Я зажгла свечу и принялась молиться за упокой души Андрея.
Вскоре ко мне подошел пожилой священник, благообразный, с седой бородой, в черной рясе.
- Батюшка, благословите! - Я поцеловала ему руку. - С бедой я пришла к вам. Совет нужен.
- Рассказывайте, дочь моя, - ответил он. - Что с вами случилось? Все в руне Божьей.
- Умер мой знакомый, православный, Андрей Серапионович Протасов. Сюда приехал учиться живописи. У него никого в Париже нет. Только я его знаю, мы земляки, оба из N-ска.
- Где сейчас тело раба божьего Андрея?
- В полицейском морге на набережной де ла Рапе.
- Почему? - слегка нахмурился священник.
- Его нашли в Сене, задушенного. Полиция начала расследование, и мне обещали выдать тело, когда они закончат свою работу. Я только что была на опознании.
- Не забудьте взять в полиции разрешение на захоронение, иначе я не смогу ничего для вас сделать. Господь с вами. - Он вяло перекрестил меня.
- Спасибо, владыка. - Я еще раз поцеловала его руку, опустила лепту в кружку для пожертвований и вышла из храма.
В отель "Сабин" я добралась, когда уже совсем стемнело. Дверь мне открыла горничная. Поблагодарив ее, я поднялась в свою комнату, упала на кровать и впервые за сегодняшний день дала волю слезам.
Я не могла позволить себе рыдать в полный голос, а ведь мне хотелось именно этого: завыть, как выли древние плакальщицы, разодрать ногтями лицо и грудь, рвать на себе волосы и одежду. Потом броситься на голую землю и лежать, не в силах подняться. Но я не могла привлекать к себе внимание. Не хотела участия чужих людей, не хотела слышать их любопытствующие перешептывания за спиной и вкрадчивые вопросы. Поэтому я уткнулась лицом в подушку, и рыдания, которым я не давала вырваться наружу, душили меня. Мне так не хватало отца…
Потом я заснула, и мне снился Андрей. Мы гуляли у Александрийского пруда. Он смеялся, закидывал голову назад, а на горле его багровела страшная кровавая полоса. "Что это?" - спрашивала я, кружась в его объятьях. "Это след от гильотины, - отвечал он. - Мы же во Франции. Разве ты не знаешь, что здесь гильотинируют тех, кто любит не ровню себе". - "Но ведь революция - это свобода, равенство и братство!" - "Это для французов, а мы с тобой, Полинушка, не французы…" Потом мы легли на мягкую траву, он прижался ко мне губами, и я провалилась в небытие.
Даже во сне слезы заливали мне лицо. Проснувшись, я долго лежала, не в силах подняться. Впервые я так близко столкнулась с насильственной смертью любимого человека. Мой муж умер от болезней в зрелом возрасте. Все убийства, свидетельницей которых мне приходилось бывать, происходили с чужими мне людьми, случайными знакомыми. А тут совершенно другое: из меня словно вырвали кусок плоти, и рана нестерпимо болела. В ту ночь я поклялась найти убийцу. И если для достижения цели мне придется подвергать свою жизнь опасности, посещать злачные места, подвергаться насмешкам и выспрашивать бывших любовниц Андрея, я пойду на это, ибо он должен быть отомщен. На полицию у меня было мало надежды. Что ей бедный иностранец?
В дверь постучали. В комнату заглянула хозяйка в новой кружевной наколке, на этот раз кремового цвета.
- Мадам Авилова, спускайтесь на завтрак. Я принесла из пекарни свежие круассаны.
- Сейчас спущусь, только приведу себя в порядок.
Скрыть опухшие глаза не удалось, как я ни старалась. Сотрапезники посмотрели на меня с плохо скрываемым любопытством, но ни о чем не спрашивали. Матильда Ларок лениво щипала круассан, князь помешивал кофе со сливками. Заговорила хозяйка:
- Мадам Авилова, вы должны меня понять и не сердиться на меня: у меня респектабельный отель, и сюда никогда не заглядывала полиция.
- Не беспокойтесь, мадам де Жаликур, больше полицейских вы тут не увидите. Я намерена съехать, как только закончу свои дела. Это не займет много времени. Дней пять-шесть, не больше.
