Слушай главное, что я хочу сказать: ведь дядя Гоша мотал свой срок не просто за случайное убийство в пьяной драке. Вовсе нет! Это мне мать и он сам так говорили, и так об этом знаешь ты. Но все было не так. Да он попивал, бывало, но в меру и всегда один, ведь он не был компанейским мужиком, да и драться-то не умел - здоровьем был хил для этого дела. Там была совсем другая история, мне ее мать много позже рассказала, уже через четыре года после смерти отчима…
- Вова, это интересно, конечно, но, может, ты мне все дорогой расскажешь? - перебил его Николай, терпение которого, наконец, иссякло.
- Какой дорогой? - не сообразил сразу Володя.
- Я подумал, может, ты меня подвезешь до Дагбаева, я же к нему тороплюсь.
- Ах да, вот деньги и ключи от машины, - Володя вытащил из бокового кармана кожаного пиджака пухлый конверт и связку ключей. - Только причем тут я, или ты хочешь дослушать мою историю?
- Я не хочу нарваться на пост ГАИ. Дело ведь не в штрафе, промурыжат больше.
- Ясно. Ну что ж - пожарники устроены, вот только позвоню начальству, чтобы меня на планерку не ждали.
Володя взял трубку черного карболитового телефона, который здесь стоял, видимо, еще с самого основания заведения, и кому-то позвонил. В это время в кабинет несмелой, шаркающей походкой, вернулся официант и положил на стол перед Володей какую-то бумагу. Лицо его было умыто и выражало всю полноту чувств нанесенного ему оскорбления, на губах оставались следы запекшейся крови.
- Что это? - не глядя в глаза вошедшему, спросил Васильев.
- Заявление на увольнение.
- Вот и правильно! - сказал Володя и размашисто поставил свою подпись.
- Я еще и на вас в милицию заявление напишу, - забирая подписанную бумагу, с угрозой в голосе проговорил парень. - Это вам просто так с рук не сойдет!
- Пошел вон! - рявкнул Васильев, и глаза его покраснели, будто где-то внутри него включили кипятильник.
Парень сноровисто ретировался.
- Нет, ты только посмотри на этого ублюдка, мало я ему врезал!
- Так, поехали?
- Да, пошли.
Володя взял со стола кожаную папку, с тисненым золотом логотипом заведения, и друзья вышли в зал. Там Володя сначала прошел к офицерам, которые были уже сильно навеселе, и любезно минутку с ними пообщался. После этого "Бриджит Бардо" принесла из бара еще одну непочатую бутылку коньяка. Затем Володя предъявил пожарникам какие-то документы из папки, офицеры в них немедля расписались, и Васильев отдал папку на попечение официантке. Все закончилось дружескими рукопожатиями, обоюдным похлопыванием по плечам и спинам, какими-то обнималками, пьяными целовалками, пока, наконец, Володя не вырвался из "дружеских" объятий и не присоединился к Николаю, уныло наблюдавшему за этой сценой со стороны.
- Все, с делами покончено! - облегченно сказал Володя, подойдя к другу.
- С твоими - да. А когда-то мои закончатся?…
Спустились на улицу к "Зиму", Володя уселся на водительское сиденье, Николай сел рядом, и величественная машина, покачиваясь тяжелым, лакированным корпусом, отчалила от кафе, словно небольшой корабль от пристани.
- Как мне нравится твоя тачка! - воскликнул Володя, с удовольствием управляя машиной. - Но ведь ты все равно мне ее не продашь?
- Ты уже сотый раз задаешь мне этот вопрос, - безразлично отозвался Николай. - Но ты же знаешь мой ответ - он не изменился.
- Да, знаю, - вздохнул Володя. - Ладно, проехали. Да, ты не дослушал мою историю. Так вот, я хотел сказать, за что отчим срок мотал. Оказывается, на мать мою один мужик запал, сослуживец, домогался ее постоянно, но только всегда у него облом выходил. Но однажды, когда они в кочегарке работали во вторую смену одни, он подсыпал ей в чай какой-то хрени, мать тут же и отрубилась. Ну, и поимел он ее после этого, козел гребаный.
