Задвижка
Едва прибыв на место происшествия, Соколов приказал:
- С задержанных наручники снять!
Старик размял затекшие руки:
- Наконец хороший начальник разберется! А то безвинных мучают...
- Безвинный человек, покажи, как варшавские ребята твой дом покинули, - Соколов пронзал старика леденящим взглядом.
Вышли отселя, где стоим, с крыльца. Прямиком - к дальним воротам, мимо блоков этих, фундаментных. Ох, черт, отправлять заказчику давно пора! Я им задвижку на воротных дверях отодвинул...
- Покажи!
Старик кряхтел, сопел, чертыхался - заржавевшая от долгого неупотребления задвижка не поддалась. Соколов напрягся, задвижку сдвинул, со скрипом растворил дверь. Удивился:
- А ведь варшавяне и не люди вовсе были - ангелы! Здесь толстый слой нетронутой кирпичной пыли. Стало быть, улетели на небо. Молчишь, убийца? Где трупы, говори быстро! В какие плиты замуровал? То-то собака дальше этих изделий бетонных не пошла. Ну? А то самого замурую!
Старик ехидно улыбнулся:
- А ты, раз такой умный, найди! Их тут, плит этих самых, тридцать семь. Зубило не берет. Что зубило? Снаряд не разбивает! Начинай...
Разоблачение
Соколов приказал Ирошникову:
- Скажи железнодорожникам, чтобы плиты взвесили на грузовых весах.
Плиты на вагонетках отправили на станцию - в двух шагах, - и там выяснилось, что все они весят по две целых и четыре десятых тонны. И лишь три плиты были легче на сто - сто десять килограммов.
- Удельный вес бетона в три целых и четыре десятых тяжелее человеческого тела, - объяснил сыщикам умный Ирошников. - Как раз - три трупа.
- Докажи! - злобно зашипел старик.
- С удовольствием! - улыбнулся Соколов. - Ты, дед, когда эту славную блатную молодежь бетонировал, был уверен, что они в своих гробах будут лежать до второго пришествия. Ошибся! Поднимай плиту...
На лебедке подняли плиту аршин на пятнадцать от земли, на которой лежали штабелем рельсы. Собравшаяся толпа дачников, железнодорожников и прочих любопытных затаила дыхание. Когда освободили стопор, плита к восторгу зрителей, грохнулась вниз, стеклянными брызгами разлетелась от удара о рельсы.
Любопытные ахнули: из плиты вывалился облепленный кусочками бетона человек в белом жилете и в белом широком галстуке.
Вслед за Нагелем таким же образом извлекли из плит трупы Ювелира и Шила.
Эпилог
В Петербург полетела телеграмма Яфимовича на имя Столыпина: "Банда расхитителей рассыпного золота и убийц разоблачена ".
Старик Виноградов на суде признался, что в первый раз он продал Шило-Керзнеру настоящее золото, которое сам приобрел у незнакомого человека совсем дешево. Но во время сделки ему пришла дьявольская мысль заманить Шило в дом под видом продажи большой партии золота, самого убить, деньги забрать. Благо, труп было куда спрятать. Едва варшавяне появились в доме старика, тот подмешал им в водку только что появившееся в продаже новое снотворное - кодеонал. Гости впали в крепкий сон.
Еще живыми их втащили в бетонный цех, разместили в форме, обложили арматурой и залили раствором быстро твердеющего цемента. "Эх, жаль не успели плиты отправить заказчику, - сокрушался старик Виноградов. - Тогда бы ни в жисть не отыскать"
Он был вновь отправлен на каторгу - на девять лет. По четыре года получили его сыновья. Узнав о приговоре, Буня воскликнул:
- А что я говорил? Ведь и впрямь лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
...Старая истина: все наши поступки - хорошие или плохие, находят отзвук в этом мире.
