- Благодарю вас, мсье Кервадек, - сказала я как можно холодней, - мы не нуждаемся в ваших услугах, поэтому отказываемся от столь великодушного предложения. У меня достаточно денег, чтобы устроить подобающие похороны. Мсье Протасов будет похоронен как полагается, по православному обряду. А с картинами мы разберемся без вашей помощи. Так как мсье Протасов не оставил завещания, в чем я пока не уверена, то все его имущество принадлежит прямым наследникам - родителям, поэтому мы не вправе распоряжаться его картинами. Они будут запакованы и отправлены в Россию.
- Не смею возражать, мадам Авилова. - Кервадек поклонился и направился к двери, но на пороге обернулся: - И все же если вдруг в ближайшие дни вы измените свое мнение, мадемуазель Мерсо и мсье Плювинье знают, где меня найти.
Он с достоинством надел котелок и взялся за ручку двери.
- Постойте! - окликнула я его. - Вы сказали, что продали две картины Андре. У вас остались еще?
- Приходите ко мне в галерею, поговорим. Счастливо оставаться!
Кервадек поклонился еще раз и вышел из мансарды.
- Ненавижу! - крикнула Сесиль и залилась слезами. - Это же паук! Ростовщик! Точно такой же, как тот тип, что засадил меня в тюрьму! Они даже похожи!
- Не надо, дорогая, - обнял ее за плечи Доминик. - Никакой он не паук, просто деловой человек, коммерсант, почуявший для себя выгодную сделку.
- Я помню, как он кривился, когда Андре носил ему картины, - всхлипывала Сесиль. - И если брал одну-две, то будто одолжение делал, а платил столько, что на краски едва хватало. И сейчас он строит из себя благодетеля! Чудовище!
- Надо будет зайти в эту галерею, - сказала я. - Не хочу оставлять ему картины Андрея. Выкуплю, чего бы мне это ни стоило.
- Вот увидишь, Полин, он сдерет с тебя втридорога! - предупредил репортер. - Так что будь благоразумна.
Документы я нашла в шкафчике, рядом с пыльной папкой, и облегченно вздохнула. Пока Сесиль и Доминик складывали картины и перевязывали их толстым шпагатом, я внимательно просмотрела бумаги и, убедившись, что все в порядке, положила паспорт Протасова в сумочку. Потом раскрыла выгоревшую папку. В ней лежали рисунки. Я не поверила своим глазам, увидев на них кривые улочки N-ска, пруд в Александровском парке, здание губернской управы. Интересно, Андрей рисовал это с натуры, или здесь, в Париже, его замучила ностальгия и он вспоминал родные места? Потом я обнаружила парижские виды, наброски лиц, карикатуры… У Андрея действительно был талант рисовальщика, но вместо того чтобы развивать его, он занимался какой-то мазней, по его словам - поисками нового направления в живописи.
- Пойдемте, господа, - сказала я. - Мне надо еще в уголовную полицию, на Кэ дез Орфевр, получить разрешение на захоронение. А эту папку я возьму с собой, тут русские рисунки Андре - посмотрю на досуге.
Сесиль и Доминик прислонили упакованные картины к стене, и мы вышли из студии, чтобы спустя некоторое время вернуться с грузчиками - надо было забрать вещи, а комнату сдать консьержке.
Придя к себе, я раскрыла папку и принялась внимательно рассматривать рисунки. Особого хронологического порядка не нашла, на рисунках отсутствовали даты, но четко выделялись "русский" и "парижский" периоды. Тогда я решила разложить рисунки по темам. Пейзажи N-ска и окрестностей легли в одну стопку, виды парижских улиц - в другую. В третью я сложила наброски людей. С портретов на меня смотрели парижане и парижанки: завсегдатаи кабачков, художники, лоретки, гамены и клошары.
У Андрея была точная рука. Несмотря на то, что ему не нравилось учиться в школе мэтра Кормона, он достиг больших успехов - это было видно невооруженным глазом. Андрей умел добиваться поразительного сходства. Лица выглядели карикатурными, черты выпячивались, но оставались вполне узнаваемыми. Я задержала внимание на портрете Тулуз-Лотрека, карлика, сидевшего на коленях гиганта, потом долго рассматривала мрачного худощавого Улисса, одетого во все черное, а эскизы головки прелестной Сесиль, не глядя, отложила в сторону, чтобы потом понять, что в ней так привлекло Андрея.
Рисунков с моими изображениями в папке не было. Может быть, Андрей не хотел меня вспоминать, а может, просто охладел и забыл, ведь последние полгода я не получала от него писем. Оставалось только сетовать на непостоянство мужчин.
Много набросков было сделано в пивной "Ла Сури" - я узнала ее по интерьеру. Я даже почувствовала особую атмосферу этого заведения, наполненную запахами табака, пива и копченых угрей. Жалко, что рисунки не были подписаны, и я не могла понять, кто на них изображен. Например, меня привлекла законченная жанровая сценка, изображавшая цыганку, гадающую офицеру с усиками, лицо у него было такое угрюмое, словно она предрекала ему пиковый интерес, пустые хлопоты и дорогу в казенный дом.
В дверь постучали.
- Мадам Авилова, вы позволите? - раздался тихий голос.
- Входите, прошу вас.
В комнату вошел князь Засекин-Батайский и поклонился.
- Кирилл Игоревич, родом из Пензы, - сказал он.
- Очень приятно, - ответила я. - Аполлинария Лазаревна, проживаю в N-ске. Присаживайтесь, Кирилл Игоревич.
В моих глазах визитер увидел невысказанный вопрос, поэтому поспешил объяснить:
- Видите ли, Аполлинария Лазаревна, я чего, собственно говоря, заглянул… Прошу простить мою назойливость, но не каждый день сюда в отель приезжают мои соотечественники, и уж совсем редко с ними что-либо случается. Если я правильно понял, вас постигло несчастье?
- Да, - кивнула я. - Погиб мой земляк, утонул в Сене. Никого у него здесь нет, придется мне взять на себя тягостные обязанности по преданию тела земле. Я уже осведомлялась в храме Александра Невского.
- Можете всецело рассчитывать на меня, Аполлинария Лазаревна. Чем могу, как говорится…
- Спасибо, Кирилл Игоревич. Вы давно живете в Париже?
- Около четверти века. И ни разу не покидал его. Париж притягивает настолько, что о других местах даже не помышляю.
- Вполне с вами согласна, но удивлена: неужели за столько лет вы не соскучились по родине?
- Для кого родина, а для кого злая мачеха, - вздохнул Засекин-Батайский. - Не мог я вернуться, и есть у меня для этого веские причины: боялся, что там у меня будет одна дорога - в острог.
- Неужели?
- Представьте себе… Вы слишком молоды, Полина, позвольте мне вас так называть, по-стариковски, и, наверное, вам неизвестны такие фамилии, как Ишутин, Каракозов?
- Напротив, - ответила я. - Один из них, если мне не изменяет память, покушался на государя-императора лет тридцать назад. Но более этого не знаю ничего. Я далека от политики.
У меня возникло было смутное чувство, что я слышала эту фамилию не только в связи с покушением, но так и не смогла вспомнить подробности.
- Sic transit gloria mundi , - усмехнулся князь. - Но хоть Чернышевский-то вам знаком?
- Конечно! Я читала его изумительный роман "Что делать?", и Вера Павловна - моя любимая героиня! Она - настоящая женщина!
Тут я запнулась, вспомнив, что роман запрещен цензурой. Я читала его в женевском издании, мне дали только на одну ночь. Вероятно, не следовало говорить об этой книге с незнакомым человеком - вдруг он агент, живущий за границей, который поставлен ловить вот таких бойких на язык дамочек? - но я решила довериться своей интуиции и продолжила:
- Помните, как Жюли сказала Верочке: "Умри, но не давай поцелуя без любви!" Ах, я просто плакала от умиления!