Мать очнулась, только когда сменщики пришли и разбудили ее. Но сначала она не поняла, что произошло, думала, что просто в обмороке была, потому, как этот сволочь надел на нее всю одежду назад. Но когда встала и пошла, то заподозрила что-то неладное, а потом до нее все дошло окончательно.
Пришла домой в слезах, но молчала, никому ничего не говорила, помылась в ванне, а ночью, когда все спали, хотела удавиться в туалете, да дядя Гоша вовсе и не спал тогда, почуял что-то нехорошее и спас ее, кое-как откачали.
Хотел дядя Гоша "скорую" вызвать, но мать отговорила, побоялась, что в дурдом заберут, и во всем дяде Гоше призналась. В милицию тоже заявлять не хотела, дабы не терпеть позора. Тогда дядя Гоша пообещал матери, что сам разберется с обидчиком завтра и посоветовал матери взять на следующий день отгул и на работу не ходить. А сам в тот день пошел вечером в кочегарку и зарезал того мужика. Потом вернулся домой пьяный, да еще и с бутылкой водки, матери сказал, что больше тот мужик в кочегарке никогда не появится и к ней не пристанет.
Мать, знала тихий нрав отчима, ничего такого о нем подумать не могла, она решила, что он попросту бахваляется, чтобы утешить ее. Но к ночи нагрянула милиция и увезла невменяемого дядю Гошу с собой, и тогда ей открылась вся правда. На суде дали ему девять лет срока. А потом она верно ждала его все пять лет - за примерное поведение отчима выпустили на четыре года раньше. Я же, когда узнал всю правду, сильно зауважал дядю Гошу и даже гордился им.
Вот почему я ненавижу всех этих насильников и соблазнителей. А ты еще спрашиваешь - какое мне дело!
- Так разве этот официант изнасиловал твою заместительницу?
Володя прикусил губу и дернул рулем, едва успев выправить машину, чтобы не столкнуться со встречной. Николай понял, что Васильев прокололся и что он связал этот случай в кафе не только со своей матерью, но и, в первую очередь, с Ксенией, которая когда-то изменила Володе с артистом.
- Можно и так сказать, - помолчав немного, отозвался Володя, приведя нервы в порядок. - Тут та же параллель проглядывается. Когда я приехал в кафе, то заметил, каким образом Сергей, официант этот, выходил из кабинета Дарьи Алексеевны. Он не просто выходил, а как-то крадучись, с оглядкой, будто вор какой. Я и на самом деле подумал - не стырил ли он что-нибудь? Там у нее сейф стоял, и в нем всегда левые деньги были, ведь по безналичке, ты же знаешь, ни хрена работать нормально невозможно. Причем, произошло все это уже после того, как я пожарников устроил под надзором нашей девочки. Тогда я у Сереги поинтересовался, как он там оказался, поскольку знал, что Дарьи на работе не должно было быть вообще. Она вчера отработала вечером за администратора - та в отпуск ушла - и должна была после закрытия в двенадцать ночи уехать домой. Ну, парень мне ответить толком ничего не смог, вижу, глаза прячет. Тогда зашел я в кабинет с проверкой, вижу - Дарья с задранным платьем на диване дрыхнет, и все ее волосья между ног напоказ, а на столе целая батарея бутылок пустых. Нагнулся ее потрясти - так там таким перегаром от нее поперло, хоть противогаз надевай. А ведь замужняя женщина, муж мужик порядочный - директором горводоканала работает! Я с ним лично знаком. Потряс ее - она только мычит, глаза продрать не может. "Сереженька!" - зовет, еле языком ворочает.
Ну, я платье ей на ноги натянул, прикрыл манду рыжую, запер ее на ключ до полного протрезвления, чтобы другие ее позора не видели, зазвал сучонка к себе и спрашиваю, что ты, мол, с ней сделал, пес блудливый? - она же мать тебе! Да она, говорит, сама меня зазвала, - оправдывается. Да ты, сволочь, споил ее попросту, да изнасиловал! - говорю. Нет, сама дала, - упирается. Ну, я и врезал ему по полной программе, а тут ты пришел. Вот как было дело.
