусток крови. В руке был зажат револьвер модели "Смит-и-Вессон".
Доктор Павловский, осмотрев труп, решительно заявил:
- Да, это самоубийство. На сорочке следы пороха. Начальник сыска Кошко недоумевал:
- Но зачем молодому преуспевающему капиталисту с блестящими перспективами стрелять в себя?
Пока они задавали вопросы, пока Москва только и говорила о загадочной смерти в "люксе" "Метрополя". Аполлинарий Соколов доискивался до причин трагедии. Жеребцова он откомандировал в Нижний Новгород. Николай собирал там сведения о предыдущей жизни Прокофия. Соколов допросил извозчика номер 767. Сухонький старичок из рязанцев охотно рассказал:
- Дамочка от "Метрополя"? Как же, в целости доставил ее в "Дрезден". Господин, который меня подряжал, сказал: вези, дескать, в Сокольники. Мы до Лубянской площади поднялись, дамочка приказала: поворачивай, дескать, оглобли. Едем в "Париж'’, это угол Охотного ряда и Тверской. Я довез как положено. Она вошла в гостиницу. Чтоб околеть мне, коли вру!
Соколов отправился в "Париж". Старший коридорный, прожженная бестия Афанасий Фунтов, хорошо знавший Соколова, вытянувшись по струнке, доложил:
- Кто в "люксе" угловом проживал? Полковник Гессен. Они всегда там останавливаются. Телеграммой загодя сообщают, мы для них нумерок держим. Дамочка? Да у него не одна, разные к ним заходят, и все как на подбор - первый сорт. Да он и сам - орел из себя! Всегда чаевые дает по-царски.
Соколов достал из кармана фото Марии, предусмотрительно изъятое из вещей Прокофия:
- А вот эта бывала?
- А как же! Непременно-с. И во вторник вечером заходила - до утра осталась, и на другой вечер. Аполлинарий Николаевич, доложу вам, - Фунтов снизил голос, - только когда скандал приключился, она вслед за тем и ушла. Расстроилась, видать, чувствами.
- Какой такой скандал? - с интересом спросил Соколов. - Ты. Афанасий, чего юлишь? Ну, быстро докладывай! А то я тебя, - сыщик поднял громадный кулачище.
Посопев, переступив в задумчивости с ноги на ногу, коридорный вздохнул:
- Мой грех! Признаюсь. От вас, Аполлинарий
Николаевич, не скроешься. Дело так было. Дамочка эта самая уже часа полтора в нумере была. Вдруг с улицы влетает господин, крупный, ну что твой шкаф. Говорит: "Постучи в угловой "люкс"! А то сам двери разнесу! И скажи: "Телеграмма!" И чтобы я не сомневался, пожаловал мне десять рублев. За такие деньги кто угодно про телеграмму скажет!
- И что?
- Ну, сделал, как приказано было! Только полковник дверь приоткрыл, как мужчина влетел в нумер, увидал дамочку, она на постели была, полное неглиже - сам видел в щель, любопытно-с! Господин обозвал ее, полковника по лицу оскорбил и обратно из гостиницы вылетел. Минут через пять и дамочка убежала. А господин полковник на другое утро уехавши на Николаевский вокзал. Сам ему извозчика за тридцать копеек нанимал. Все, ничего другого не было-с! Чтоб на этом месте провалиться.
Таинственные исчезновения
Соколов отправился в Сокольники, добрался до Большого Оленьего проспекта. Замечательные места! Густой лес вокруг, тишина, птички заливаются, жизни радуются. В добротном двухэтажном доме купчихи Жуленковой Мария и ее мать расположились во флигеле.
Сыщика встретила полная чернявая женщина цыганистого типа, в каком-то немыслимо заношенном бумазейном платье, лицом сильно схожая с Марией. Это была ее мать. Осипшим голосом она произнесла:
- Где Маша? Я сама волнуюсь, ночь нынешнюю ворочалась, не спала. Была вчера у нее на службе, там с четверга никто ее не видел.
- А когда вы ее видели в последний раз?
- Дело так было! - У женщины мелко тряслись руки, теперь она говорила сквозь слезы. - В среду она сказала мне, что ночевать будет не дома. Ну, дело молодое, незамужнее - пусть погуляет. Вдруг возле полуночи она вернулась, вся зареванная. "Что случилось?" - спрашиваю.
