- Куда ты, Коля? Одежда еще не просохла, - тоже встала со своего места Кира. - И, потом, как же Вова? Ты не будешь его дожидаться?
- Кажется, я знаю, где его найти, - отрешенно ответил Николай и стремительно прошел в коридор, где стал срывать с веревки свою сохнувшую одежду.
- Ты не хочешь сказать мне где именно? - Кира напряженно посмотрела вслед Николаю.
- Ты все узнаешь потом, Кира. Возможно, я ошибаюсь, - уклончиво сказал Николай, спешно одеваясь.
Кира вдруг с яростью бросила оземь своего пупса.
- Это не мой мальчик, не мой Сашенька! Это кукла, простая кукла!
Пупс, валявшийся на спине в нелепой позе с подвернутыми, словно сломанными ногами, хлопал, наивной голубизны, глазками и жалостливо верещал: "Ма-ма! Ма-ма!".
Женщина вся затряслась, лицо ее закаменело в перекошенной, страшной гримасе. Поплывший набок рот, блеснул острыми, белыми и, казалось, хищными, зубами. Из остекленелых глаз, в которые вмерзло страдание, полились крупные слезы. Николай, заметив резкую перемену в Кире, полуодетый, бросился, было, за таблетками геронтола на кухню, но та, не оборачиваясь к гостю, предостерегающе подняла руку и сказала холодно и отстраненно:
- Не надо! Ступай. Тебе Ксюшу искать надо! Может, еще, успеешь…
Николай не понял, что она имела в виду, но обрадовался тому, что его больше тут не задерживают. Сейчас решение своего дела было ему важнее, чем оставаться здесь с впадающей в безумный приступ Кирой. В несколько движений он окончательно оделся и выскочил на улицу.
Он побежал к дороге, разбрызгивая ночные лужи и распугивая прохожих, не жалевших для него самых неприличных слов. Там ему удалось поймать такси. За двойной тариф "туда и обратно", начавший, было, выпендриваться шофер, быстро согласился увезти Николая по темноте к черту на кулички в деревню Бугры.
Добравшись до цели, Николай рассчитался с водителем, и такси, светя в темноте оранжевым фонарем в шашечку на крыше, уехало восвояси. Небо прояснилось от туч, и болезненно-бледная луна осыпала тусклым серебром засыпающую деревню. Здесь на ее краю не было ни души, если только не считать покойников в могилах на кладбище, примыкавшем прямо к забору усадьбы его друга. От этих мрачных могил шли душные испарения после прошедшего ливня, вокруг стояла удручающая тишина, лишь изредка нарушаемая лаем дворовых собак да жестяным перезвоном листочков на поминальных венках на легком ветру. Где-то заливался пьяной песней сверчок.
Николай приблизился к широким воротам, сработанным из толстой корабельной доски из которых в допотопные времена строили в устье Тулы баржи. На их перекладине восседал, обосновавшийся тут еще с царских времен, медный двуглавый орел, чудом уцелевший от революционных грабежей и советских "разгромов старого мира", и толкнул калитку. Та, очевидно, хорошо смазанная в шарнирах, беззвучно распахнулась, и Николай вошел во двор.
Слева от входа, прямо за воротами, он увидел хозяйскую "Волгу", глянцево поблескивающую в лунном, мертвенном свете вороным корпусом, а в зашторенных тюлем окнах высокого, бревенчатого особняка - свет. Значит, хозяин был дома.
По тропке, выложенной каменной плиткой, вдоль которой были высажены цветы, он направился к высокому крыльцу. Поднявшись по нему наверх, Николай прошел через сени и вошел в полутемную прихожую. Здесь пахло старыми вещами и мышами. Напротив него находилась дверь, ведущая внутрь помещения, она была открыта, но вход в нее был задернут бархатными темно-коричневыми шторами, пропускавшими снизу немного света. Откуда-то изнутри дома тихо и торжественно играла мелодия из оперы "Валькирия" Рихарда Вагнера, Николай узнал даже голос исполнительницы роли Брунгильды - Элен Траубель. Пластинка была старая, коллекционная, выпуска еще 1941 года, она местами поскрипывала и звучала шероховато. Васильев привез ее из Питера, он очень дорожил ей и ставил только в особо торжественных и волнительных случаях.