- Прелестно! А еще вот это помните? - И Засекин-Батайский продекламировал: - "Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили - это я увлекала их, здесь комната каждого и каждой - мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались - это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье. Здесь царствую я…" И эти прекрасные строки запрещены цензурой, а их автор - государственный преступник. Кстати, в моей небольшой библиотеке имеется томик, если хотите, могу одолжить. Перечитаете на досуге. Этот роман - редкость в России.
- Спасибо, мне пока не до чтения - хлопот много, да и собираться надо. Скажите, а вы были знакомы с Чернышевским?
- К сожалению, нет. Когда я приехал из Пензы учиться в Санкт-Петербург, писатель уже был осужден и приговорен к каторге. А ведь он был властителем дум!
- Кирилл Игоревич, вы так и не рассказали, почему вы не посещали Россию все эти годы. Были какие-то особые причины?
Страх, дорогая Полина, страх… Ведь я по своей глупости и несмышлености стал членом общества "Ад" - весьма красноречивое название. Идея свободы вскружила мне голову. В кружке, которым руководил мой земляк Ишутин, разрабатывался план убийства царя. Воображали себя, по меньшей мере, декабристами: "Читал свои Ноэли Пушкин, меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал…" А потом Каракозов стрелял в Александра Второго, и вот тогда я испугался. С меня слетел весь романтический флер свободомыслия. Общество было разгромлено, Ишутин арестован, Каракозов сдался сам. Кстати, они состояли в родстве - кузены. А я бежал за границу, хотя никакого обвинения мне предъявлено не было. Вот и продолжаю жить в "аду"…
- Но, может быть, напрасно? Вины за вами нет, все уже позабыто за сроком давности. Хотите, я спрошу у отца - он адвокат и присяжный поверенный в N-ске, - что вам может грозить, если вы вернетесь?
- А куда я вернусь? На пепелище? Именьице родовое и тогда не славилось достатком, крепостные после реформы разбежались, а нынче… - Он махнул рукой. - Нет уж, лучше здесь проживать деньги покойницы жены, урожденной де Фонтанен. В революцию все ее родственники сложили головы на гильотине, а ей, кроме небольшой ренты, ничего не осталось. Живу тихо, спокойно, почти нигде не бываю, читаю "Фигаро" и дышу воздухом. Одна отрада в жизни - каждое воскресенье хожу к заутрене и молюсь за всех, кого знал…
Засекин-Батайский вздохнул и, посмотрев на папку, взял один рисунок.
- Какой оригинальный! Чей он, Полина?
- Моего покойного друга, - вздохнула я.
- Он был талантлив - это сразу бросается в глаза.
- Да, - кивнула я, и тут мне в голову пришла одна идея: - Князь, посмотрите другие рисунки. Может, узнаете на них кого-нибудь.
В числе прочих я протянула ему и понравившийся мне рисунок с офицером и цыганкой. Именно на нем князь остановил свое внимание.
- По случайности, мужчина мне знаком. Его зовут Альфред Дрейфус. Капитан Генерального штаба, кажется, иудейского вероисповедания, но в остальном - настоящий француз. Дрейфус из хорошей семьи, однако ничем себя не проявил. В общем, блеклая личность, ревностный служака, живет по уставу. Такие не способны оставить след даже в истории собственной семьи.
- Откуда вам известны такие подробности? - удивилась я.
- Встречались как-то в салоне маркизы де Мир-бель. Беседовали. Я чуть не умер от скуки - ни одной оригинальной мысли от мсье Дрейфуса так и не услышал.
- А цыганку вы знаете?
- Это Лола. Бродит по монмартрским кабачкам, предсказывает клиентам всякие ужасы. Чтобы от нее отвязаться, ей дают несколько монет, тем и пробавляется. - Засекин-Батайский вопросительно на меня посмотрел. - Вы надеетесь найти ответ в этих рисунках?
- Не знаю, но хотела бы порасспросить людей, изображенных на них. Ведь разговаривал же с ними Протасов, когда рисовал портреты. Может быть, они что-то знают?
