- Скажите, мсье Кервадек, а у вас не остались его работы? Сесиль говорила, что Андре приносил вам холсты на продажу.
- Что вы говорите? - удивился он. - Не помню. Мне многие молодые художники приносят работы на комиссию. Но я не у всех беру картины.
- Я вас умоляю! Поищите, ведь на вас последняя надежда!
Кервадек вздохнул и стал тяжело спускаться по лестнице.
- Только ради вас, мадам Авилова! А ведь я предлагал вам выкупить картины Андре. Были бы сейчас у меня в целости и сохранности. Но вы меня прогнали. Ну ладно, не вы, - он заметил мой протестующий жест, - а ваша спутница, да упокоится она с миром, - такая юная девушка. И кому теперь хорошо от этого? Может быть, ваш Протасов посмертно вошел бы в историю. Великий художник - это мертвый художник. Это я вам говорю как человек, который уже пятьдесят лет вертится в этом деле. Я бы мог сделать его великим, ведь я умею продавать картины. Написать каждый дурак сумеет, ты попробуй продай. А сейчас ничего - ни картин, ни художника…
Я присела на диванчик возле окна и пригорюнилась.
- Ну полно, полно… - начал он меня успокаивать. - Сейчас я спущусь в подвал, там у меня склад, а вы подождите. Только не обессудьте, если ничего не найду.
- Хорошо! - обрадовалась я. - Подожду!
Через несколько минут Себастьян Кервадек вернулся, неся две картины небольшого размера.
- Вот, еле нашел, - сказал он, вытирая лоб.
Одна картина изображала синюю женщину, всю в подтеках краски и брызгах. По контуру и складкам фигуры были прочерчены красные линии. Это было похоже на тушку голодного цыпленка, которого несколько раз надрезали, да так и оставили. От второй картины у меня возникло ощущение, что Протасов просто вытирал о нее кисть. На ней были изображены несколько прямоугольников с надписями "Театр", "Бульвар" "Кабаре", заляпанных пятнами, кривыми полосками и штрихами. На обеих картинах внизу было написано по-русски: "Андрей Протасов, Париж, 1894 год".
- Да уж… Мне никогда не понять современной живописи. Возьму их только из уважения к покойному. Сколько вы хотите за эти картины? - спросила я. - Сто франков? Двести?
- Тысячу, - спокойно ответил Кервадек и добавил, глядя мне прямо в глаза: - За каждую.
Я опешила.
- Вы издеваетесь, мсье? Это безумная цена. Хоть покойный и был моим другом, но, поверьте, я могу трезво оценивать, что хорошо, а что нет.
- Боже упаси! Давайте рассуждать логично, мадам Авилова. Вы хотите купить картины покойного художника? Они остались только у меня, остальные сгорели. Так что перед вами подлинный Протасов, как ни странно это признать, раритетный. А раритеты стоят денег. На каждый товар найдется когда-нибудь покупатель. Хочешь, чтобы тебя оценили, - умри.
- Так вот что я вам скажу, мсье Кервадек. - Я гордо выпрямилась и посмотрела галереищику в глаза. - Древние римляне говорили: cui prodest? - кому выгодно? Я не знаю, кто убил Андрея, но склоняюсь к выводу, что именно вам были выгодны и его смерть, и пожар в мансарде! Вы хотите получить профит на его смерти!
- Не смешите меня! Буду я руки пачкать ради картин какого-то неизвестного мазилы-иностранца. Вы ведь хотите купить у меня это только потому, что были с ним знакомы! Кому еще я смогу продать этот хлам? Даже луидора не выручу, не то что тысячу! Что я выиграл от его смерти? Сотню-другую франков?
Как ни странно, я ему поверила - в словах Кервадека был резон.
- Простите, - пробормотала я, раскрыла сумочку и достала деньги. - Вот, возьмите. Я беру картины мсье Протасова.