- Володя, ты дома? - громко спросил Николай. Не услышав ответ, он повторил более громогласно: - Есть тут кто?
Ему по-немецки отвечала лишь Траубель словами из песни "Полета валькирий". Николай включил в прихожей свет и снял все еще мокрый пиджак, чтобы повесить на вешалку. Повернувшись к ней, он увидел на ней белый халат и рыжий парик, лежащий под ним на полочке. На шее у него забилась жила. Он раздвинул шторы и прошел в дом.
С левой стороны в комнате он увидел радиолу "Ригонда", стоящую на изящном резном столике возле кожаного дивана, обитого бронзовыми декоративными гвоздиками, с высокой спинкой, зеркалом и полочками на ее деревянном верху. Пластинка кончила играть и вращалась в приемнике, шипя иглой вне звуковой дорожки. Между диваном и столиком располагалась закрытая массивная, дубовая, дверь, с потертыми золочеными ручками. Справа, за дверным проемом, виднелась часть кухни, с изразцовой печью у стены.
Николай сначала проследовал на кухню, в центре которой, между окнами, располагался большой буковый стол, покрытый обшарпанным черным лаком, и похожий на старую надгробную плиту. На нем Николай увидел наполовину уже пустую бутылку розового "Чинзано", недопитый бокал и разорванный пакетик с картошкой-фри.
Вдруг, откуда-то из глубины дома он услышал придавленный стон, и узнал голос Ксении.
И в этот момент он почувствовал резкую боль в затылке и его сознание померкло…
ГЛАВА 17
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ВЕЛИКИМ ПАТРОНОМ
Колонна машин сошла с асфальтированного автобана и въехала на каменистую, забытую дорогу, вьющуюся серпантином вокруг невысоких, покрытых лесами, гор в районе Бад-Ауссзее. Еще десяток лет назад по этой дороге возили руду, а теперь, после закрытия рудников, она оказалась ненужной, поросла травой и местами мелким кустарником.
Черный бронированный "Mercedes" в центре колонны, в голове которой находились несколько тяжелых мотоциклов "BMW" и бронетранспортер "Mittlerer Kommandopanzerwagen" на полугусеничном ходу с десантниками, а позади - три грузовика "Opel Blitz", со спущенными тентами, все полные солдат СС, направились к заброшенным штольням, находящихся в нескольких километрах от автобана. Вдоль этой горной, одичавшей дороги, через каждые сто метров стояло по автоматчику, которые вытягивались во фронт при приближении к ним "Мерседеса".
В самой машине, помимо Адольфа Гитлера и его личного шофера Эриха Кемке, находились еще двое: шеф личной охраны Гитлера, группенфюрер СС Ганс Раттенхубер и человек неопределенного возраста с монголоидным типом лица, облаченный в черную эсэсовскую форму без погон и в лайковых перчатках. Это был Сахиб-лама.
Об его реальном статусе знали лишь несколько человек из верхушки Рейха, формально же он являлся наставником детей Геббельса и помогал последнему организовать телевидение в Германии. Проект этот правда заглох, ибо шел сорок четвертый год, когда война стала откатываться к границам Рейха, и вся экономика страны была направлена только на поддержание в рабочем состоянии военной машины Германии. И, вообще, личность эта была весьма закрытая и загадочная, никто даже не знал, откуда он взялся. Правда, поговаривали, будто тибетца привез из Лхасы еще до войны оберштурмбанфюрер СС Эрнст Шеффер. И никому из окружения фюрера было непонятно, каким образом этот человек оказался в числе доверенных ему лиц, с коим открыто Гитлер не общался, а встречался лишь в редких случаях, в частности, в моменты принятия им ответственных, переломных для судеб Германии и мира решений.
Пассажиры и водитель всю дорогу молчали и выглядели торжественно и мрачно, словно провожали в последний путь покойника.
