Доминик резко дернул рычаг и ухватился за колесо перед собой. Автомобиль завибрировал, выпустил клуб черного дыма и стремглав, со скоростью быстро идущего человека, тронулся с места. Меня резко кинуло назад, на спинку сиденья, я ахнула и схватила Доминика за рукав куртки.
- Все в порядке, мы движемся! - крикнул он и принялся крутить колесо то в одну сторону, то в другую. А когда Доминик нажал грушу с раструбом, прикрепленную спереди, рядом с фонарем, я зажала уши руками - это был тот самый вой несчастной утки.
Мы поехали по улице Сент-Элетер на площадь Тертр, к базилике Сакре-Кер. Деревянные окованные колеса автомобиля хоть и были в резине, как уверял Доминик, однако сильно стучали по булыжной мостовой. Трясясь на сиденье, я стискивала зубы, чтобы не прикусить язык. Окрестные собаки лаяли нам вслед, лошади ржали и вставали на дыбы, а прохожие осеняли себя крестным знамением, шарахаясь в стороны с воплями и ругательствами.
Наконец эта пытка закончилась. Плювинье остановил автомобиль и помог мне выйти. Коленки дрожали, меня немного подташнивало, и я решила, что никогда в жизни не сяду в такой самодвижущийся экипаж, даже если вокруг не останется ни одной лошади. Пешком ходить буду. Придумали умники паровоз без рельсов! Нет у этого изобретения будущего и не может быть при такой тряске.
Мы сели на скамью, с которой открывался изумительный вид на Париж. Глядя на окружающий пейзаж, на устремившуюся к небу Эйфелеву башню, я вздохнула: меня пленяла красота этого старинного города, а я не могла ею насладиться. В мозгу засела заноза - кто убил Андрея и за что?
- Да ты в саже, Полин! Дай-ка я уберу ее. - Доминик достал батистовый платок и принялся вытирать мне лицо. - У меня, кажется, есть запасные очки. Хоть немного убережешься от грязи.
- Скажи, Доминик, что ты знаешь о театре "Ренессанс"? - спросила я, отведя в сторону его руки.
- В прошлом году театр купила великая Сара Бернар, она хочет ставить пьесы Ростана и, разумеется, играть в них главные роли. Причем она собирается воплощать как женские образы, так и мужские. А пока она репетирует, на сцене "Ренессанса" идут оперетты и буффонады. Сегодня, например, "Соломенная шляпка" Эжена Лабиша - замечательный водевиль. Может быть, сходим? Мне как сотруднику прессы положены контрамарки.
- Нет, спасибо, не хочется.
- Тогда почему ты спросила о "Ренессансе"?
- Да так. Утром прочитала афишку в газете.
- Полин. - Доминик взял меня за руку. - У меня к тебе серьезный разговор.
- Что случилось?
- Я не просто так приехал за тобой. У меня ощущение, что ты в опасности.
- В опасности я была не далее как несколько минут назад, трясясь в твоем автомобиле.
- Я говорю серьезно, Полин. Сегодня, когда я выходил из редакции, меня подстерег какой-то человек и сказал…
- "Передайте мадам Авиловой, что если она не скажет, где прячет картины из мастерской Андре, ей не поздоровится", - договорила я за него. - Верно?
- Примерно так, - удивился Доминик. - Поэтому я сразу, вместо того чтобы направиться на бульвар Майо, где собираются водители автомобилей, приехал к тебе. Я боюсь за тебя, Полин…
- Интересно, а этот человек сказал, куда я должна принести картины? Допустим, я согласилась, и что, я должна дать объявление об этом в газете?
- На этот счет он ничего не говорил. Лишь просил предупредить тебя. Возможно, он намерен еще раз встретиться со мной или сам обратится к тебе. И вообще, от всего этого у меня голова идет кругом. Ведь я же не сыщик, а простой репортер. Я описываю преступление, а не расследую его. Может, стоит обратиться в полицию? Я могу описать этого человека.
- У меня есть идея! - воскликнула я. - Этот шантажист подходил и к Улиссу тоже, а значит, Улисс сможет его нарисовать. И еще мсье Бертильон говорил мне что-то о словесном портрете. Можно попробовать составить такой портрет и вывести шантажиста на чистую воду!
Неожиданно раздалось утиное кряканье - это мальчишки нажали на резиновую грушу, находящуюся справа от руля автомобиля.
- Пойдем, Полин. Я отвезу тебя домой. - Доминик поднялся со скамьи. - Мне пора на бульвар Майо.
Обратный путь я перенесла значительно легче. То ли я уже привыкла к тряске, то ли дорога была лучше. Автомобиль быстро несся вниз по пологому склону холма, из-под колес летели комья грязи, а несколько собак бросились нас догонять, словно увидели огромную удирающую кошку. Я уже не обращала внимания на тряску и сажу, а наслаждалась удивительным ощущением скорости, когда горизонт мчится тебе навстречу и его не загораживает лошадиная задница…
Около дома нас ждал взволнованный Улисс. Из окон выглядывали привлеченные шумом автомобиля постояльцы.
- Полин, наконец-то! Где ты пропадаешь?! Я все выяснил! - бросился ко мне Улисс.
- Что ты выяснил?
Теперь я знаю, что обозначают пятна и линии на картине Андре! Это вход в катакомбы. На картине, которую рисовал Андре, показан путь в подземелье поверху - это дорога между публичным домом "Ла Гурдан" и театром "Ренессанс", а его сумасшедший приятель начертил план подземелий с входом из "Порт-Сен-Мартена". Надо срочно идти туда!
- Улисс, почему такая спешка? - спросил Плювинье, раздосадованный тем, что на его автомобиль швед не обратил ни малейшего внимания. - Эти катакомбы уже триста лет как выкопаны, неужели с ними что-то случится, если ты опоздаешь?
- Сара Бернар начала в театре ремонт. Когда я пришел, каменщики уже собирались замуровывать отверстие в фундаменте. Я еле упросил их повременить и прибежал за тобой, Полин. Пойдешь со мной?
- Ты еще спрашиваешь! Только переодену это измазанное платье. Подождешь?
- Не надо! Ты думаешь, в каменоломнях чище? Доминик, отвезешь нас на Большие бульвары?
Наконец-то Улисс заметил новейшее средство передвижения, но отнесся к нему так, будто ежедневно ездил в свою мастерскую на автомобиле.
Репортер, обрадованный тем, что в его услугах возникла необходимость, согласился нас довезти. Но поскольку сам торопился, скорость развил сумасшедшую.
Как было страшно! Автомобиль трясло и подбрасывало, нам вслед летели проклятья и оскорбления прохожих, а я сидела ни жива ни мертва и только прижимала к груди сумочку, в которой лежали пенсне, несколько франков и бальзам горничной Веры. Через двенадцать минут мы были на Больших бульварах, около театра "Ренессанс".
- Ты с нами? - крикнул взлохмаченный Улисс Доминику, спрыгивая с автомобиля и помогая мне сойти.
- Нет, мне нужно вернуть Эмилю машину, а потом я приду сюда и буду дожидаться вас тут. Удачи!
Автомобиль взревел, выпустил клуб черного дыма и исчез из виду.
Улисс взял меня за руку и потащил по театральным коридорам. