- А меня когда-нибудь кто-нибудь жалел, как ее? Ксюхе всю жизнь доставалось все самое лучшее. Она может позволить себе швырять деньги налево и направо, покупать цацки не глядя на цену, носить все самое дорогое, менять одежду, как перчатки, носить платья "от Кутюр", каких даже у Ромкиной матери, Инессы Васильевны, нет, а мне достаются только ее обноски. И бог ее в темечко поцеловал - способностями разными наградил, и мужа такого подцепила, и родители ее любили и баловали больше, чем меня. И все потому, что она была талантлива и круглой отличницей. А я чем виновата, что у меня нет никаких талантов? Вот и пусть пострадает!
- Стерва ты, все-таки, Нелька!
- А хоть бы и так!
В это время зазвонил телефон и Николай, вскочив, бросился к трубке. Это был Дагбаев.
- Николай? - спросил он хриплым, спотыкающимся голосом. - Хочу поделиться с вами кое-какой информацией.
- Да-да, говорите же.
- По телефону не могу. Надо встретиться, но не у меня на квартире.
- Что за конспиративность такая? Вы чего-то боитесь?
На той стороне трубке сердито засопели, вслед за этим возникла пауза.
- С чего вам это взбрело в голову? - равнодушным голосом спросил Дагбаев. - Просто в нашем доме сегодня собираются проводить дезинфекцию, травить клопов-тараканов. А у меня аллергия на дуст, вот временно и поменял место жительства.
- Это далеко?
- Вовсе нет, в черте города, даже ближе, чем вы могли бы подумать. Короче, вы хотите узнать нечто важное или нет?
- Давайте адрес.
- Ладно, только предупреждаю - приходите один и никому о нашей встрече ни слова.
- Хорошо.
- И еще… Не забудьте деньги.
- Сколько?
- За вами старый долг - семьдесят рублей, плюс сто пятьдесят за новую информацию.
- Согласен, если ваша информация не какая-то там туфта, хотя это и грабеж средь бела дня - нормальному человеку за эти деньги надо месяца два горбатиться.
- Я на пенсии.
- Тем более.
- Пишите адрес.
Николай записал адрес и выскочил из квартиры, даже не попрощавшись с Нинель, проводившей его тягучим и грустным взглядом.
ГЛАВА 8
НОВОСТЬ, РВУЩАЯ СЕРДЦЕ
Ехать оказалось, действительно, недалеко - всего-то три или четыре остановки, и уже через двадцать минут Николай стоял перед половинкой одноэтажного барака. Он был довоенной постройки и единственный еще оставшийся из множества, в четыре ряда стоявших здесь раньше. Николай это знал достоверно, ибо лет пять назад, по случаю, бывал в этих местах - здесь некогда жил один старик, у которого он покупал запчасти для своего "ЗиМа", ибо запчасти к нему, как и сама марка автомобилей, давно уже не выпускались.
Так вот, вторую половину барака к этому времени уже снесли, и обрушенным боком он примыкал к бетонному забору, загораживавшего котлован под строительство новой девятиэтажки. Отставший от веяния времени, барак устало доживал свой век, словно перерубленный пополам червяк, одна половинка которого, харкая кровью, все же может жить без второго своего обрубка. И он так и жил, храня в себе память своих живых и умерших уже обитателей из числа рабочего класса - основателей и первых тружеников построенного ими металлургического гиганта - и, неизбежно сопутствующего ему, уголовного элемента. Ныне барак обреченно стоял среди возводимых вокруг панельных многоэтажек, подслеповато поглядывая на новый мир мутными оконными стеклами.
Из-за тряпичной занавески одного из открытых окон слышался грязный мат, издаваемый мужским голосом, требовавший от кого-то немедленного выполнения своего супружеского долга. Ответный женский, спотыкающийся и хриплый голос, просил отложить сие важное жизненное мероприятие до того момента, когда будет выпита до последней капли бутылка самогона, ибо без этого не будет должного кайфа.