Прошло чуть более десятилетия. В начале 1920-х годов Москва была потрясена ужасными преступлениями Петрова-Комарова. Обещая продать лошадь, он завлекал покупателей к себе домой на Шаболовку. Бывший красный командир убил здесь двадцать девять человек (по другим сведениям - тридцать). Впрочем, об этом я писал в своей "Кровавой плахе ".
На суде Петров-Комаров признался, что впервые мысль о подобных преступлениях пришла в его шальную голову, когда он читал отчеты о судебном процессе над семьей Виноградовых.
КОПЧЕНЫЙ
Татьяне Анатольевне Ребровой
Москву объяла паника. В парковом массиве, прилегавшем к древней усадьбе Стрешневых-Глебовых - в Покровском, за шесть недель июля - августа обнаружили восемь трупов. Маньяк своими жертвами избирал влюбленных. Пока парочка, сидя на садовой скамейке, нежно ворковала о возвышенных чувствах, маньяк тихо подкрадывался сзади и наносил мужчине смертельную рану в область шеи, разрывая сонную артерию. После этого он убивал женщину, вспарывал ей живот и доставал печень. На печени жертвы были отчетливо замечены следы зубов-маньяк "лакомился " ею. Все усилия полиции по поимке преступника закончились ничем. Казалось бы, что и влюбленные должны стать осмотрительнее и не ходить по ночам в опасное место. Но нет! Очередной жертвой маньяка стал один из бесстрашнейших людей того времени...
Прерванный полет
Ясным солнечным утром Соколов сидел в своей громадной квартире по Садовой-Спасской, пил крепкий чай и читал "Московские ведомости". Его взгляд вдруг выхватил в рубрике уголовной хроники жирно набранный заголовок: "Очередные жертвы маньяка - знаменитый авиатор Чеховской и его невеста. Полиция бессильна?"
Соколов пробежал взглядом заметку, перечитал еще раз и пружинисто поднялся с кресла. Он подошел к стене, где в ореховой рамке висело фото моторного аэроплана. Возле крыла стоял молодой человек в летной форме. Это и был Эдуард Чеховской, о котором газета сообщила страшную весть. Бесстрашный авиатор, он летал на аппаратах всех конструкций - от планера Лилиенталя до двукрылого гиганта Мессершмитта.
Соколов вспомнил минувший май. Он пришел как-то в Частную оперу Сергея Зимина. Шаляпин пел партию короля Филиппа в -Дон Карлосе". В антракте кто-то тихим, даже нерешительным голосом окликнул его. Соколов обернулся и увидел высокого узкоплечего человека, державшегося весьма скромно. Трудно было поверить, что это внук Николая I и сын Александра III - Великий князь Михаил Александрович. Именно он до 30 июля 1904 года - дня рождения цесаревича - был наследником российского престола.
С Великим князем Соколов был хорошо знаком еще по Петербургу. Сейчас рядом с ним стоял невысокий, улыбающийся в пышные темные усы человек лет двадцати шести. Даже под фраком угадывалась ладная сильная фигура, а весь облик дышал отвагой. Великий князь после приветствий сказал:
- Вы, Аполлинарий Николаевич, знакомы с Эдуардом Ивановичем Чеховским?
- Ваше Высочество, о подвигах авиатора Чеховского я наслышан много, но чести быть знакомым не имею!
- Тогда позвольте представить... - Тихий голос Великого князя звучал торжественно. Михаил Александрович очень увлекался как развитием авиации, так и дружбой с авиаторами. - Завтра Эдуард Иванович совершит полет на ипподроме.
Не переставая улыбаться, Чеховской бодрым голосом произнес:
- Лечу на новинке - моторном аэроплане братьев Райт. Аппарат хотя несколько громоздок, но, кажется, надежен. Приходите, пожалуйста, Аполлинарий
Николаевич! Ваше присутствие придаст мне... отваги. Право!
Соколов хохотнул и, по обыкновению, так громко, что прогуливавшиеся в фойе оглянулись на него:
- Кому-кому, а вашему брату-авиатору мужества не занимать! Думаю, проще на матушке-земле медведя голыми руками взять, чем летать по поднебесью в хрупкой "этажерке"! А завтра обязательно приду.