- А, может, она и, правда, - сама. Сучка не захочет - кобель не вскочит.
- Тем хуже! - опять задергался Вова.
- Руль давай крепче держи, чай машина чужая, - попытался обуздать настроение друга Николай, но не удержался от укола: - Что ты их судишь, в конце-то концов, а сам-то себе что позволяешь?
Николай вспомнил прошлогодний случай. Тогда, по осени, на выходных, как-то собрались они с Васильевым бредешком прочесать Тулу недалеко от его загородного дома. Делали они это на ночь, таясь, дабы не попасться рыбнадзору, а утром за Николаем неожиданно заехала Ксения, ей срочно понадобилась какая-то его помощь. Однако вечером Николай вернулся на дачу, поскольку в спешке забыл барсетку с документами на машину. Полагая, что без Володи в дом ему не попасть, он сначала позвонил Васильевым домой и от Киры узнал, что Володя по-прежнему еще в Буграх.
Приехав к другу и войдя во двор, ему уже оттуда почудилось, будто из дома слышится какой-то шум, какие-то крики. Николай подумал, уж не ворье ли наседает на хозяина и бросился к двери, но, едва отворив ее, на мгновенье остановился с некоторым недоумением - из недр дома раздавались лишь женские вопли, да такие дикие и душераздирающие, что их не могли до конца заглушить даже толстые бревенчаты стены.
Осторожно проскользнув в дом, Николай из сеней, через проем открытой двери, ведущей в комнаты, увидел неприглядную картину: Володя, с упоительной яростью, самым разнузданным образом, пристроившись сзади, драл какую-то голую, дебелую женщину, брошенную грудью на стол. В ее невидящих глазах плескалась мольба, лицо, перекошенное от ужаса и боли, было заляпано черными потеками туши, от брызжущих слез. Голова женщины, в обрамлении коротких, обесцвеченных куделек, впрочем, как и все ее тело, елозила по столу, в такт Володиным движениям. И все это сопровождалось жалостливыми, прерывистыми воплями.
Сам Васильев, с багровой, как после парилки, морденью, находился в состоянии такого звериного азарта, что даже не заметил вошедшего.
Николай, ни слова не говоря, взял, стоящее у двери на табурете, ведро и, подойдя к странной паре, по прежнему не замечавшей его, окатил ее холодной, колодезной водой. Володя оторопел, замер, медленно повел головой в сторону Николая, словно оттуда задуло промозглым, отрезвляющим сквозняком. Он раздосадовано оторвался от женского зада и, хлопая все еще мутными, от необузданной страсти, глазами, стал неловко натягивать на себя мокрые штаны. Женщина же, вся одежда которой состояла из белого лифчика, державшегося лишь на одной уцелевшей бретельке, взвизгнула на такой высокой ноте так, что у Николая даже заложило уши. Тряся одной оголенной, полной и красивой грудью, она бросилась к Николаю и спряталась за его спину, по-детски привывая и всхлипывая.
- Ты что творишь?! - воззрился на друга Николай так, словно вместо него увидел только что влетевшую сюда через окно чупакабру с окровавленной морденью.
- Пошла вон отсюда, сука ебл…вая! - вместо ответа рявкнул Володя, прижавшейся к Николаю и выглядывавшей из-за его плеча, женщине.
Васильев сгреб в одну кучку, разбросанные по полу, женские трусики, юбку, еще какие-то шмотки, и швырнул их в сторону выхода.
Женщина отцепилась от Николая и, поскуливая, как побитая собака, затрусила за своими вещами. Собрав их трясущимися руками, она выскочила на улицу.
В окно Николай увидел, как она забилась в кусты малины и стала там торопливо одеваться. Потом босиком, пошатываясь и как-то неестественно переставляя ноги, будто между ними был зажат мяч, она побежала через двор к воротам, почему-то держа в руке одну туфлю. Выбежав за калитку, она с какой-то руганью, голосом, из которого совершенно исчез страх, бросила эту туфлю через забор в окно дома. Понять этот ее поступок Николай смог только тогда, когда заметил под столом вторую, такую же оставленную здесь туфлю.