Наконец колонна остановилась. Здесь стояла еще одна группа солдат, до роты численностью, из полка личной охраны фюрера - "Лейбштандарт Адольф Гитлер", во главе с щеголеватого вида подтянутым штурмбанфюрером СС и вооруженная новейшими автоматическими винтовками "Sturmgewehr", которые позднее послужили прообразом к знаменитому автомату Калашникова. Офицер подбежал к машине, открыл дверцу Адольфу Гитлеру, вскинул руку в приветствии и щелкнул каблуками хромовых сапог.
Фюрер устало сполз с сиденья и вышел из машины. Солдаты, в едином порыве, дружно приветствовали его громогласным возгласом "Heil Hitler!", приставив автоматы в положение "на караул". Вслед за фюрером, который сдержанно отсалютовал встречавшим, из мерса выбрались все остальные, кроме шофера, и сопроводили его к роте встречавших. Она была выстроена в одну линию вдоль дороги под навесом скалы.
Гитлер в полувоенном белом кителе, с нарукавной повязкой, изображавшей свастику, и в белой же фуражке, больше напоминавшей морскую офицерскую, в сопровождении группенфюрера и Сахиба, к которым присоединился штурмбанфюрер, не торопясь, подошел к солдатам. Здесь штурмбанфюрер остановился, и дальше, вдоль шеренги, пошли уже только приехавшие. Фюрер пристально всматривался в лицо каждого солдата, иногда останавливался подле кого-либо либо и вяло касался рукой его груди. Тотчас солдат выходил из строя, и Раттенхубер самолично строил их в шеренгу по двое.
Таким образом, набралось отделение человек в десять. Кроме этих солдат, вслед за Гитлером, отобрал в отдельную команду дополнительно еще четырех человек и начальник охраны фюрера. Далее все пошли к штольне: впереди шеренга из десяти солдат, затем Гитлер с Сахибом, а за ними Раттехубер со своей маленькой группой.
У штольни возглавляющее процессию отделение солдат разделилось пополам и выстроилось в два ряда с каждой стороны вдоль входа в нее. Гитлер с Сахибом тут тоже остановились, впрочем, как и все остальные. Здесь чувствовалось какое-то напряжение, граничащее с удушьем, словно в наступающую, в вихрях пыли, еще не пролитую дождем грозу, перед первым ударом молнии.
Перед тем, как войти в темный провал, Гитлер обернулся. Позади оставался покой набравшихся соков и уже блекнувших трав и деревьев, кучкующихся, чирикающих воробьев, клюющих осыпающиеся семена растений, и бледно-голубое небо сонного августа. А впереди - страшный провал.
Внезапно один из солдат из охраны штольни потерял сознание и мешком повалился на каменистую землю. Двое из группы сопровождения Раттенхубера, видимо, бывавшие тут и раньше и знавшие что делать, подхватили упавшего и понесли его к машинам, а один из четверки занял его место в строю.
Постояв в нерешительности несколько минут и глубоко, по сомовьи, дыша, словно наперед запасаясь свежим воздухом, Гитлер повернулся к штольне и медленно двинулся внутрь в сопровождении Сахиба. Еще через десяток шагов фюрер сделал останавливающий жест рукой и после этого уже в одиночестве продолжил свой путь в темноту. Дышать ему становилось все труднее, и он шел уже почти на ощупь, с трудом ориентируясь в пространстве по слабому отсвету, пробивающемуся сюда со стороны входа в забой.
Наконец, Гитлеру показалось, что он видит силуэт существа огромного роста, того самого, с которым он когда-то впервые встретился в Хоффбурге, предав тогда ему свою душу. Тем не менее, совсем близко Гитлер приблизиться к нему не смог - ноги отказали ему, воздух вокруг, вдруг, раскалился, опаляя легкие и окончательно затруднив дыхание, а тело затрепетало, словно горящий на костре сухой лист осины. Огненные круги поплыли у него перед глазами, и закружилась голова, когда фюрер с трудом сумел задать свой вопрос ужасному собеседнику.
…Когда Гитлер, щуря припухшие веки, сильно шатаясь и спотыкаясь, появился в проеме штольни, Сахиб бросился к нему навстречу. Фюрер беспомощно махал руками, пытаясь что-то сказать, но язык его не слушал, голова тряслась, и тибетец дал ему глотнуть из фляжки какого-то настоя, после чего подхватил под руку слегка ожившего вождя нации и помог тому выйти на свет. К ним подбежал Раттенхубер, и они вдвоем повели вконец ослабленного фюрера к машине.