На другой день ипподром был забит до отказа. Первым стартовал на планере "Валькирия" немец Хентцен. Затем на одномоторном аппарате старика Дженевецкого в воздух взмыли Сергей Уточкин и его неразлучный друг писатель Куприн. Полет и приземление прошли благополучно.
И вот заключительный номер. К новейшей модели моторного аэроплана конструкции братьев Райт подошел сияющий улыбкой Чеховской. Фотограф попросил его встать у крыла. Затем - рев мотора, отчаянное дребезжание всех частей аэроплана, разбег - и еще толком неопробованный аппарат поднялся в воздух.
Чеховской уже сделал три круга над ипподромом, приветственно помахал рукой из открытой кабины, как заглох мотор, - видимо, отказало магнето. Когда в небе вдруг наступила тишина, замерли и тысячи зрителей. Катастрофа казалась неизбежной.
Аэроплан стал терять высоту. Зрители от ужаса окаменели. Было полное ощущение, что через секунду-другую аппарат носом врежется в покрытый жесткой травой газон. Но в последний момент каким-то невероятным усилием Чеховской сумел все-таки выровнять и посадить машину. Первым к нему подбежал Уточкин, помог выбраться из кабины. Заикаясь, произнес:
- Т-ты в-второй р-раз родился!
Чеховской, припадая на ушибленную ногу, но как всегда спокойный, улыбнулся:
- Согласен, мое второе рождение сегодня же отпразднуем в "Славянском базаре"! Всех приглашаю.
Великий князь Михаил Александрович и Соколов тоже вышли на летное поле, пожали мужественную руку авиатору и приняли приглашение отпраздновать "второе рождение".
Трибуны рукоплескали, к ногам Чеховского летели цветы. Это был его триумф. Как оказалось, последний в жизни этого - как тогда выражались - крылатого человека.
Фото на память
...Вечером за пышным столом в "Славянском базаре" собрались светила авиации - Уточкин, талантливейший Дженевецкий (доживший, кстати, до девяноста пяти лет и скончавшийся в 1938 году), конструктор и строитель первого русского аэроплана Яков Гаккель, восторженные почитатели - эти больше из купечества, но без их восторгов и тугих кошельков ни тогда, ни ныне не обойтись.
Сам триумфатор явился со своей невестой - блестевшей белизной плеч, изящной гибкой фигурой, крупными бриллиантами Ольгой Мамонтовой. Она была так хороша собой, что все невольно замолкли, любуясь ее свежей и победительной красотой.
С бокалом шампанского поднялся демократичный Михаил Александрович, считавший возможным бывать в компании с авиаторами и купцами, но зато и окруженный всеобщей любовью (кроме двора, где такую демократичность не понимали и не одобряли). Он обычным тихим голосом сказал:
- Вы Эдуард Иванович, счастливый человек, ибо вас любит такая совершеннейшая красавица, как Ольга Михайловна. Да простится мне, ежели я первый тост произнесу не за эту удивительную чаровницу, а за будущее русской авиации - ведь именно ради этого мы собрались тут.
Ольга Михайловна непринужденно отозвалась:
- Ваше Высочество, это будет справедливо! Ведь и я имею прямое отношение к полетам - Эдуард Иванович уже два раза поднимал меня в небо! Так что теперь я стала... как это?.. авиатрисой. Вроде знаменитой де Ларош! или нашей княгини Долгоруковой.
За столом все зааплодировали, а Куприн, успевший где-то принять рюмку-другую, добродушно пошутил:
- Надеюсь, не на сегодняшнем самолете Чеховской катал вас?
Ольга Михайловна в тон ответила:
- К счастью, братья Райт свой аппарат сделали одноместным, по сей прозаической причине мне места не нашлось.