- Ты что творишь? - повторил Николай свой вопрос. - Это что - изнасилование?
- Все сучки хотят, чтобы их насиловали.
- А я знаю совершенно другое - женщины хотят, чтобы их соблазняли. А если она на тебя подаст заявление куда следует?
Володя ответил угрюмым взглядом.
- Да пошла она! Ты зачем вернулся?
- Барсетку с документами оставил.
- А-а…
Володя, наконец, привел себя в порядок, едва заметно прихрамывая, прошел к старинному буфету, стоящему в углу на гнутых бронзовых ножках, и вернулся оттуда с двумя бокалами коньяка, наполненных наполовину.
- Выпьем? - спросил он.
- Я за рулем.
- Ну, как хочешь, а я выпью.
Он одним глотком осушил свой бокал, закусывать не стал, а сразу заговорил:
- Никто тут никого не насиловал, если хочешь знать правду. Эта проблядь сама меня склеила, когда я в сельмаг сегодня ходил. Она тут в деревне живет, а работает в школе завучем где-то в заводском районе. Так я ей сегодня все дырки заткнул, какие только можно. Для науки. Слышал, как верещала?
- Какой науки, Вова?
- Какой науки, говоришь? Какого хрена она к чужим мужикам цепляется? Ведь у нее свой муж есть и детишек уже двое! Сама мне рассказала…
- А как же Кира? Мне казалось, что ты ее любишь, а изменяешь с чужой бабой! Я так, например, не могу.
- Какая тебе это, на хрен, измена? Я вовсе и не считаю это изменой. Я просто проучил эту сучку ебли…ую, и уже не раз так делал, если ко мне какая замужняя баба липла. Если замужем - так какого хрена жопой вертеть?
Николай сопоставил тот прошлогодний случай с тем, как Володя вел себя сегодня утром в кафе, и еще больше укрепился во мнении, что такое его поведение является не чем иным, как местью. И местью не столько из-за происшествия с его матерью, сколько из-за измены ему Киры. На самом деле эта была месть самой Кире, но не прямая, он слишком ее любил, а, как бы, косвенная. Ведь для уязвленных изменой мужчин нет ничего более сладкого, чем чувство удовлетворенной мести. Это Николай понял только сейчас, особенно, когда вчера узнал от Киры подлинную историю их с Володей отношений.
Васильев, тем временем, вцепившийся в руль с таким видом, будто под днищем у него была прицеплена атомная бомба, попросил Николая раскурить ему сигаретку. Когда он глотнул вдоволь дыма, то сказал:
- Запомни, Коля, я Кире не изменяю, я просто так наказываю замужних сук!
Николай подумал о Кире, об ее незавидной судьбе, ее измене Володе, и понял, что у Володи на сердце рана, которую тут только что разбередили. И он решил сменить тему разговора:
- А ты помнишь, как подложил в кресло моему отцу подушку-пердушку? Он тогда к вам пришел порадовать твою мать, что переводит ее на лафовую должность из кочегарки в весовую. Там была и работа полегче, и денег побольше.
- Помню, как же! - широко заулыбался Володя и вмиг расслабился. - Это было как раз после того, как дядю Гошу посадили. Нам в то время трудно пришлось. Отец твой тогда ушел, и я подумал, что все испортил - мне потом мать фингал поставила под глаз. Хорошо, батя твой это близко к сердцу не принял, и все обошлось. А, помнишь, я училке по английскому пистон под ножку стула подложил? Она была настоящей мигерой, весь класс ее ненавидел. Там был такой взрыв, такой фейерверк! Она обделалась у всех на глазах! Все хохотали и радовались. А мне почему-то стало так хреново, будто я сам себе член отрезал. После уроков я пришел к ней домой и во всем признался. Плакал. Она простила, но из школы ушла. Сейчас она на пенсии, и я ей денежные переводы каждый месяц присылаю. Она даже не догадывается от кого…
- Да, ты был еще тот шутник. Как все изменилось!