На форточке другого, выходящего на эту сторону, окна, примостилась рыжая кошка и водила туда-сюда облезлой головой, вслед пролетающим птахам. Рядом, оперев о подоконник руки и обхватив щеки, сидела древняя старушенция в белом платочке - очевидно, обитатель этого жилища с самого его основания и комсомолка строительного призыва еще тридцатых годов. Слезящимися глазами она невидяще смотрела во двор. Похоже, она была слаба зрением, а, может быть, и вовсе слепа, поскольку ее глаза ни на что не реагировали, даже на проходившего мимо Николая.
Невдалеке от барака хлопал на ветру хлипкой, щелястой дверью покосившийся деревянный туалет, разнося окрест клозетный запах и привлекая к себе рои больших золотых мух.
Николай, через крытое, глухое деревянное крыльцо, с разбитой лампочкой над ним, прошел внутрь целой половинки этого привета из прошлого. Здесь пол был усеян кошачьими какашками, а щербатые стены расписаны непристойными рисунками, сопровождавшихся пояснительными надписями. Еще от них несло прокисшей сивухой, которая пропитала эти старые стены за многие десятилетия проживания в них перманентно пьющих жильцов сего пролетарского жилого заведения. Здесь были четыре двери, ведущие, судя по всему, в однотипные комнаты жильцов. Две двери, мимо окон комнат которых только что прошел Николай, располагались справа, а дверь, которая была нужна Николаю, с вырезанным на ней матерным женским словом из пяти букв, находилась первой слева.
Звонка не было, и Николай постучал. На вопрос Дагбаева "Кто?" он назвал себя, и его запустили вовнутрь.
Комната представляла собой удручающее зрелище. Слева от входа располагался ручной умывальник с ведром под ним, в воде которого плавали окурки, рядом стояло еще одно заплеванное, грязное ведро, прикрытое крышкой и служившее, судя по запаху в комнате, ночным туалетом. Рядом у стены приютился старый, облезлый фанерный шкаф, далее - топчан, с накинутым на него солдатским одеялом, над топчаном на стене висел лубок с оленем в снежном лесу. У второй стены стоял стол, блестевший масляными следами от нарезанной на газете селедки, на нем же размещалась электроплитка на керамической подставке. Еще на столе были початая бутылка, с бесцветным пойлом, заткнутая бумажной, самодельной пробкой, и граненый стакан. По обеим сторонам стола стояли два обшарпанных стула с продавленными сиденьями - один без спинки, а у окна - тумбочка, с телевизором "Енисей" сверху.
И все это убожество каким-то чудом размещалось на шести квадратных метрах - большего метража, по прикидкам Николая, комнатенка не имела.
Дагбаев, на лице которого растеклась и так и застыла, словно намалеванная, улыбка, протянул ему для приветствия руку, но, получив вместо нее кивок головы, безо всякой обиды пригласил Николая присесть. Видя нерешительность гостя, он подсуетился и постелил на стул газетку. От его глаз не укрылся и жест Николая, приложившего руку к носу, и он открыл форточку, прятавшуюся за прожженной марлей и запустившей в комнату немного свежего воздуха.
- Извините за прием, - сев на противоположенный стул и разведя руки, сказал Дагбаев, - мы, культурные люди, к такому непривычные. Помещеньице это чужое - шмары одной моей, с ядреной попенгаген, можно сказать, - хихикнул Дагбаев. - Она на зону умотала в соседнюю область с подогревом к брательнику, дня два-три будет отсутствовать. - Просила за цветочком следить, подарок того самого брательника, - Дагбаев ткнул пальцем на кактус, незаметно приютившийся на краю подоконника и едва видимый из-за марлевой занавески. - Вот и пользуюсь фатерой по случаю. Да вот только не успел еще порядок тут навести. Да, ерунда все - не сегодня-завтра краснучка моя вернется домой.
Он с воодушевлением схватился за бутылку.