Когда все расселись по своим местам, колонна тронулась в обратный путь. Гитлер был подавлен и всю дорогу молчал, и никто не осмелился спросить его о чем-либо. Через час они доехали до железнодорожной ветки, где их ждал поезд фюрера. Там, в своем купе, Гитлер уединился с Сахибом, лишь на минуту запустив внутрь фройляйн Манцоли - своего личного повара, специалиста по вегетарианской кухне, принесшей им обед.
Когда она вышла, Гитлер залпом выпил чуть ли не полный бокал своего любимого итальянского "Фернет Бранка", чего он никогда прежде не делал, - ему всегда было достаточно лишь несколько глотков, и, ни с того ни с сего, стал кричать:
- Пусть погибну я, но, вместо меня грядет Новый человек! Ты выполнишь эту миссию Сахиб! Он будет смел и жесток. Весь мир устрашится его появлению…
Гитлер поднял кулак вверх и кому-то там им погрозил. Он дрожал, как в экстазе, его большие, неестественно голубые глаза просветлели, как в прежние годы, когда он без помех шел к своей вершине, и исторгали ледяной фанатизм. Потом Гитлер так же внезапно сник, сдулся, как спустивший воздух надувной шарик, он уронил голову на грудь и часто и тяжело задышал. Руки упали ему на колени, как плети, левая неестественно дрожала, что, впрочем, случалось теперь, после июльского покушения на него в "Вольфшанце", довольно часто.
Сахиб молчал. Он откинулся на кожаное сиденье дивана и острыми, черными глазками, из-под узких щелочек век, изучающее всматривался в фюрера, давая возможность излиться его истерике и перейти к деловому разговору.
Наконец, Гитлер поднял на Сахиба глаза, в зрачках которых плескалась неизъяснимая тоска.
- Увы, Высший мне отказал в дальнейшей поддержке. Сказал, что моя миссия завершена. В мире был посеян хаос, красная зараза столкнулась с коричневой чумой. Обе стороны обескровлены, и теперь он ставит на своих восточных саттелитов, - убито заговорил фюрер. - Скажи, Сахиб, разве можно так уничижительно называть продвижение арийской культуры в мир коричневой чумой? Скажи, чертов китаец! Я ведь знаю, ты приставлен ко мне Высшим! Не смей отпираться!
Гитлер вскочил, перегнулся через стол, схватил тибетца за грудки и стал трясти его, словно яблоню со спелыми яблоками. Задетая им бутылка вина упала на стол, скатилась с него и разбилась о паркетный пол.
Сахиб ничего не говорил и ничего не предпринимал, чтобы избавится от бесцеремонности своего визави. Он лишь как-то особо посмотрел в глаза фюреру, и тот, несколько успокоившись, отпустил тибетца и плюхнулся на свое место.
На шум разбитого стекла вбежал офицер охраны. Гитлер приказал навести в купе порядок и принести другую бутылку "Фернет Бранки". Через несколько минут пол был сухой, а на столике появилась новое вино.
Фюрер снова налил себе до краев. Сахибу он не предлагал - тот не пил вообще. Осушив и этот бокал, Гитлер окончательно пришел в себя и даже извинился перед Сахибом.
- Нет, моя звезда еще не зашла, я не откажусь от своей борьбы до самого конца, - тихо и зловеще произнес Гитлер. - Если мне и суждено погибнуть, то только вместе с моим народом, с моей Германией!
Он облокотился рукой о стол, подпер ладонью лоб и судорожно стиснул пальцами виски. Так, покачиваясь, в тягостном молчании, Гитлер сидел очень долго. Слышан был лишь мерный стук колес о рельсы. Наконец, не поднимая головы, он спросил:
- Что мы будем делать, Сахиб?
Тибетец неестественно напрягся, голос его был глухим:
- Если вы захотите остаться жить после поражения и позже поднять немецкий народ на новую борьбу, то для вас есть укромное местечко подо льдами Анктартиды в Новой Швабии. Ведь адмирал Канарис еще год назад уверял вас, что база для вас там подготовлена на многие годы жизни. Я недавно побывал там и проверил его слова - Канарис не солгал, там рай под водой!