Отвечает: "Ах, какой скандал!" - и больше ни гугу. Утром немного повеселела, говорит: "Авось все обойдется, этот Прокофий влюблен в меня по уши!" И на службу уехала. Больше я ее не видела.
- А почему же вы не заявили в полицию?
Женщина развела руками:
- А чего заявлять? Дело молодое, прежде тоже порой случалось - денечка два-три покружится, покружится, а потом и вернется. А где она, господин полицейский? Цела хоть? А то волнуюсь, волнуюсь...
Предположения
Соколов отправился в сыск. Исчезновение Марии ему не показалось случайным. Дело в том, что одновременно с ней исчез с горизонта и Камиль. Изложив дело начальнику сыска Кошко, Соколов заметил:
- Ясно, что все эти исчезновения тесно связаны друге другом.
Кошко возразил:
- Не уверен! Мы выяснили, что чеченец жил по фальшивому паспорту. Понимая, что полиция, занимаясь смертью Прокофия Шубина, может заинтересоваться и личностью самого Камиля-Элдара, он бежал. Логично? Но загадка в другом: почему скрылась Мария? Да, она виновна в смерти Шубина. Но вина эта не уголовная - моральная. Кстати, Марии все дают самые нелестные характеристики. Она была отличным химиком, но слишком... эмансипирована.
- То есть распутна! - усмехнулся Соколов. - Да, особой нравственностью эта девица не отличалась. И симпатии у меня, признаюсь, не вызывает. Не удивлюсь, сели она, спасаясь от скандала, сбежала куда-нибудь в Ниццу с богатым купцом.
- Да, уляжется вся эта история, успокоятся репортеры, Мария и вернется тогда, - кивнул головой Кошко. - Но чеченца, полагаю, нам больше не увидать.
Соколов быстро возразил:
- Вот и нет! Если чеченец живой (а с чего бы ему быть мертвым?), то он непременно придет на похороны проститься с другом. Судя по всему, это глубоко порядочный человек. И к тому же горец! Стало быть, честь для него выше страха, выше личной опасности. Камиль был предан Прокофию Шубину.
Кошко скептически усмехнулся:
- Предан - живому! А теперь чеченцу надо думать о своей шкуре. Он уже далеко от Москвы.
На этот раз начальник сыска ошибся.
Прощальная слеза
В церкви густая толпа собравшихся ждала начала отпевания. Вдруг в светлом проёме дверей выросла невысокая фигура в истертой бурке. Это был Камиль. Он шел сквозь толпу, как нож идет сквозь масло, его горящее око было устремлено на богатый гроб, стоявший на высоком катафалке. Подойдя вплотную к покойнику, он долго-долго всматривался в застывшие в мертвенной желтизне черты лица, потом негромко сказал непонятное:
- Прощай, кунак! Я сделал тебе подарок. Теперь ты будешь с ней всегда вместе. - Из единственного глаза по смуглой щеке бежала слеза.
...Пока шла служба, Камиль застыл в немой печали, сидел на скамейке возле церковной ограды. Он дожидался похорон.
Он не ведал, что в этот момент в могиле обнаружили труп Марии. Когда узнал, было поздно. Сыщики схватили Камиля - это был приказ Котттко.
Труп положили на передвижной, на колесиках, катафалк, накинув сверху рогожу. Когда его перекладывали на телегу, чтобы везти в полицейский морг, рогожа соскользнула. Толпа любопытных увидала обнаженное тело. Под соском левой груди чернело узкое отверстие от кинжального удара.
На этой же телеге уже в наручниках в сопровождении двух полицейских сидел Камиль. Увидав труп, он взвыл:
- Ух, шайтан! Ты и тут Прокошу обманула... Ведьма!
Камиль ни в чем не запирался. Он рассказал историю своего знакомства с Прокофием, о том, как они крепко подружились. Не скрыл, что люто ненавидел Марию. Он был уверен, что она изменяет Прокофию. Камиль стал следить за девицей. Узнав, что она опять появилась в "Париже", Камиль понесся к Прокофию. Убедившись в коварстве возлюбленной, тот был так потрясен, что решил свести счеты с жизнью.
