- А вы знаете больше, чем я предполагал, - сказал Гире, раскалывая щипчиками сахар.
- Вы разочарованы?
- Скорее насторожен. Не люблю обманываться в собственных предположениях. Старею, нюх теряю. А нюх для преданного пса - самое главное. С годами оттачивается умение держать нос по ветру, но с возрастом оно может исчезнуть. Да… Не припомню, когда мне приходилось последний раз так сидеть и беседовать с молодой красивой дамой. Все дела, заботы…
Министр лукавил. Взгляд его оставался столь же цепким и холодным. Он размышлял, что мне известно о нем и виконте, и не мог найти ответа. Я с безмятежным видом пила чай и смотрела по сторонам, стараясь не встречаться с ним взглядом.
- Ни в коем разе не хочу затронуть государственные интересы, Николай Карлович, - после долгой паузы сказала я. - Но что же мне делать? Если вы утверждаете, что виконт де Кювервиль непричастен к убийству моего друга, то почему улики указывают на него? Есть у него летнее пальто с клетчатой пелериной? Есть. А рыжая борода? Тоже есть. Он был знаком с художником Протасовым, а также с его подругой Сесиль Мерсо. Это подтвердила Мона, она же Женевьева Мерсо, сестра погибшей. Конечно, это все косвенные улики, и любой адвокат расскажет мне о сотнях совпадений, но согласитесь, Николай Карлович, когда столько совпадений, дело становится подозрительным. И как быть? Отмахнуться от улик только потому, что такой достойный человек, как вы, называет мои предположения глупостями, ничем их не опровергая?
Позвольте мне официально заявить, уважаемая Аполлинария Лазаревна, - очень серьезно сказал Гире, - виконт де Кювервиль не имеет никакого отношения к этим преступлениям. Более того, я готов объяснить, почему он не может быть виновен в тех преступлениях, которые вы ему приписываете. Мсье де Кювервиль сейчас очень занят: мы с министром внутренних дел Дурново подготавливаем его визит в Россию - в частности, в Олонецкую губернию. Поэтому подозревать его в убийстве российского подданного накануне ответственного поручения, по меньшей мере, глупо. Я готов сообщить вам даже цель поездки. Как известно, Олонецкая губерния - край северный, озерный, с горными реками. В Ладожском и Онежском озерах водятся лососи и сиги. Вода прозрачнейшая. Вот об этом мы тогда и говорили с виконтом, сидя в пивной и пережидая ливень, который застал нас на Монмартре. Я ведь тоже человек и люблю иногда прогуляться по парижским бульварам.
- Виконт - страстный рыбак? - спросила я.
- Нет, - засмеялся Гире. - Он пескаря от щуки не отличит. Де Кювервиль едет инспектировать воду.
- Но зачем это надо французскому подданному?
Придется начать издалека, чтобы вам было понятно. Два года назад в нашей армии произошел несчастный случай, унесший множество жизней: низшие чины отравились водкой. Это наделало много шума. Оказалось, что водку изготовляют из чего попало, лишь бы горела. Многие поставщики пошли под суд, но проблемы это не решило. И тогда, по высочайшему повелению, этой проблемой занялся директор Главной палаты мер и весов, член-корреспондент Академии наук Дмитрий Иванович Менделеев. Недавно он представил доклад, в котором говорится о том, каково должно быть соотношение спирта и воды, чтобы водка получилась отменного качества и не вредила здоровью.
- И какое же? - не удержалась я.
- Это государственный секрет, Аполлинария Лазаревна, - слегка нахмурился министр.
- Простите, ваше высокопревосходительство, я не хотела.
- Ничего, ничего. Из прессы вы наверняка знаете о подготовке российско-французского договора. Государь император ежедневно получает мои депеши, в которых я отчитываюсь о своих действиях. Это огромная, многоуровневая работа, за которой пристально следят все государства, особенно Германия - противник этого союза. Мне даны особые полномочия, дабы довести до конца дело, ради которого я прибыл в Париж.