Кервадек взял деньги и, поколебавшись, спросил:
- Мадам Авилова, вы действительно пришли затем, чтобы пополнить домашнюю коллекцию шедеврами? Или же для того, чтобы забрать картины Протасова?
- Меня весьма интересуют ценные старинные картины, - ответила я. - Меня не поймут на родине, если я не привезу парочку полотен для украшения гостиной. Но у меня с собой почти не осталось денег, нужно снять со счета перевод из России.
- Не беспокойтесь о деньгах. Отдадите, когда вам будет удобно. Я доверяю вам, мадам. Прошу за мной.
Кервадек опустил на окнах портьеры, повесил на входе табличку "Закрыто" и запер дверь на задвижку. Я с любопытством наблюдала за его действиями. Потом он поманил меня к незаметной двери в конце зала, отпер ее и пригласил войти.
Мы оказались в небольшой комнате без окон. Кервадек включил электрическое освещение. И я увидела картины. У меня перехватило дыхание: одного взгляда было достаточно, чтобы понять - этим шедеврам нет цены!
- Что это? - прошептала я.
- Ватто. А здесь у меня Грез, там Фрагонар, Буше. Вы смотрите, выбирайте, что понравится.
- Мне все нравится, это не может не нравиться!
- Я рад, мадам.
- Откуда у вас такие сокровища? - спросила я, не отводя глаз от картин. - Они достойны украсить Лувр!
- Никто и не отрицает, - пожал плечами Кервадек. - В Лувре висят картины этих же авторов.
Меня посетили смутные подозрения, и я высказала их вслух:
- Это… Эти полотна краденые? Из музеев?
- Ни в коем случае! Я никогда не позволю себе опуститься до этого. Да, у меня есть картины, подобные музейным экспонатам. Однако сей факт не означает, что художники писали только для музеев. Были и частные заказы. Но сами понимаете: революции, смута… Люди отдавали бесценные раритеты за возможность остаться в живых и не умереть от голода. Приносили холсты и антикварную утварь моему отцу. Вот так и набралась коллекция. Будете что-либо брать, мадам Авилова? - Он выразительно посмотрел на меня.
- Сейчас, одну минуту…
И тут я увидела небольшой эскиз Энгра к картине "Одалиска и рабыня", тот самый, о котором говорил Засекин-Батайский.
- Я хочу вот эту картину. Сколько она стоит?
- У вас, мадам, отменный вкус! - похвалил меня Кервадек, хотя, уверена, он сказал бы то же самое при любом моем выборе. - Цена этой картины пять тысяч франков. Если у вас нет наличных денег, можете выписать чек.
Он встал коленями на стул у стены и осторожно снял картину.
- Хорошо, - кивнула я. - Вот вам чек на пять тысяч. Упакуйте картины и пришлите их до конца дня на авеню Фрошо в отель "Сабин". Всего наилучшего.
Кервадек проводил меня до двери и отпер задвижку. Я вышла из галереи, посмотрела на солнце, уже висевшее над крышами, и решила, что пора возвращаться домой.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старики потому так любят давать
хорошие советы, что они уже не могут
подавать дурные примеры.
На площади Кальвэр стояла закрытая карета со скучающим кучером на козлах. Я подошла к фиакру…
- На авеню Фрошо, пожалуйста.
- Садитесь, мадам.
Когда я поднималась в фиакр, моя юбка зацепилась за ступеньку. Лошади тронулись, и подол пришлось дергать уже на ходу. Приведя себя в порядок, я откинулась на спинку сиденья и тут заметила, что не одна в карете. Напротив сидел широкоплечий господин в шляпе, надвинутой на глаза.
- Кто вы? И что тут делаете? - испугалась я.
- Не беспокойтесь, Аполлинария Лазаревна, - ответил он мне по-русски и снял шляпу. - Вам не сделают ничего плохого. Ваша жизнь в безопасности, можете не сомневаться.
- А я сомневаюсь. Заманили в ловушку, везете неизвестно куда и еще хотите, чтобы я не опасалась за свою жизнь!