Гибель друга поразила Камиля нечеловеческой болью. Страстно жестикулируя, он признался Соколову:
- И тогда я поклялся: "Перед лицом Аллаха заявляю: теперь эта женщина всегда будет с тобой, мой покойный друг, мой кунак!" Я знал, где эта женщина живет. Я выследил ее и зарезал. Это было совсем недалеко от ее дома, где густые кусты бузины. Я спрятал эту женщину. Хорошо спрятал. Вчера вечером, когда кладбище было еще открыто, я пришел, увидал, что могила готова, дно застелено хвоей. Я нашел лопату, положил рядом. И вот наступила ночь. От трактира на Преображенке я угнал лошадь с телегой. В телеге было сено. Я съездил за трупом, в сено спрятал.
- А как же на кладбище... ее?
- Через забор бросил Марию, потом - сам. Я в темноте, знаешь, вижу, как барс.
- А закопал плохо! Тебе не жалко Марию?
- Жалко? - Камиль выкатил глаз. - Эта женщина... - Он сжал кулаки. - Из-за нее мой кунак погиб. Я мстил. Она была плохая женщина. А Прокофий был очень хороший человек. - Он замолк, потом тихо сказал: - Жаль, что мать и братьев своих не увижу.
- А зачем же ты сегодня пришел?
Камиль укоризненно покачал головой:
- Как же я мог не прийти?! Хоронили моего друга. Понимаешь?
И дальше Соколов сделал такое, что мог сделать только он: подошел к массивному двустворчатому, с
толстенными стеклами окну, распахнул его. Затем из папки с вещественными доказательствами достал паспорт на имя Элдара Галеева, изъятый при аресте, и положил его на стол. Затем, немного подумав, Соколов достал бумажник и вытряс на стол почти все его содержимое. Выразительно посмотрел на чеченца:
- Убирайся, паразит, в свои дикие горы! Тоже мне - мститель. Коли еще мне попадешься - сам башку откручу.
Камиль, не веря ушам своим, слушал этого громадного и очень красивого русского. Даже подумал: "Такой замечательный человек хорошим бы чеченцем был! Уважаемый..."
Соколов вышел из кабинета, плотно прикрыв дверь.
Когда он вернулся, ни чеченца, ни паспорта не было. Зато деньги лежали на месте.
Соколов поднял глаза на икону святой Владимирской Божией Матери, висевшую в углу над его столом:
- Прости, Царица Небесная, сие мое служебное нерадение...
Эпилог
Когда Кошко узнал об очередной проделке Соколова, он захлебнулся от негодования. Размахивал руками, не находил клеймящих слов:
- Ты, Аполлинарий Николаевич, понимаешь, что наделал? Да такого никогда еще не было. Отпустить убийцу, беглого арестанта! Граф, тебе это игрушки? Ай-яй-яй! А я что теперь делать должен? Все, терпение мое иссякло: пишу рапорт на имя Яфимовича, изложу твои художества.
Полицмейстер Москвы генерал Яфимович отличался крутым нравом.
Впрочем, Кошко был душевным человеком. Рапорт он не написал, но дабы проучить самоуправца, отстранил Соколова на два месяца от сыскной работы.
Соколов, не испытав ни угрызений совести, ни особого огорчения, уехал к себе в Мытищи.
Дело об убийстве мещанки Марии Грачевой было закрыто за неотысканием преступника.
Камиля с той поры никто больше не видел, он словно сквозь землю провалился. В горы к себе небось ушёл.
ГОСТИ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ
Когда Соколова спрашивали: "Какое самое необычное преступление вам приходилось распутывать?" - то знаменитый сыщик отвечал: -Дело семейки Виноградовых. Кажется, это были выходцы из ада - столько в их кровожадной натуре бессердечия и истинно дьявольской изобретательности".
Стукач
Все началось с обычного письма с почтовым штемпелем "Варшава".
- Это пишет мой давний осведомитель, отпетый разбойник и вор по фамилии Нагель, - сказал Кошко случившемуся рядом Жеребцову. - Я пользовался его услугами в Риге, когда был там начальником сыскной полиции. Я отправился в Москву, а Нагель поехал ловить воровское счастье в Варшаве. Раз весть подал, стало быть, дело есть. Я тебя, Коля, выведу на него. Мне-то нынче с информаторами заниматься некогда.