- А я вам мешаю своим расследованием, не так ли? - с вызовом спросила я.
- Отнюдь, - поморщился министр. - Вы даже не пешка, мадам, а так, легкая назойливая мушка, мотылек, что летит на огонь, невзирая на опасность. Уж простите мне это сравнение.
- Нет, нет, ничего…
- Есть другие силы, всячески препятствующие не только политическим интересам Российской империи, но и экономическим!
Гире отпил чаю и замолчал.
- А при чем тут водка? И виконт де Кювервиль? - напомнила я.
Один из пунктов договора предусматривает экспорт русской водки. Новой водки, по рецепту профессора Менделеева. Вот поэтому виконт и едет в Россию как личный представитель французского правительства и президента Рибо. Он будет осматривать ледниковые линзы Ладожского и Онежского озер и проверять качество воды, дабы лично удостовериться в том, что Россия поставит во Францию самую лучшую водку на основе кристально чистой воды - именно так записано в договоре. И это настораживает промышленников-виноделов из Бордо и Бургундии. Особенно из провинции Коньяк.
- Надо же! - удивилась я. - Я и не знала, что виконт наделен такими полномочиями.
- Именно! А теперь скажите мне, дорогая госпожа Авилова, способен ли человек, облеченный столь высоким доверием, бегать по Монмартру, чтобы убить художника, да еще русского?
- Думаю, что нет, Николай Карлович.
- То-то! - Он поднял указательный палец. - А вы, голубушка, цирк шапито устроили, с картинками разными ко мне на аудиенцию прорвались. Спутника своего подставили, господина Аршинова. Эх, не порол вас батюшка в детстве, баловал. А надо бы…
- Простите меня, ваше высокопревосходительство, - взмолилась я. - Я напрасно подозревала виконта де Кювервиля. А Николаю Ивановичу я помогу. Из наследства корабль снаряжу, я уже пообещала.
- Ох, бедовая голова, - погрозил мне пальцем Гире. - Из наследства… Кто ж так распорядился - молодой ветреной женщине наследство отписывать?
- Тетушка, Мария Игнатьевна, - пролепетала я.
- Видать, такая же ветреная женщина была, прости Господи. Вот что, голубушка, пусть Арши-нов завтра явится в отель и запишется ко мне на аудиенцию. И чтоб без вас и ваших штук, мадам! Вы меня поняли?
- Да, ваше высокопревосходительство, я вам крайне признательна.
- Прошу простить. - Он тяжело поднялся с дивана. - Время позднее, а мне еще бумаги просмотреть нужно. Спокойной ночи, Аполлинария Лазаревна, ступайте, вас проводят до дому.
И он медленно, по-стариковски ссутулившись, вышел из гостиной.
Путь в отель "Сабин" занял около полутора часов. Я уже не следила за дорогой - незачем. Устроившись в уголке кареты, я закрыла глаза и задремала. Так и проспала всю дорогу до дома. Помощник министра помог мне, сонной, выйти из кареты и, откланявшись, уехал восвояси.
***
- Боже мой! - всплеснула руками мадам де Жаликур. Рядом с ней стоял князь в протертом халате и укоризненно глядел на меня. - Где вы пропадали, Полин? Мы не спим, беспокоимся, а вас все нет и нет. Решили утром в полицию обратиться. Разве так можно?!
Она обернулась к Засекину-Батайскому, ища у него поддержки. Тот нахмурил брови, но ничего не сказал.
- Я была в кабаре, - ответила я, чуть пошатнувшись, и громко икнула. - Французы - очень приятные мужчины. Такие душки! Мне понравился один Жан… Нет, Поль… А, вспомнила, Жан-Поль! Завтра у нас с ним свидание. Какой мужчина! Нос! Прононс! В России таких кавалеров не бывает…
- Хорошо, хорошо, но это будет завтра. А сейчас поднимайтесь наверх и ложитесь в постель, уже третий час ночи, все добропорядочные парижане спят и третий сон видят.
- Парижане… - хихикнула я, взбираясь по лестнице. - Ну и пусть смотрят свои сны! А я буду танцевать! Жалко спать в таком чудесном городе.