Все дружно рассмеялись, вновь захлопали, а Великий князь негромко произнес:
- Ах, что за красавица! И к тому же умна... - И уже обратился ко всем: - Когда-то человечество со многими жертвами и с великими трудностями покоряло водный океан. Теперь настал час покорять океан иной - воздушный, сколь заманчивый, столь и коварный. И тут ждут нас жертвы, разочарования, но конечный результат - триумф и победа. Давайте выпьем за это героическое дело, ибо оно приличнее всего именно русскому человеку - куражному до крайности, но смекалистому и расчетливому! Прозит!
Потом звучали тосты за успешный полет Чеховского, за его красавицу-невесту, за новые совершенные модели аппаратов.
Сощурив хитрые монгольские глаза, бокал поднял Куприн:
- Ты, Эдуард Иванович, летаешь недавно, и твои заслуги по сравнению, скажем, с заслугами Серёги Уточкина не так велики. Но мы очень верим в тебя! В сентябре, как ты помнишь, в Петербурге пройдет первая русская Неделя авиации. Там, на Комендантском аэродроме, ты о себе и сможешь по-настоящему заявить. Еще раз пьем твое здоровье!
В это время, согласно указанию Чеховского, появился фотограф, который снимал сегодня на ипподроме полеты. Он протянул Чеховскому пачку отпечатков, наклеенных на изящные паспарту. Тот раздал их всем сидевшим за столом:
- На добрую память!
Словно сердце подсказало, что скоро останется от славного молодого человека лишь добрая память, как и о его очаровательной невесте, которой не суждено было узнать ни брачных радостей, ни счастья материнства.
...Соколов словно очнулся от воспоминаний. Сыщик сжал кулаки, произнес вслух:
- Я этого мерзавца-маньяка из-под земли достану, отомщу за вас, мои несчастные друзья!
Слова эти прозвучали как клятва.
Партизанский маневр
Соколов каждое расследуемое дело воспринимал как глубоко личное. Он знал, что существует немало "типов из альбома Чезаре Ломброзо" - выродков, от рождения предрасположенных к преступлению. К счастью, не все из них нарушают закон. Но если человек встал на дорогу убийств и крови, то сам по себе он никогда не остановится. Его надо остановить.
- Дело о маньяке ведет Кошко, - сказал Соколов Жеребцову. - И ведет безуспешно. Если бы этого мерзавца поймали после первых убийств, то сохранили жизни остальных невинных жертв. В том числе Чеховского и его невесты.
Жеребцов, которого начальник сыска привлек к поимке маньяка, примиряюще сказал:
- Аркадий Францевич делает все необходимое... Облавы, наблюдения в парке, проверяем дома умалишенных, допрашиваем возможных свидетелей, осведомителей.
Соколов иронично протянул:
- Ну, а воз и поныне там! У Кошко в очередной раз взыграла гордость. Вот он и хочет доказать, что обойдется без моей помощи. Чем выше гордость, тем больше трупов в полицейском морге. Кстати, едем к Лукичу.
У Лукича
Лукич был легендарной личностью. Его знала вся Москва. И эту славу ничем разумным объяснить было нельзя, ибо Лукич был всего-навсего сторожем полицейского морга на Скобелевской площади. Поговаривали, что старик за деньги показывал покойников подгулявшим купчикам. Зрелище не ахти какое, но в это можно верить, ибо с пьяных глаз в мозгах рождаются и не такие глупости.
От сыска в Большом Гнездниковском до Скобелевской площади рукой подать - ходьбы минут десять. Жеребцов, осматривавший место последнего преступления маньяка, на ходу жестикулируя длинными руками, рассказывал:
- Убийца, Аполлинарий Николаевич, почерк не менял: все преступления у него - как под копирку. По следам мы установили, что действует он в одиночку и босиком. Ну, перед тем как напасть, снимает штиблеты - чтоб не услышали, - с простодушной горячностью продолжал Жеребцов. - Ведь как с Чеховским было? Он про маньяка, конечно, слыхал. Но не верил, что с ним подобное может случиться. В небе летать не боится, английский бокс знает - сам черт не брат! Ну и перед невестой, понятно, выказать себя хотел: мол, я самый храбрый! И сидел он с девушкой на скамейке, недалеко от главной дорожки парка, спиной к густым кустам орешника. Убийца тихо подкрался и первым же ударом расправился с авиатором - ножом полоснул по сонной артерии. Труп девушки нашли в нескольких саженях от Чеховского - она, очевидно, оказывала сопротивление. Ну, вот и пришли...