- Не желаете? Тут всего один стакан целый, а я себе в кружку плесну, - пододвинул он к Николаю захватанный стакан и набулькал туда пойла из бутылки. - Спирт технический. Жуть как пробирает! Тут соседка с завода приносит и берет недорого. Вам достать бутылочку?
Николай тыльной стороной руки брезгливо отодвинул от себя стакан.
- Давайте ближе к делу. Что вы хотите мне сказать нового? - сказал он.
Дагбаев нетвердой рукой взялся за возвращенный ему стакан и отпил из него чуть ли не половину содержимого, длинно выдохнул, отвернувшись от собеседника, затем, смахнув с селедки, налипших на нее синих мух, отправил один ее кусок в рот прямо рукой. Проглотив селедку вместе с костями, спросил:
- Деньги принесли?
- Двести двадцать, как договаривались.
Николай достал из кошелька деньги и положил перед собой. Дагбаев потянулся к купюрам, но Николай жестом отстранил его.
- Сначала информация, - сказал он.
- Знатный у вас лопатник, - как ни в чем ни бывало, ответил Дагбаев. - Хорошо, информация - так информация. Только между нами: милиции я все равно ничего такого не скажу, скажу, что вы все это выдумали.
- Не вопрос. Хотя немало из того, что вы утаили, теперь им уже известно.
Дагбаев покачал головой.
- Значит, работают сыскари. Молодцы! А знаете, я ведь вам, действительно, не всю правду сказал в прошлый раз.
- Я так и понял. Вы и раньше знали Федотова, он же - Соднам Джамцхо, лама-астролог, помощник Авгана Доржиева. Догадываюсь, и почему вы скрывали это.
Степан сузил кровяные глаза, ставшие сразу колючими. Он долго так смотрел на Николая, очевидно, соображая, откуда у того такие сведения? Но спрашивать об этом не стал, а задал совсем другой вопрос:
- И почему же?
- Вас связывали сокровища Ленинградского дацана!
Дагбаев рассмеялся, но при этом весь как-то сгорбился и сник.
- И по этому поводу вас еще может пощупать милиция, - с едкой усмешкой добавил Николай.
- Я не знаю ни о каких сокровищах! - Степан достал из кармана мятую пачку "Шипки" и закурил, пуская дым изо рта и ноздрей, так что в его глазах появились слезы. - Да и к убийству это не имеет никакого отношения. Так что ментам ко мне прицепиться будет не за что. Хотя, возможно, о чем-то таком знал Федотов. Мы ведь, Николай, как с ним познакомились? Это было лет десять назад, когда он прочитал мою статью в журнале "Наука и религия". В ней шла речь деревянных старинных табличках, с зашифрованными на них надписями на древнетибетском языке, оставшихся после смерти Доржиева. Авган хранил их в доме одного из своих приближенных лам, и перед кончиной в тюрьме Улан-Удэ наказал забрать их моему отцу, чтобы он хранил их как зеницу ока у себя до лучших времен.
Отец перепрятал их на чердаке нашего дома, но, перед смертью, в свою очередь, завещал их мне с тем же напутствием, что Доржиев дал ему. Так вот, к статье я приложил и несколько снимков этих табличек. За то время, что они у нас в доме хранились, мне удалось расшифровать там всего несколько фраз, и все они сводились к каким-то путешествиям во времени и пространстве, которыми владели составители этих табличек. В статье я написал, что сами таблички давно утрачены, остались лишь те фотографии, которые были мною опубликованы. На самом деле таблички тогда все еще хранились в доме моего отца, где до сих пор проживает мой младший брат. А написал я так специально, потому что боялся, что советская власть может их попросту конфисковать, чтобы не будоражить память верующих. Черт меня дернул вообще написать эту статью!