- Ну что вы! - Ее лицо помрачнело, скорее всего, это было вызвано опасением, что придется вернуть задаток. - Никто вас не заставляет уезжать, напротив. .. Живите сколько угодно.
Засекин-Батайский посмотрел на меня внимательно и решился спросить:
- Не могли бы вы рассказать нам, чем закончилась ваша поездка с комиссаром? Вас в чем-нибудь обвиняют?
- Напротив, инспектор был очень любезен. Мсье Донзак отвез меня в морг, и я опознала тело. Это был мой знакомый художник, земляк. Он жил тут совсем один, и теперь, кроме меня, его некому проводить в последний путь. Когда мне отдадут тело, я похороню его по православному обряду. Больше в Париже меня ничего не задержит. Выставку, башню и другие достопримечательности я осмотрю в следующий раз, сейчас у меня нет никакого желания развлекаться.
- Что с ним случилось? - спросила мадам Солаюк! - Это, наверное, очень печально ходить по подобным заведениям. Я бы никогда не смогла переступить порог морга.
- Он утонул в Сене, - коротко ответила я. О том, что Андрея задушили, я предпочла не говорить.
- Могу вам помочь с похоронами, - неожиданно сказала мадам Ларок. - Недалеко от Парижа есть небольшое муниципальное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. На нем мало кого хоронят. У меня там знакомый чиновник, мсье Лами, он быстро все устроит. Скажете ему, что от меня, мы с ним старинные приятели. Правда, там совсем нет православных, и вашему художнику будет одиноко, но на кладбищах в пределах Парижа стараются не хоронить некатоликов, и вам не выправить всех бумаг за короткий срок, если у вас нет связей.
- Искренне вам признательна, - ответила я. - Мне сейчас любая помощь кстати, надо быстро управиться.
В дверь постучали, горничная отправилась открывать, и в прихожую вошли знакомый мне репортер Плювинье и миловидная девушка в синем фуляровом платье и соломенной шляпке, украшенной петушиным пером. Девушка смущенно потупилась и попыталась спрятаться за Доминика.
- Добрый день, мадемуазель, - поприветствовал горничную Плювинье. - Можем ли мы видеть мадам Авилову?
Горничная попросила их подождать, вошла в столовую и наклонилась к уху мадам Соланж.
Но я не стала дожидаться, когда закончится эта длинная церемония. Я вышла из-за стола и протянула репортеру руку.
- Доминик, - сказала я, - и вы, мадемуазель, пройдемте в мою комнату. Прошу извинить меня, господа.
В сопровождении гостей я поднялась к себе, предоставив хозяйке и постояльцам шептаться сколько им заблагорассудится.
- Присаживайтесь. - Гости сели на узкий диванчик. - Я вас слушаю.
- Полин, - начал Доминик, волнуясь, - это Сесиль Мерсо, подруга Андре.
- Вот как? - Мне удалось сдержать горечь в голосе. Девушка была свежа, лет восемнадцати, с короткой стрижкой, которую у нас в России посчитали бы неприличной. - Очень приятно, мадемуазель.
- Доминик сказал мне, что вы ищете Андре. Верно? Вы нашли его? Он в Париже? Зачем он уехал от меня? - Она сыпала вопросами, и в ее глазах отчаяние мешалось с надеждой. Мне было ее жаль.
Я отметила про себя это "от меня" и поняла, что не только я стала жертвой протасовской меланхолии. Бедная девушка в силу своей молодости и неопытности полной ложкой нахлебалась того, от чего я могла оградить себя в силу возраста и положения. Мне нужно было сообщить ей страшную правду.
- Он умер, мадемуазель Мерсо, - сказала я, глядя ей прямо в глаза. - Вернее, его убили.
- Как? Полин, ты не ошибаешься? - воскликнул репортер, а девушка ахнула и закрыла руками лицо.
- К сожалению, нет. Я была на опознании тела. Андре задушили, а потом сбросили в Сену. Хорошо, что его быстро нашли, иначе, по словам полицейского инспектора, тело так обезобразили бы рыбы, что невозможно было бы произвести опознание.