Шатаясь, я поднялась по лестнице и, только закрыв дверь, сбросила с себя, как ненужную тряпку, пьяную улыбку. Помню только, что, уже сонная, я выставила свои ботинки за дверь и упала на кровать, забыв даже задернуть занавеси алькова.
Во сне я видела свой женский институт, а вместо нашей начальницы фон Лутц передо мной стояла мадам де Жаликур и отчитывала меня за пятно на фартуке.
Утром, когда я спустилась к завтраку, меня встретили настороженно. При моем появлении разговоры прекратились. Постояльцы и хозяйка глядели на меня во все глаза.
- Доброе утро, господа, - весело сказала я и разложила салфетку на коленях. - Прекрасная погода сегодня. Позавтракаю и пойду гулять в Люксембургский сад.
Мадам Ларок поздоровалась и с любопытством посмотрела на меня, а Засекин-Батайский привстал и поклонился.
Хозяйка поставила передо мной тарелочку с круассанами.
- Скажите, мадам де Жаликур, мне вчера не приносили посылку?
- Да-да, - закивала хозяйка. - Она здесь. Сейчас прикажу Пьеру принести.
Соланж вышла из столовой и через минуту вернулась в сопровождении садовника, который нес продолговатый пакет в разорванной оберточной бумаге. Пьер положил пакет на стул и удалился.
- Странно… - нахмурилась я. - Почему посылка вскрыта?
- Позвольте мне объяснить, Полина, - произнес князь, отводя взгляд в сторону. - Когда поздно вечером мы стали нервничать по поводу вашего отсутствия, вдруг принесли посылку. И это была моя мысль - посмотреть, что внутри, дабы понять: может быть, вам нужна помощь, или, может быть, мы таким образом узнаем о вашем местонахождении. Время сейчас неспокойное.
Никак не отреагировав на его слова, я распаковала посылку. В ней были три картины, переложенные папиросной бумагой и картоном.
- И что, вы догадались, где я нахожусь, раскрыв предназначенную мне посылку, ваше сиятельство? - Я не могла скрыть раздражения.
- Нам стало ясно, что вы посетили галерею Кервадека, - смутился Кирилл Игоревич. - Внутри посылки визитная карточка. Куда вы направились дальше, узнать было невозможно.
- Я же сказала, что в кабаре. - Не обращая внимания на присутствующих, я принялась рассматривать картины.
Две из них при дневном свете произвели на меня удручающее впечатление. Я повернулась к мадам Ларок.
- Как вам эти картины? Нравятся?
- Две из них - отвратительная мазня! - произнесла Матильда, сморщив нос. - Если не секрет, вам их дали в подарок к Энгру?
- Я заплатила за каждую из них по тысяче франков! - гордо ответила я. - Повешу их у себя в спальне.
Мои собеседники переглянулись. Матильда пожала плечами, а князь покачал головой. Хозяйка с недовольным видом удалилась на кухню. Таким образом они выразили сомнение в моих умственных способностях.
- Позвольте посмотреть Энгра, Полин. Вчера, при свете лампы, мне не удалось увидеть все детали. Можно взять?
- Конечно, Кирилл Игоревич. - Я подала ему картину.
Он вставил в глаз монокль и принял у меня холст.
- Весьма, весьма интересно, - пробормотал он, рассматривая картину. - Есть некоторые различия в композиции, но это понятно, перед нами эскиз, а руку мастера оценит и невооруженный глаз.
- Вы видели оригинал?
- Конечно! Картина висит в Лувре. Сходите, не пожалеете, не все же по кабаре ходить, тоску заглушать…
- Да полно вам, князь, - отмахнулась я. - Неужели нельзя немного порадоваться жизни?
- Судя по тому, как потрескалась краска, - продолжил Засекин-Батаиский, не обратив внимания на мои слова, - этот холст валялся где-нибудь на чердаке или в сыром подвале. Ну как, мадам Ларок, я был прав или нет? Неужели вы не видите сходства между нашей Полин и этой одалиской?