Володя опять насупился:
- Нас жизнь меняет. Странно, что тебя это все совсем не касается.
Машина приближалась к цели, и они свернули на задворки, где за новыми домами еще оставался кусочек послевоенной серости и подворотни. Усугубленная утренней пасмурью, она добавила хандры в душу обоим попутчикам.
- Все, приехали, - сказал Володя и выключил двигатель.
Машина остановилась недалеко от уже знакомого Николаю, снесенного наполовину, барака.
ГЛАВА 12
СМЕРТЬ В БАРАКЕ
- Вова, ты подожди здесь, Дагбаев просил меня поговорить с ним тэт-а-тэт, - сказал Николай Володе, вылезая из машины с кейсом в руках. - Я ведь хотел, чтобы ты лишь подвез меня.
- Да нет проблем, - равнодушно отозвался друг и достал из кармана сигареты. - Я и не собирался к нему, пока покурю.
- Деньги давай.
Васильев достал из внутреннего кармана пиджака конверт с деньгами.
- Так это для него? - с угрюмой усмешкой спросил он. - Не много ли чести для этого бабана?
Николай ничего не ответил и бросил конверт в кейс.
Барак уже носил следы отторжения от остального города - к нему вела лишь затравевшая тропка. Николай проследовал по ней и вошел в подъезд, тонувший в буром, пропахшим кислятиной, полумраке. Постучался в знакомую дверь, из-за которой мерно бормотало то ли радио, то ли телевизор. Диктор бодро докладывал об успехах продовольственной программы, обещавшей, в неопределенной перспективе, накормить всю страну продуктами питания первой необходимости. Другого ответа на стук не было. Не было ответа и на повторный, более громкий стук. Николай толкнул дверь. Она распахнулась.
Первое, что ощутил Николай, едва переступив порог, - это крепкий запах сивухи, сбивавшей с ног. Теперь, кроме телевизора, вещавшего новости, добавился неприятный звук гудения целого сонма мух. Мухи были повсюду - они облепили окна и стены, ползали по столу, где стояли два мутных, заляпанных жирными пальцами, стакана, в самих стаканах, они роились на кусках уже подсохшей селедки, нарезанной прямо на клеенке стола, ползали по кускам наломанного хлеба, кружили над помойными ведрами, покрыли черным крапом и самого Дагбаева.
Он лежал на топчане в одежде, с раскинутыми руками, словно его только что толкнули и он упал беспомощный. Ноги были в ботинках, и одна свешивалась вниз, касаясь пола. Глаза Дагбаева были открыты и выпучены, чуть не вываливаясь из орбит, и придавали ему вид большого сома, вчера еще уснувшего на крючке и только сегодня вытащенного на берег. В открытый его рот заползали и вылетали оттуда все те же синие мухи.
Николай подошел к Дагбаеву и взялся за его пульс, взметнув облако потревоженных насекомых. Он не отзывался, но и ежу было понятно, что Дагбаев мертв. Правда внешне синяков, ссадин, или иных следов какого либо насилия, на трупе не было. Николай повернулся к столу, нагнулся над ним и понюхал оба, наполовину наполненных стакана. От одного убойно несло спиртом - не водкой, у той запах был много мягче - от другого только селедкой, значит, в нем была простая вода. Обратил Николай внимание и на пустую бутылку без этикетки, она выглядывала из-под топчана.
Николай достал из кармана платок и через него, не касаясь пальцами рук бутылки, поднял ее и тоже понюхал. От нее исходил все тот запах плохого качества спирта. Аккуратно положив бутылку на место, он еще раз посмотрел на синюшное лицо мертвеца.
"Что ж ты напился до смерти, дурья твоя башка? Почему не дождался меня? Я ведь знаю, ты хотел сказать мне что-то важное, наверное, назвать убийцу или, по крайней мере, отмазать Ксению. А, может, тебя специально кто-то опоил?" - размышлял Николай.
Он закрыл уши руками - так гулко в них застучала кровь. Его обуял прилив ярости. В этот момент он решил, что кто-то все время опережает его на полшага и не дает ухватить за ниточку, которая позволила бы выйти на след его жены.