- Не уверен, - задумчиво проговорил князь, рассматривая рисунки, и вдруг воскликнул: - Не может быть!
- Что? - встрепенулась я.
- Вот тут… - Он показал мне эскиз, сделанный Андреем в пивной. Иные фигуры были прорисованы до конца, у других только проглядывался торс. - Подождите меня, Полина, я сейчас вернусь.
Князь вышел, оставив меня в полном недоумении. Через несколько минут он вернулся и протянул "Фигаро". Я развернула газету.
- Обратите внимание на портрет под этим заголовком, - сказал князь.
На рисунке был изображен худой старик с пышными бакенбардами. Вид у него был важный и надменный. Круглые, навыкате глаза смотрели прямо перед собой. Стоячий воротник сорочки стягивал галстук-бабочка. Под портретом я прочитала: "Николай Гире, министр иностранных дел Российской империи".
- И что? - не поняла я. - Зачем вы показываете мне портрет нашего министра? Я слышала, что он прибыл в Париж с важной миссией.
- Сравните газету с рисунком Протасова, - предложил Засекин-Батайский.
Взглянув на рисунок, я ахнула. В пивной сидел российский министр и, наклонившись над столом, что-то говорил своему собеседнику, изображенному со спины. Кроме того, что на нем пальто с клетчатой пелериной, о незнакомце сказать было нечего.
- Что делал министр в пивной? - удивилась я. - Ему там совсем не место!
- Загадка… - задумчиво произнес Засекин-Батайский. - Кажется, ваш приятель зарисовал то, на что никоим образом не следовало обращать внимание. Опасная неосторожность. Вам так не кажется?
- Вы полагаете, князь, что его убили по политическим мотивам? - ахнула я.
- Все может быть… Но не исключаю и простого совпадения.
- Кирилл Игоревич, - попросила я, - вы можете оставить мне газету? Я вам ее скоро верну.
- Конечно, дорогая Аполлинария Лазаревна. О чем речь?
Князь поцеловал мне руку и вышел из комнаты.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Легкое поведение - это наименьший
недостаток женщин, известных
своим легким поведением.
Статья называлась "Сердечное согласие". В ней в восторженных тонах говорилось об историческом, эпохальном для двух стран, России и Франции, соглашении жить в мире и дружбе. Впервые со времен императора Наполеона Первого Франция не враг, а сердечный друг России, и они вместе будут сражаться против Германии, Италии и Австро-Венгрии, если те вдруг решат напасть на одну из дружественных сторон. Россия и Франция признают союзнические обязательства по отношению друг к другу, обязуются поддерживать культурные, экономические и политические предложения другой стороны, если они не идут во вред собственным интересам, и прочая, и прочая…
Далее в превосходной степени говорилось о министрах иностранных дел двух стран, Гирсе и Рибо, отмечались их ум, прозорливость и преданность интересам высокой политики. Панегирик завершался аккордом: вот теперь заживем! Мне стало скучно - статья выглядела явно отцензурированной и отражала официальную точку зрения правительства Франции. Мне в ней могли пригодиться только даты, не более того. Ответа на вопрос: зачем министр иностранных дел великой державы встречался в монмартрской пивной с господином в клетчатой пелерине? - она не давала.
Я просмотрела другие полосы. Большая статья под названием "Экспансия германской политики во Франции" предупреждала, что в стране действуют немецкие шпионы и всем гражданам, истинным патриотам, следует быть начеку и непременно сообщать властям о каждом подозрительном инциденте. Несколько колонок были посвящены светским сплетням, новостям и погоде. С разочарованием я отложила газету в сторону. Полчаса были потрачены зря.
Надо было идти в полицию испрашивать разрешение на захоронение, потом к Сесиль за ключом (я отругала себя, что не взяла у нее ключ сразу), затем нужно было заказать грузчиков и перевезти картины Андрея в отель "Сабин". Далее с разрешением из полиции идти в храм Александра Невского договариваться о заупокойной службе, не забыть к гробовщику, et cetera, et cetera… У меня даже не оставалось времени поразмышлять, как я буду искать убийцу.