- Ни малейшего, - поморщилась Матильда. - И хорошо еще, что на эскизе только голова, а не вся расползшаяся фигура натурщицы. Энгр вообще игнорировал анатомические пропорции. Вы сделали мадам Авиловой дурной комплимент, князь.
Засекин-Батаиский с сожалением оторвался от созерцания картины и протянул ее мне.
- Отнесу картины наверх, господа, - сказала я. - А потом пойду погуляю. Всего доброго, не волнуйтесь за меня, постараюсь вернуться пораньше. Вы правы, князь, хватит шататься по кабаре. Сегодня я намерена посетить Лувр.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Философия легко торжествует над страданиями прошедшими и будущими; но настоящие страдания торжествуют над ней.
На самом деле я отправилась в клинику доктора Эспри Бланша. Три картины, купленные у Кервадека, я вынула из рам, свернула трубкой и замаскировала, обернув ими ручку зонтика, - мне почему-то не хотелось оставлять их в отеле.
По дороге я купила четыре крепких зеленых яблока с красным бочком.
Дорогу я уже знала, поэтому все извилистые аллеи и террасы сада принцессы Ламбаль преодолела без труда.
- Где я могу видеть больного по имени Жан-Люк Лермит? - остановила я пробегавшую мимо молоденькую сиделку.
- В шестой палате, - ответила она и понеслась дальше, а я подумала: хорошо, что сиделка не принялась расспрашивать, зачем мне нужен этот больной.
Палату я нашла быстро. На разобранной кровати сидел худой изможденный человек с длинными седыми кудрями и смотрел в окно.
- Добрый день, мсье Лермит, - тихо сказала я. - А я вам яблок принесла.
Он медленно повернулся всем телом, посмотрел на меня выцветшими глазами и произнес:
- Мне душу странное измучило виденье,
Мне снится женщина, безвестна и мила,
Всегда одна и та ж, и в вечном измененье,
О, как она меня глубоко поняла…
- Вы меня знаете? - опешила я.
- Вы та, о которой рассказывал Андре. Я вас сразу узнал. Заберите меня отсюда, - зашептал старик словно в горячечном бреду. - Они думают, что я ненормальный, а я просто знаю то, чего они понять не могут. Вот и называют меня душевнобольным.
- Кто - они? - спросила я. - Больные? Врачи?
- Да что больные! - презрительно махнул он рукой. - Здесь все полоумные, кроме меня! И врачи тоже! Ну, может быть, кроме доктора Бланша. Они мне какой-то новомодный душ прописали. Душ Шарко! Надели на меня обруч с дырками и давай воду холодную качать. А она еле капает. Я говорю: "Дайте мне, я все переделаю, и струи будут бить в десять раз сильнее!" Не дают. В женском отделении рантьерши дугой выгибаются: кричат, вопят, а за ними сиделки ходят, терпят их художества! Да сиделки им не помогут! Не тем лечат! Набрать бы вместо них крестьянских парней да запереть по паре в палате. Сразу выздоровеют! А то придумали - истерия . Что за истерия? Да у них просто матка места себе не находит, вот и корчит их от вожделения.
Старик действительно оказался безумцем. Вряд ли я смогу узнать у него что-либо о гибели Андрея, но все же решила попытаться.
Скажите, мсье Лермит, чем занимался Андре?
Старик вдруг дернулся и изумленно посмотрел на меня.
- Андре? Рисовал. Он всегда рисовал.
- Что он рисовал?
- Как что? Мадам, вы сумасшедшая! Если художник рисует, то он рисует картины.
Я чувствовала, что терпение покидает меня. Хотя старик был прав - несмотря на душевную болезнь, он четко отвечал на мои вопросы, и мне нужно было сердиться только на саму себя, потому как я толком и не знала, что именно нужно у него выспрашивать.
- Вам знакомы эти картины? - Я принялась разворачивать холсты, обернутые вокруг ручки зонтика.