- Ну, что пишет этот Нагель? - с интересом спросил Жеребцов. Интуиция ему подсказала, что начинается веселенькое дело. И эта интуиция не обманула.
Кошко пробежал письмо глазами:
- Так, приветы, обязательные вопросы о здоровье... Вот, кажется, главное: "Вчера был в бане, зашел в рыгаловку. Там с двумя шмарами гужевался козырной пахан, известный по кликухе Шило, а фумилию евонную не знаю. Шило усадил меня за стол, потому как уважает. Мы вмазали два графина. Он шмарам говорит: "Поехали, щелки, с нами дальше причащаться ко мне на хавиру". Прохиляли мы на Маршалковскую, на второй этаж рядом с чайным магазином Ратынского. Опять штевкали, потом шампурили, и тогда он шмар прогнал. Я кемарил у него, а утром вмазали бутылку хереса, и он сказал, что есть верное сухое дело..."
Кошко вопросительно посмотрел на Жеребцова:
- Ты, Николай, понимаешь эту блатную музыку?
Зашел Нагель в буфет на вокзале, а там...
Жеребцов возразил:
- Я по фене ботаю. Не работают, черти, а херес хлещут!
- Зато у блатных жизнь опасная. Сами про себя говорят: -До смертинки - три пердинки!" Ну, дальше что? Так, Нагель живописует, как Шило у него спросил: "Нет ли надежного ювелира - не в хипеж толкнуть надо рыжье", ну, золотой песок, приисковое золото. Купил он его по счастливому случаю и дешево во время недавнего приезда в Москву. "Если продавец баки не вколачивает, не обманывает, то можно еще купить пять пудов и сделать хороший гешефт!"
- И что Нагель?
- Отвел приятеля к знакомому ювелиру по фамилии Гера, известному скупщику краденого. Тот сказал, что золото высокой пробы и что он готов участвовать в этом деле и как финансист, и как эксперт. Шило согласился. Сам Нагель - охрана и носильщик. Пять пудов золота волочь - не сахар в ступе толочь! О выезде Нагель нас известит телеграммой.
- Интересное дело! - У Жеребцова азартно горели глаза. - Только следует Соколова пригласить... Уже две недели он скучает у себя в Мытищах.
- Хватит об этом! - резко оборвал Кошко. - Пока самоуправство нашего графа шло на пользу, я терпел. Но что он выкинул в деле об убийстве Марии Грачевой? Отпустил на свободу убийцу-чеченца! Нет, графа надо проучить - для его же пользы. На два месяца он отстранен от дел - ни днем меньше! Будь здоров, Николай. Мне надо писать докладную Яфимовичу - московский полицмейстер, ишь, приказал о всех крупных делах, коими занимаемся, ставить его в известность. Писаря из меня сделали!
Азарт
Уже на другой день дежурный положил на стол Кошко телеграмму: "Выезжаем сегодня ночным номер девяносто тчк Отправление четыре тридцать семь тчк Встречайте".
Кошко радостно потер ладони:
- Не сомневайтесь, голубчики! Радостно встретим! Уж извините, без оркестра и поцелуев, но потихоньку. Эй, где короли наружной службы - папа и сынок Гусаковы? И Жеребцова! Срочно ко мне...
Совещание было коротким. Решено было брать преступников с поличным - в момент сделки. Правда, не было известно - где эта сделка состоится. Возможно, в гостинице, где варшавские блатные остановятся.
- А как быть с нашим осведомителем? - забеспокоился вдруг Жеребцов. - Его-то брать нельзя. Судить - безнравственно с нашей стороны, отпустить - провалим его, дружки Шила перо под ребро засунут.
Кошко махнул рукой:
- Сейчас главное - осторожно проследить преступников от Брест-Литовского вокзала до гостиницы. А с Нагелем - жизнь покажет.
- Надо как-то предупредить его, - заметил Гусаков-младший, - чтобы бежал во время ареста, когда в карету станем их сажать - всех участников сделки. Я знаю, как сказать ему...