- Слово дворянина! - серьезно сказал мужчина.
- Куда вы меня везете?
- В тихое, уютное место. Нам надо побеседовать. Это ненадолго. Все зависит от того, что вы нам расскажете.
- Кому это "нам"? Кого вы представляете?
- Узнаете позже.
- Пустите меня, я выйду.
- Госпожа Авилова, не стоит так горячиться. Уверяю вас, беседа не займет более десяти минут. Мне даны соответствующие инструкции, и я костьми лягу, но не выпущу вас из кареты. - Мужчина улыбнулся одними губами, и по его глазам я поняла, что он действительно ляжет костьми, но не даст мне сбежать.
- Это произвол!
- Как вам будет угодно.
Я решила сменить тактику.
- Почему, чтобы говорить с вами, я должна куда-то ехать? Довезите меня до дому, там и поговорим.
- Не получится. Вы будете беседовать не со мной, а с другим человеком.
- Но с кем? И на какую тему? - спросила я.
- Скоро узнаете. - Он отвернулся к окну, скрестил руки на груди, и я поняла, что ничего путного от него не дождусь.
Хорошо еще, что занавески в карете были отдернуты, и я могла следить за дорогой. Мы проехали ярко освещенные Елисейские поля, площадь Звезды, Триумфальную арку, бульвар на авеню Фош, а потом мне пришлось напрягать зрение, чтобы понять, где мы находимся. Я не могла достать из сумочки лорнет - боялась, что мой спутник задернет занавеси на окнах или что ему придет в голову мысль завязать мне глаза. Так что разглядела я лишь блестевшие в лучах заходящего солнца пруды, одинокого всадника в парке, и тут мне вдруг повезло - когда карета въехала через ворота на неширокий мост, я прочитала на нем вывеску: "Сен-Клу". Я успокоилась - во всяком случае, я знала, где нахожусь. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться - надо было как-то подготовиться к встрече с незнакомцем, похитившим меня с помощью рыцаря плаща и кинжала.
Карета остановилась возле небольшого домика, утопавшего в зелени и ничем не отличавшегося от других таких же домов с черепичными крышами. Все вокруг дышало тихой, сонной провинцией, и невозможно было поверить, что в нескольких лье отсюда вертелись крылья мельницы "Мулен Руж" и отплясывали канкан танцовщицы с перьями на голове.
- Прошу вас, госпожа Авилова. - Мой спутник подал мне руку и помог выйти из кареты. - Сюда, пожалуйста. Тут темно, не оступитесь.
Он отворил калитку и провел меня внутрь. Вокруг не было ни души.
- Входите, Аполлинария Лазаревна, присаживайтесь, - услышала я знакомый голос. На диване в гостиной сидел министр иностранных дел России Николай Карлович Гире и пристально глядел на меня совиными глазами.
- Ах, вот оно что, - ответила я вместо приветствия. - А я-то голову ломала всю дорогу, кому я могла понадобиться?
- Неужели не догадались?
- Нет! - отрезала я. - Где я нахожусь? И главное, зачем я тут?
- Не лукавьте, любезнейшая госпожа Авилова. Вам все прекрасно известно. Находитесь вы в одном из парижских предместий, на квартире, используемой нашим министерством для встреч с агентами.
- Но я-то ведь не агент!
На лице министра отразилась досада.
- Повторюсь - вы прекрасно понимаете, почему находитесь в этом месте. Но, если вам так угодно, извольте: вы здесь потому, что обязаны объяснить мне, откуда у вас рисунок с моим изображением и почему вы подложили его мне на утренней встрече. Ведь рисунок не случайно оказался в вашем ридикюле, а вы сами - в моем кабинете.
- Обязана? Вот уж не думала, что меня, дворянку, словно какую-то иностранную шпионку, привезут неизвестно куда, помимо воли, и еще обяжут отвечать на вопросы, заданные таким тоном! Я не чувствую себя ни в чем виноватой и требую уважения к себе, ваше высокопревосходительство.