Мой путь на Кэ дез Орфевр - набережную Злато-кузнецов - лежал мимо той самой пивной, около которой я чуть не попала под фиакр. Проходя мимо злосчастного места, я невольно ускорила шаг, повернула за угол и столкнулась с тощим шведом Улиссом. "Этого мне только не хватало!" - подумала я, но, увидев, как он невозмутимо кивнул и направился дальше, решила его остановить. Заявление Сесиль о том, что он убийца, придало мне решимости.
- Постойте! - окликнула я его.
- Простите? - обернулся он.
- Вы меня помните? Я приходила в пивную "Ла Сури" и расспрашивала о русском рисовальщике. Вы там сидели в компании художников.
- А… Дама в шляпке с фиалками. Как же, помню. Вас лошадь не зашибла?
- Обошлось.
- Рад за вас, - равнодушно ответил он.
Я решила пойти напролом и задала вопрос, старательно пряча противную дрожь в голосе:
- Скажите, откуда вы узнали о смерти Андре?
- Видел собственными глазами, - просто ответил он.
- Как?! - выдохнула я.
Улисс посмотрел по сторонам, ища тень. Солнце слепило ему глаза, отчего он недовольно морщился.
- Кажется, вас зовут Полин? - спросил он. - Давайте отойдем в сторону. Куда вы сейчас направляетесь?
- В полицию. За разрешением на захоронение.
- Я провожу вас. Вы позволите?
- Сделайте одолжение.
Улисс был высоким сорокалетним мужчиной, худощавым и несколько изможденным. У меня сложилось впечатление, что он страдает разлитием желчи: его кожа имела нездоровый желтоватый оттенок, а под глазами были темные круги. Кроме того, он выглядел закоренелым курильщиком - на длинных гибких пальцах виднелись несмываемые пятна от крепкого табака. У него были вьющиеся волосы цвета пожухлой соломы и сильно выдающийся кадык. Пахло от него пивом, табаком и масляными красками.
Мы молча шли по бульвару Рошешуар. Рядом с Улиссом я чувствовала себя неуютно. Кто его знает, может, и в самом деле я иду рядом с убийцей и неизвестно, что у него в голове. Когда мы прошли Пляс Пигаль, я набралась храбрости и переспросила:
- Мсье Улисс, как вы узнали, что Андре погиб?
Он рассмеялся сухим дробным смехом.
- Улиссом меня зовут друзья. Смешно слышать это имя от тебя, да еще с приставкой "мсье". - Он легко перешел со мной на "ты". - Полин, хоть я намного старше тебя и зовут меня скучно и совсем не по-французски - Андерс Тигенштет, для тебя я Улисс, без "мсье", договорились? - Когда я кивнула, он продолжил: - В то утро я отправился писать этюды на противоположный берег Сены. Выше по течению реки рыбаки вытянули что-то сетями и стали кричать. Я не обращал на них внимания и продолжал работать - небо затягивалось облаками, и мне хотелось успеть, пока солнце. Но когда прибыли полицейские из ближайшей префектуры и начали о чем-то громко переговариваться с рыбаками, мне стало любопытно, и я подошел поближе. Оказывается, рыбаки вытащили утопленника. Один из полицейских предложил мне взглянуть на него - вдруг опознаю? Вглядевшись в лицо трупа, я вдруг понял, что действительно знаю утопленника. Это был Андре, русский художник. Наверное, я чем-то выдал себя, потому что полицейский тут же спросил, знаком ли мне утонувший человек. Не знаю почему, но я отрицательно покачал головой. Испугался, наверное, смалодушничал. А потом собрал кисти, сложил мольберт и отправился обратно. Все равно настроения писать уже не было. Ноги сами принесли меня на Монмартр. Перед тем как зайти в пивную, я заглянул в галерею неподалеку - я частенько туда захаживаю.