* * *
Вечно пьяный Лукич радушно встретил сыщиков. Лысина его весело блестела, маленькие глазки совсем заплыли, а щербатый рот изобразил улыбку:
- Милости прошу в юдоль воздыханий и печали!
- Ты опять пьян?
- Так точно, Аполлинарий Николаевич! Служба у меня впечатлительная - противно, но пьешь с горя. Потому как видишь собственными глазами ту мерзость, в которую сам скоро превратишься.
- Чеховской и Мамонтова у тебя?
Лукич с достоинством ответил:
- А как же! У меня за тридцать лет службы еще ничего не пропадало. А что про меня говорят, так это все от зависти.
Положи трупы на препаровальные столы! Коля, помоги Лукичу.
Держа за плечи и ноги, первым внесли Чеховского. Красивое лицо авиатора отображало крайнюю степень удивления, словно до последнего мгновения он не мог поверить в то, что с ним случилось. На шее зияло черное отверстие с рваными краями глубиной в полвершка.
Соколов, достав из кармана увеличительное стекло удивлением произнес:
- Если удар нанесен ножом, то почему края раны рваные, а не резаные?
Жеребцов ничего не ответил. Он отправился с Лукичом в соседнюю комнату за трупом Мамонтовой. Освобожденная от одежды, она легла на мраморную плиту стола, и ее волосы разметались в стороны. Еще недавно прекрасное ее лицо застыло в мучительной гримасе. На руках виднелись порезы и ссадины - следы борьбы с маньяком. В области подреберья темнел разрез длиною в четыре вершка, который через край зашил шелковой нитью доктор Павловский.
Жеребцов пояснил:
- Маньяк сделал разрез по подреберью до латисимуса - широчайшей мышцы спины, чтобы достать печень. Можете поверить, что она искусана этим вурдалаком. Своими глазами видел.
Соколов коротко выдохнул:
- Кажется, я кое-что придумал. Пошли, объясню на свежем воздухе.
Маскарад
Минуло несколько дней. Опустевший было парк в Покровском-Стрешнево начал вновь заполняться гуляющими. Во всяком случае, в дневное время сюда приходили няни с детьми, спешили по своим делам чиновники, старички, сидя на садовых лавочках, читали газеты и обсуждали последние политические новости.
Но вот когда кровавый диск солнца тяжело опускался за горизонт, в довольно глухой части парка остановилась коляска. Из нее вышла парочка. Высоченный красавец средних лет с короткой, чуть тронутой сединой прической, с густыми каштановыми усами, переходившими в баки, с волевым бритым подбородком, с умными большими глазами под пышными бровями, под локоть поддерживал даму в модной шляпке с густой вуалью, скрывавшей лицо.
У дамы был вполне гвардейский рост. Чуть пугаясь в длинном шелковом платье, она проследовала со своим спутником к скамье, стоявшей невдалеке от посыпанной гравием дорожки.
Тихий сиреневый вечер незаметно перешел в августовскую ночь. Парк погрузился в мрачную тишину. И только господин, сидевший на скамье, оглашал пространство громоподобным голосом:
- Послушайте, сударыня, божественного Державина:
Бывало, под чужим нарядом
С красоткой чернобровой рядом
Иль беленькой сидя со мной,
То в шашки, то в картеж играешь...
Прекрасною твоей рукой
Туза червонного вскрываешь,
Сердечный твой тем кажешь взгляд...
Солдат, сенатор и кавалер Державин вряд ли предполагал, что его стихи прозвучат в столь кошмарном месте, обагренном кровью невинных жертв.
Вдруг острого слуха Соколова коснулся подозрительный звук сломанной ветки.