Дагбаев приложился прямо к бутылке и, после приличного пропущенного глотка, продолжил:
- Ну вот, потом по следам этой статьи сюда и приехал Федотов, представился тайным хранителем Дацана Гунзэчойнэй и учеником Доржиева. Слова свои он подтвердил серьезно, показал мне фотографии, где он был снят с Доржиевым, его письма, в том числе и к нему самому. Как историк Российского буддизма, я хорошо знал почерк Доржиева и не мог ему не поверить. А, надо сказать, что в то время я только что разошелся с женой, и Джамцхо поддержал меня в моем горе материально ну и, - при этих словах Дагбаев гулко щелкнул себя пальцем по своей гадючьей шее, - морально. Ну, я, будь неладен, и раскрылся перед ним, как последний олух, всю правду про таблички рассказал. Тогда он предложил мне кругленькую сумму за эти таблички и пожизненную поддержку, типа пенсии, сказал, что у него они будут храниться надежно. Я поверил. Мы хлопнули по рукам, я съездил в Улан-Удэ, привез ему эти таблички. Так началось наше знакомство.
- И это все, зачем вы меня затащили в этот гадюшник? - спросил Николай, у которого уже началось туманиться в голове от стоящей в комнате вони солдатского нужника, которую не могла перебить даже открытая форточка.
Дагбаев краем острого глаза цепанул лежащие на столе деньги и сделал многозначительное лицо.
- Конечно, нет, - это были всего лишь ответы на ваши собственные вопросы. - Так вот, Федотов после этого случая еще не раз приезжал ко мне - когда за консультацией, когда по каким-то своим делам. И всегда он останавливался у меня, я даже, бывало, вынужден был жильцов своих выгонять. Разумеется, платил людям неустойку, но Харитон Иринеевич мне выдавал серьезную компенсацию, так что я даже всегда рад был его приезду. Правда, обычно о своем прибытии он мне сообщал письмом заранее, поэтому я успевал улаживать дела с квартирантами, и все обходилось без скандалов.
Но вот, года три с лишком назад - в мае, кажется, он нагрянул внезапно, безо всякого предупреждения, и с выселением моих квартиросъемщиков возникла заминка. Что было делать? В гостиницу он не хотел, почему-то кэгэбэшников боялся - вы же знаете, майоры Пронины там пасутся, как коровы на лугу. Так я ему двухдневную путевку выходных дней организовал на нашу профсоюзную базу отдыха, чтобы за это время с жильцами дело утрясти. У нас там такие хорошие домики стоят в лесу у реки - с верандой, кухней, холодильником, электроплиткой - все как положено. Ну а не хочешь сам готовить - столовка к вашим услугам. Красота, одним словом!
- А что вы ему свою комнату не оставили, могли бы здесь, в этой халупе, пока пожить?
- Да я тогда с Галькой еще знаком не был, это уже потом мы у киоска по приему стеклотары сконтачились на почве общих интересов. Короче, у себя поселять в комнате Федотова я не стал - не люблю я, когда два мужика бок о бок трутся в тесноте, как два педика, да и у него такого желания не было. Да все это ерунда, я о главном хочу сказать, да боюсь, как бы вы меня опять… - Дагбаев выразительным жестом показал удушение на своем морщинистом горле.
- Если будете говорить правду, какой бы она ни была, а не наклеивать этикетки на честных людей, то можете не беспокоиться - не трону.
- Ладно, давайте деньги, - решительно протянул руку к купюрам Дагбаев, - с деньгами и повеситься не страшно.
Николай позволил собеседнику сгрести деньги, которые тот внимательно пересчитал, удовлетворенно хмыкнул и положил в нагрудный карман мятой, фланелевой ковбойки, которая после стирки вероятно должна была бы стать желтого цвета.
- Так вот, тогда как раз была пятница, и я после работы привез Федотову путевку. А по ней, Николай, я вам скажу, можно было хоть одному приезжать, а можно и с семьей, и, вообще, хоть с кем, хоть с чертом в ступе, она давалась на домик, а не на количество отдыхающих. И там спать было где - кроме кровати еще и диван имелся, да на веранде еще и раскладушка. Кстати, меня об этом Дагбаев заранее спрашивал специально. Короче он взял путевку, пошел, куда-то там позвонил - у нас тут через дом телефон-автомат висит - ну и через полчаса-час такси приехало, шофер за ним зашел. Ну, а я из любопытства вышел следом, глянуть, кого он в компаньоны отдыхать взял. Ну и вижу, сидит в машине девушка, вроде, жена ваша с виду… - с этими словами Дагбаев опасливо отстранился от Николая.