Энгра Жан-Люк сразу отложил, лишь скользнув по нему взглядом, а вот одна из картин Андрея, та, где треугольники и квадраты соединялись хаотичными линиями, его заинтересовала. Он посмотрел по сторонам, подошел к печке-голландке и взял из нее уголек. Потом вернулся к картине и стал дорисовывать ломаные линии, приговаривая "Так, и вот так…".
- Что вы делаете?! - закричала я и попыталась отобрать у него холст. - Это же картина Андре!
- Знаю, - невозмутимо кивнул он.
- Зачем вы ее пачкаете?
- Не пачкаю, а исправляю.
Я почувствовала, что начинаю понемногу сходить с ума. В этой больнице, среди подопечных доктора Бланша, сумасшествие наверняка было заразной болезнью и передавалось через кашель или брызги слюны. Еще немного, и меня можно будет отправлять к тем несчастным, которых запирают по палатам.
Я с опаской отодвинулась от Жан-Люка и стала наблюдать за его действиями. Отбирать у него картину не было смысла - все равно это была мазня. Купила-то я ее только из-за подписи на обороте.
Вдруг за стеной раздался истошный вопль. Я вздрогнула и очнулась. Жан-Люк Лермит сидел и пристально смотрел на меня. Как ни странно, взгляд у него был осмысленный и спокойный.
- Вот вам правильный путь. - Он протянул мне свернутый в трубку холст. - Я нарисовал на картине каверны.
- Какие каверны? - удивилась я.
- Я там жил, мадам, - глухо произнес он. - С тридцати лет.
- Где вы жили? В кавернах? - Я не сразу сообразила, что по-французски каверна может обозначать пещеру.
Жан-Люк не успел ответить. Его лицо исказила судорога, он дернулся и нелепо завалился на правый бок. Я в ужасе выскочила в коридор и закричала:
- Доктора! Позовите скорее доктора!
На мой вопль прибежала пожилая сиделка в длинном фартуке.
- Доктор Бланш на кухне, снимает пробу, бегите за ним туда, - сказала она. - А я разожму ему зубы - у него падучая. Еще язык прикусит, не дай Бог!
Сиделка принялась хлопотать над больным, а я побежала туда, откуда доносился запах тушеной рыбы и овощей.
- Доктор, доктор, - закричала я, - там у больного эпилептический припадок! Скорее!
- У кого припадок? - удивился Бланш моему появлению и отложил в сторону ложку.
- У Лермита!
- Значит, вы все-таки до него добрались, - нахмурился он и поспешил в палату. Я побежала за ним.
Жан-Люк уже не бился в судорогах, а спокойно лежал на кровати. Его нос заострился, глаза впали, а морщины глубоко прорезали щеки. Выглядел он - краше в гроб кладут.
Доктор Бланш посмотрел на разбросанные по палате картины:
- Откуда это? Ваши проделки, мадам?
- Я решила развлечь Жан-Люка и принесла ему холсты порисовать, - пролепетала я, поспешно свертывая полотна.
Доктор поднял с пола картину Энгра.
- Вы дали ему рисовать на этом?! Вы кто? Сумасшедшая миллионерша? Чего вы добиваетесь?
- Доктор, для психиатра вы слишком возбудимы и неадекватно реагируете на раздражение. Я уже говорила вам, что ищу убийцу моего друга, а Жан-Люк был с ним знаком. С моим другом, а не с убийцей, - пояснила я, заметив недоумение в глазах Эспри Бланша.
- И поэтому вы позволяете себе доводить до эпилептического припадка больного человека? Вам мало смертей?
- Но я же не знала, что Лермит страдает эпилепсией!
- Я требую, чтобы вы покинули пределы больницы.
- Хорошо, доктор, только разрешите мне задать один вопрос: что такое каверна, кроме того, что это пещера в горах?
- Полость, возникающая в органах тела при разрушении и омертвлении тканей, - машинально ответил он.
- У Жан-Люка они были?
- Не знаю, я же психиатр, а его лечащий врач - доктор Гревиль.
- Прошу вас, вызовите его и спросите. Это очень важно!