- Хорошо, хорошо, - смягчился Гире. - Уважаемая Аполлинария Лазаревна, не будете ли вы столь любезны объяснить, чего ради вам понадобилось устраивать этот маскарад и показывать мне рисунок? Ведь вам хотелось увидеть мою реакцию, верно? Зачем? Вот на этот вопрос я и требую у вас ответа, так как вы непосредственным образом вовлекли меня в ваши авантюры.
- Николай Карлович, дело не в вас. Вас я глубоко уважаю и считаю одним из просвещеннейших деятелей нашей империи, держащих руку на пульсе России. - Я перевела дух и изумилась собственному красноречию. Наверное, от страха в человеке просыпаются дремлющие способности. - Но мне крайне важно узнать, кто изображен вместе с вами на рисунке. Уверяю вас, к политике Российской империи мой интерес не имеет никакого отношения.
- Для чего вам это понадобилось? - спросил Гире и, как мне показалось, немного расслабился. Он откинулся на спинку дивана и попросил разрешения закурить.
- Ваш собеседник подозревается в убийстве трех человек: моего друга русского художника Андрея Протасова, его подруги Сесиль Мерсо, соседки по дому на улице Турлак, а также в умышленном поджоге мансарды с картинами.
- Расскажите в двух словах, о чем идет речь. Я впервые слышу эти фамилии.
- Мой друг, российский подданный Андрей Серапионович Протасов, был найден мертвым в Сене. На шее у него обнаружился след от веревки, и мсье Альфонс Бертильон сделал заключение, что смерть произошла от удушения.
- Понятно, далее…
- Я отправилась в мансарду Протасова и забрала оттуда папку с рисунками. На одном из рисунков были изображены вы и некий господин в пальто с клетчатой пелериной. На следующий день после обнаружения тела Протасова тем же способом была удушена его подруга, натурщица Сесиль Мерсо. Когда я попыталась выяснить причину их смерти…
- Постойте, - перебил меня министр, - почему вы, женщина, да еще иностранка, должны заниматься этим делом? А полиция для чего?
- Простите меня, ваше высокопревосходительство, но какое дело парижским полицейским до нищего русского художника? Хорошо еще, что не нужно было хоронить его за казенный счет. Я сама похоронила его и его подругу на свои средства.
- Похвально, - одобрил он.
- А потом я решила взять инициативу в свои руки.
- Ох уж эти современные женщины! - покачал головой Гире. - И до чего вы додумались, мадам?
- Поиски преступника привели меня в дом Женевьевы Мерсо, старшей сестры покойной. И там, в стенном шкафу, я увидела точь-в-точь такое же пальто, как на неизвестном, изображенном рядом с вами в пивной "Ла Сури".
- Ну и что? Мало ли в Париже клетчатых пальто?
Но не в сочетании с рыжей бородой, - возразила я, уже не удивляясь своей храбрости. - На следующий день в мансарде Протасова произошел пожар. Единственной свидетельницей происшедшего оказалась соседка художника. Ее, с сильными ожогами, пожарные отвезли в больницу Сальпетриер. И там ее убил преступник, носивший рыжую бороду.
- И в клетчатом пальто? - уточнил министр.
- Нет, пальто на нем не было, а был форменный плащ, с помощью которого он обманул сиделку, назвавшись полицейским инспектором. Убийца пробрался в палату к свидетельнице и задушил ее.
- Глупости! - воскликнул Гире и стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на столе. - Этого не может быть! Зачем ему убивать? Он же не сошел с ума!
- Моя версия такова: художник запечатлел вас с этим господином в пивной "Ла Сури" - месте, совершенно не подходящем для министра державы, готовящейся подписать договор о дружбе. Следовательно, узнав, что инкогнито раскрыто и это грозит в будущем разоблачениями и обвинениями, господин в клетчатой пелерине решает убить художника и выкрасть рисунок.