- Что вы несете? Вы что, знаете мою жену?
Дагбаев замахал руками, словно отпихиваясь от чего-то:
- Боже упаси, боже упаси! Не знаю никакой вашей жены, никогда не знал и знать не хочу! Просто, когда вы вчера свой лопатник доставали, то во внутреннем его развороте, под прозрачной пленкой, я увидел фотографию той самой женщины из такси. Только тогда она была помоложе. Я и подумал, что, кроме жены, такого возраста у вас вряд ли еще кто-то есть, чтобы носить фото с собой. А сегодня, когда вы доставали из бумажника деньги снова, я специально посмотрел на фото и понял, что не ошибся.
В сердце Николая что-то дрогнуло и заныло.
- Вы точно не ошиблись? - спросил он сломанным голосом.
- Это я-то ошибся? Да я еще не спятил окончательно! - выпалил Дагбаев с нелепым пылом. - Вы же сейчас спросите меня, куда они ездили, и если я сказал неправду, то вы потом вернетесь и тогда уж точно меня задушите совсем.
- А и, действительно, куда они ездили?
- Я же говорю, на нашу базу отдыха - "Работник социалистической культуры", это в Заельцовском бору.
- А подробнее?
Дагбаев обернулся, открыл ящик тумбочки, на которой стоял телевизор, и достал оттуда сложенный вчетверо, линованный в клетку, лист бумаги. Он отдал его Николаю со словами:
- Здесь номер автобуса, который идет туда с автовокзала. Если же захотите отправиться туда на своей машине, то советую сначала все равно заехать на вокзал, там висит схема маршрута.
Николай развернул листок и, смяв, в ярости бросил его на стол. Дагбаев беспокойно вопросил:
- Разве я не заработал своих денег?
- Вспомните, Степан точно, когда это было? - вместо ответа, спросил Николай.
- Сейчас-сейчас… Дайте минуточку… - Дагбаев стал усиленно растирать мочку уха. - Три года назад… А, вот! Тогда сирень вовсю цвела! У меня картинка перед глазами: такси, а сзади фоном сирень буйно цветет. А когда она цветет?
- Где-то в середине мая…
Николай вспомнил, что с Ксенией они познакомились как раз незадолго до этого, в апреле, а именно двадцать шестого числа. Дату он запомнил хорошо потому, что как раз в этот день был день рождения его матери. Значит, Федотов каким-то образом присутствовал в жизни Ксении до Николая, и тогда он мог быть отрезанным прошлым, в которое Ксения не хотела его посвящать. А если учесть, что Ксения часто выезжала из города с выставками своих картин, то два или три дня, проведенные ею вне дома, не могли вызвать при их отношениях никаких подозрений со стороны Николая.
- Ну, вот! Значит, деньги мои? - услышал, словно сквозь сон, Николай голос Дагбаева.
Николай вместо ответа спросил:
- Степан, зачем вы пьете? Вы же буддист.
Дагбаев выпучил глаза таким образом, что на его лице возникла не то растерянность перед вопросом, не то начальная стадия помешательства.
- Хотел бы я быть буддистом, - упавшим голосом сказал он. - Но я всего лишь его историк, хоть и опустившийся…
Николай поднялся и, не прощаясь, вышел, хлопнув дверью так, что со стен посыпалась известковая пыль. Вслед он услышал злое шипящее бормотание:
- Ну и что, что жизнь меня обсчитала? Я еще успею взять реванш! Есть еще время, вот увидите! Строите тут из себя господина, деньгами сорите!
Выйдя на дорогу, Николай поймал такси и отправился домой.