Сесиль зашлась в рыданиях и упала спутнику на колени. Доминик принялся ее успокаивать, нежно поглаживая по голове. И вдруг в моей душе поднялась волна гнева и боли: вчера я была одна, наедине со своими страданиями, и никто не пришел утешить меня, никто не облегчил их. Мне пришлось самой выкарабкиваться из бездны, в которую бросила меня смерть Андрея. А эту барышню сразу пожалели, приласкали, погладили по головке. Но я тут же остановила себя: во мне говорили ревность к девушке и жалость к себе, а вовсе не справедливость. Ведь Доминик и ко мне прекрасно отнесся, помог, когда меня сбила лошадь, отвел к себе, позаботился…
Вдруг девушка подняла голову.
- Я знаю, кто его убил! - воскликнула она. - Да-да, знаю, уверена! Этот иностранец, Улисс! Он завидовал таланту мсье Протасова и делал мне скабрезные намеки! Хотел, чтобы я бросила Андре и ушла к нему. Даже обвенчаться предлагал. Это он, он!
- Полно, полно, успокойтесь, Сесиль, - сказала я, а про себя подумала: "Если в ее словах есть хоть крупица правды, то Андрей мог бы остаться в живых, уйди эта гризетка к Улиссу".
Да что же это такое? Разве я зря молилась в храме Александра Невского? Мне никак не удается быть покорной судьбе и принимать ее удары с истинно христианским смирением.
- Нужно обязательно сообщить в полицию о твоих подозрениях, Сесиль, - произнес Плювинье.
- Я не пойду в полицию, - заупрямилась она.
- Почему?
- Меня уже сажали в тюрьму как малолетнюю воровку, мне полицейские не поверят, - ответила она и добавила с вызовом: - А куда было деваться? Я младшая в семье, мать, не покладая рук, работала поденной уборщицей и прачкой, сестра выросла и ушла от нас, и мне с двенадцати лет пришлось смотреть за чужими младенцами. Однажды я пошла в булочную, взяла три багета, а на третий денег не хватило, вот булочник и обвинил меня в краже.
- Неужели детей сажают за это в тюрьму? - удивилась я.
- Еще бы! Ведь этот тип служил в национальной гвардии, уважаемый человек в округе, ему орден Почетного легиона дали. А я кто? Прачкина дочка, побирушка. Когда меня выпустили из тюрьмы, я сказала себе: "Сесиль, делай что хочешь, вывернись наизнанку, но выберись из этого ужасного квартала возле церкви Нотр-Дам-де-Лорет…"
- Полин, я хочу пояснить тебе, - вмешался Плювинье. - Ты хоть и бывала прежде в Париже, но многое в нашей жизни тебе незнакомо. Слышала ли ты такое слово - "лоретка"?
- Как будто слышала. Это вроде кокотки? - спросила я.
- Примерно… Только кокотка будет рангом повыше. Кокоток скорее можно назвать содержанками или дамами полусвета, а лоретки - это обыкновенные проститутки самого низкого пошиба. Так их назвали потому, что лет семьдесят назад начали строить церковь Нотр-Дам-де-Лорет, о которой упомянула Сесиль, а вокруг - квартал доходных домов. Отцы города ничтоже сумняшеся решили назвать этот квартал попривлекательнее и дали ему имя Новые Афины. Им хотелось, чтобы на новом месте поселились писатели и художники, но не тут-то было. Богема не стремилась на задворки Парижа. Дома пустовали, владельцы терпели убытки, и тогда они решились на крайние меры: стали сдавать комнаты "нечистой" публике, а именно - падшим девицам. Но так как проститутки вовремя вносили плату, а работали за пределами Новых Афин - к примеру, на Елисейских полях или площади Клиши, - то какое дело было домовладельцам, падшие они или нет? С легкой руки одного из хозяев доходных домов, мсье Пюибаро, таких женщин стали называть лоретками - по названию церкви Нотр-Дам-де-Лорет. Теперь понятно, почему Сесиль так мечтала вырваться из этого злосчастного места?
- Понятно. Но откуда тебе все это известно, Доминик? - удивилась я.