- А моя роль во всем этом фарсе заключалась в том, что я отдал злодейский приказ. Верно? - саркастически заметил министр.
- Да, - честно ответила я, глядя ему прямо в глаза и не думая, чем все это может закончиться для меня, если Гирс рассердится. - Убиты три ни в чем не повинных человека. И это не фарс, ваше высокопревосходительство.
Министр не рассердился, он лишь покачал головой.
- Смело, очень смело и даже, я бы сказал, самонадеянно с вашей стороны, госпожа Авилова, обвинять меня в этих преступлениях. Хотя если кто-то что-то ищет, значит, он что-то знает. Странно, что об этом еще не пронюхали журналисты. Они, как мухи на мед, слетаются на горяченькое. Что же сказали полицейские сыщики, когда вы сообщили им о ваших подозрениях и обвинили меня в том, что я отдал приказ спрятать концы в воду?
- Ничего, - пожала я плечами. - Я никому ничего не сообщала.
- Что ж так?
- Зачем вмешивать французскую полицию в дела российских подданных?
- Понятно, - кивнул он. - Вы, госпожа Авилова, патриотка. Похвально, похвально. Patrie fumus igne alieno luculentior . Поэтому вы не побоялись явиться ко мне на аудиенцию, показать рисунок и бросить обвинение в лицо, вместо того чтобы поделиться своими сомнениями с полицией.
- Я думала, что так будет лучше.
- Вы из N-ска? Какие экземпляры вырастают в нашей глубинке! Не оскудела земля русская героями, а в особенности героинями. Почему вы не обратились к кому-либо из мужчин? Да хотя бы к этому казаку Аршинову. Негоже даме из общества выслеживать преступников - не женское это дело.
- Для того чтобы понять, кто преступник, достаточно ума, а не грубой силы. А его у образованных женщин достаточно.
В выпуклых глазах министра иностранных дел появилось какое-то подобие улыбки, хотя тонкие губы оставались сжатыми. Он погладил бакенбарды и, выдержав паузу, произнес:
- Похоже, сударыня, лавры Олимпии де Гуж не дают вам покоя. Но она плохо кончила.
- Я знаю, - ответила я. - Ее обвинили в том, что она забыла достоинства своего пола. И если бы я не относилась с уважением к вам и вашему рангу, я бы отметила, что эти слова, ваше высокопревосходительство, отличаются особым цинизмом.
Гире с интересом посмотрел на меня:
- Что ж, сударыня, цинизм - это всего лишь неприятный способ говорить правду. И поэтому советую вам не забыть об участи мадам Олимпии, а то как бы чего не вышло.
- На то вы и столп общества, ваше высокопревосходительство, чтобы не допустить подобной вакханалии в Российской империи. Русские - не французы, чтобы в революции играть.
Министр, как мне показалось, хотел мне возразить, но только покачал головой.
- Пообещайте мне, что прекратите подвергать жизнь ненужной опасности и вернетесь в Россию, - потребовал Гире.
- Только после того, как будет найден убийца моего соотечественника, - с нажимом сказала я.
- Обещаю вам, что прослежу за этим делом. Завтра же мою просьбу доведут до начальника уголовной полиции Французской республики. Но вы должны будете немедленно покинуть Париж и отправиться домой, в N-ск. Считайте это условием выполнения моего обещания.
Министр махнул рукой, и широкоплечий помощник, сопроводивший меня сюда, ловко принялся сервировать стол. Когда перед нами появились изящный чайник, тонкие чашки лиможского фарфора, сахарница и печенье в серебряной вазочке, Гире кивнул, и помощник удалился. Мы остались одни.
Обстановка несколько разрядилась. Мы пили чай, обмениваясь ничего не значащими репликами. Гире предложил называть его по имени-отчеству, а не высокопревосходительством.
- Скажите мне, Николай Карлович, виконт де Кювервиль замешан в этом преступлении? - осмелилась наконец спросить я.