- Не упоминайте имени этого предателя, которого я вздернул на контрабасной струне! - ударил Гитлер кулаком по столу, и на нем жалобно зазвенела посуда. - В случае поражения, в которое я не верю, я должен буду умереть как солдат. Если я останусь жить, нация за мной второй раз уже не пойдет. Солдаты не любят воевать под предводительством генерала, который не знает победы.
Сахиб выдохнул с облегчением и заговорил уже свободнее:
- Мой фюрер, мы с вами изначально готовили отступной вариант, и вы сейчас сами только что его озвучили. Совершенно с вами согласен: сдаться или сбежать - недостойно великого вождя! Но даже если вы погибнете в битве с врагом, то все равно останется ваша кровь, ваш дух и ваши идеи. Новый человек с вашей душой возродится из вашего же яичка в Новой Швабии. И это будете снова вы собственной персоной. В следующем веке вы сможете возобновить вашу борьбу!
- Яичко все еще в надлежащей сохранности?
- В лучшем виде! Даже, если лаборатория подвергнется бомбежке и будет разрушена, ничего не изменится - криососуд способен функционировать в автономном режиме долгое время.
- Искусственное оплодотворение?
- Да, мой фюрер. Но есть одно но, о котором я раньше умалчивал.
- Какое же?
- Матерью вашего сына должна быть… Ева Браун!
- Ева!? - Гитлер даже подскочил от удивления.
- Да, так говорят звезды.
- Но как это возможно? Вы полагаете, что ее нужно отправить в Анктартиду без меня? Да захочет ли она? Недавно Ева мне заявила, что если потребуется, то умрет вместе со мной. Мы решили в этом случае сочетаться законным браком. Она хочет умереть как жена вождя, Вождя Славы, а не как чья-то подстилка. Я ей обещал…
Гитлер поднялся, заложил руки за спину и стал мерить купе тихими бесплотными шажками.
- Мой фюрер, мы уже не раз беседовали с вами на такую тему, как реинкарнация, - сказал Сахиб, не спуская глаз с собеседника.
- И что с того?
- Наши святейшества Далай-ламы заранее подбирают себе новое тело для рождения после смерти и указывают своим подчиненным где, когда и по каким признакам потом их можно будет найти. Через несколько лет в указанное место отправляется делегация, находят мальчика, предъявляют среди множества вещей и те из них, которыми владел почивший Далай-лама. Найденыш безошибочно отбирает из них нужные, и это служит первым признаком того, что он и является реинкарнацией прежнего Далай-ламы. Часто мальчик сам бросается обнимать кого-то из прибывших - он узнает в них своих любимых учеников или служителей. Вы, кстати, после своего возрождения, пройдете ту же процедуру.
- Можете мне этого не говорить, я это знаю. Просто конкретизируйте свою мысль, вы же хотите мне сказать что-то другое?
- Звезды нам показали, где и когда после войны возродится в новом теле Ева Браун. И в наших силах, точнее, в силах вашего духовного патрона подобрать для нее тело девочки, как две капли воды похожей на нее. Ваша Ева умрет с вами, а возродится новая Ева с ее же душой. Вот ее-то и нужно будет потом оправить в Новую Швабию, где будет храниться ваше яичко. Таким образом, ничто не помешает вашим с фройляйн Браун планам… - Сахиб осекся, - извините, мой фюрер, я хотел сказать, вашим намерениям, уйти из этой жизни. Так что, как видите, Высший не бросает вас уж совсем, точнее ваши идеи…
- Почему речь идет только об одной Еве, нельзя ли таким же образом, без всякого яичка возродить и меня где-нибудь поблизости от нее? - остановился Гитлер, повернувшись лицом к Сахибу.
Сахиб отвел от своего визави глаза:
- Нет, мой фюрер, ваша душа уже заложена, ей распорядятся иначе…
Гитлер оперся руками о стол и мрачной тенью навис над тибетцем.
- Что значит иначе? - лающим голосом прокричал он.
- Иначе, значит - только через яичко… - не поднимая глаз и втянув голову в плечи, словно ожидая удара, ответил тибетец.