- История Парижа - моя страсть. Я собираю книги, старинные карты, свидетельства очевидцев, старые письма. Мечтаю когда-нибудь написать книгу о неизвестном Париже. Если захочешь, я возьму тебя на прогулку и покажу такие уголки, которые не доступны ни одному туристу. Пойдешь?
- С удовольствием! - воскликнула я, но тут же пала духом, вспомнив об одной проблеме. - Как же мне достать документы Андрея? Мне нужен его российский паспорт, ведь надо доказать, что он православный, иначе батюшка в церкви откажется его отпевать.
- У меня есть ключ от комнаты мсье Протасова, - тихо всхлипнула Сесиль. - Я принесла его с собой.
- Так что же ты молчишь? Нужно немедленно пойти туда, пока полиция не опечатала комнату! Идите вниз, я вас догоню.
Мои гости спустились, а я быстро переоделась и через несколько минут присоединилась к ним.
Князь Засекин-Батайский сидел в саду с неизменной "Фигаро" и курил сигару, а хозяйка подстригала розовый куст.
- Мадам Авилова, - окликнула она меня, - что бы вы хотели на обед? Антрекот или бычий хвост в горшочке? Мне надо дать указание поварихе.
- На ваше усмотрение, мадам Соланж. Я не привередлива.
- Не забудьте, обед в семь. Постарайтесь не опаздывать, бычий хвост быстро стынет.
- Не волнуйтесь, я только схожу на улицу Турлак и тут же вернусь обратно. Это не займет много времени.
Мы быстро дошли до здания, где Андрей снимал мансарду, - Доминик провел нас дворами.
Все та же консьержка сидела при входе. Увидев нас, она отложила в сторону вязание, встала и уперла руки в бока.
- Мадемуазель, - грозно обратилась она к Сесиль. - Ваш друг уже которую ночь не ночует дома, а квартирную плату обещал внести еще на прошлой неделе. Что я скажу хозяину? Может, вы хотите, чтобы его выгнали на улицу? Мне стоит только сказать…
- Не беспокойтесь, - выступила я вперед и раскрыла сумочку. - Я заплачу. Сколько мсье Протасов должен за квартиру?
- Сто тридцать франков, мадам.
- Возьмите деньги. Мы поднимемся в мансарду.
- А если вы оттуда что-нибудь заберете? Мне же придется отвечать, зачем пустила…
- Сесиль, покажи ключ, - потребовал Плювинье. - Сами видите, мадам, у подруги мсье художника есть ключ от его комнаты. Значит, он ей доверяет.
- Но другая дама…
- Это его родственница из России. Она даже оказалась столь любезной, что оплатила долг вашего жильца. Или вы хотите вернуть ей деньги?
- Нет-нет. - Консьержка сделала шаг назад и спрятала деньги за спину. - Проходите, господа.
Когда Сесиль открыла дверь, я с замиранием сердца вошла внутрь. Просторная комната была залита светом из потолочных окон. Из обстановки здесь были лишь продавленная кровать, небольшой стол, заваленный тюбиками с красками, и шкафчик в углу. Все остальное пространство занимали картины. Натянутые на подрамники, они стояли, прислоненные к стене, или были сложены в стопки на полу. На мольберте был укреплен незаконченный холст - торс обнаженной натурщицы, все тело состояло из голубых углов, белых выпуклостей и впадин, густо заполненных киноварью. Слабо пахло льняным маслом и скипидаром.
- Кто это? - спросила я, указав на портрет.
- Это я позировала, - печально ответила девушка. - Но я тут совсем на себя не похожа. Словно утопленница.
Тут она поняла, что сказала бестактность, и испуганно умолкла.
- Что будем делать, Полин? - спросил Доминик. - У Андре не осталось душеприказчика, да и продать тут нечего - он только пачкал холсты. Это же ни на что не похоже!
Репортер взял один из холстов и повернул его к свету. На картине были изображены в хаотическом беспорядке разноцветные треугольники, пятна и кляксы, перечеркнутые ломаными линиями. Такими было большинство холстов, лишь изредка попадались незаконченные наброски и картины в классическом стиле: наяды, девушки с кувшинами, обитательницы гарема - все фальшивое, небрежное и без тени таланта. Даже я, с моими небольшими познаниями в живописи, понимала это.
Дверь открылась, и на пороге появился благообразный человек с маленькими усиками, в очках, котелке и с тросточкой. Черный костюм сильно обтягивал его живот, и я удивилась, как этому господину не жарко?
- Доброе утро, дамы и господа, приветствую вас! Вы позволите? - Незнакомец, не дожидаясь ответа, вошел в комнату и остановился около стола.
- А… Это вы, мсье Кервадек, - поморщился Доминик. - Собственной персоной. Стервятники спешат на падаль…
- Ну зачем вы так, Плювинье? - улыбнулся незваный гость. - Первая и вторая древнейшие профессии всегда опережают скромных граждан на пути к достатку. Кстати, я не представился незнакомой даме. Себастьян Кервадек, владелец художественной галереи "Дез Ар".
- О каких профессиях он говорит? - спросила меня Сесиль.
- Первая древнейшая профессия - это проституция, вторая - журналистика, - пояснила я.
- Это же надо! - воскликнула Сесиль. - Он меня проституткой обозвал! А вы меня снимали, почтенный мсье? Заплатили мне хоть сантим? Нет? Так чего же ты, старый сучок, себе позволяешь? Я натурщица, а не проститутка!
Решительно отодвинув Сесиль в сторону, я в упор посмотрела на Кервадека.
- Добрый день, мсье Кервадек. Меня зовут Полин Авилова, я вдова, - сказала я вежливо, желая сгладить выходку девушки. - Чему обязаны вашим визитом? Будьте любезны объясниться.
- Слухами мир полнится, мадам Авилова, и я пришел внести скромную лепту за упокой несчастного Андре. Я знал его немного и даже продал две его картины истинным ценителям современной живописи. Конечно, за весьма скромные деньги, но ведь молодой человек только начинал…
- Откуда вы узнали о его смерти? Кто вам сказал?
- Моя галерея находится на восточном склоне Монмартра. Художники заходят ко мне, как в свой дом. Поверьте, я всегда привечаю молодые таланты. Многим помогал, давал советы. Как только я узнал о страшной трагедии, тут же поспешил сюда узнать, не нужно ли чего, может, смогу чем-либо помочь.
- Кто именно вам сообщил? - настойчиво спросил Доминик. - Назовите имя.
- Ну, какое это имеет значение? - улыбнулся галерейщик. - Если вам так угодно, мсье Тигенштет зашел ко мне полтора часа назад и сказал, что Андре утонул.
- Чем именно вы хотите помочь, мсье Кервадек? - спросила я.
- Скажем, солидной суммой в триста или даже триста пятьдесят франков, - ответил он, рыская глазами по комнате. - Взамен я возьму оптом, не глядя, все картины. Зачем вам эти измазанные холсты? Только место занимают. А я заберу их из уважения к памяти покойного мсье Протасова. По-моему, выгодная сделка, ведь никто из вас не приходится покойному близким родственником или душеприказчиком.
Негодяй! - закричала Сесиль, порываясь расцарапать Кервадеку лицо. - Да здесь только холстов по меньшей мере на пятьсот франков! А ты предлагаешь триста пятьдесят?
- Мадемуазель Мерсо, - ответил, отступая, выжига, - не заставляйте меня отвечать вам цитатой из древнего анекдота: "Ведь когда-то эти холсты были чистыми". Вы сами понимаете, что картины вашего друга не стоят ни гроша, и упираетесь только из понятного мне чувства скорби и противоречия. Я предлагаю сделку. Вам сейчас нужны деньги на похороны. Я даю их вам. Более того, я полагаюсь на вашу порядочность, поскольку не знаю, как вы распорядитесь моими деньгами, ведь юридически вы никто - не жена мсье Протасова, не сестра. Даже не дальняя родственница. А вдруг вы сбежите и его похоронят в общественной могиле в Сен-Мерри на кладбище для бедных? Или еще хуже - в катакомбах? Что тогда? Плакали мои денежки?
- Подите прочь! - Сесиль набросилась на Кервадека и стала выталкивать его из комнаты. Доминик схватил ее за локти и с трудом оттащил от торговца.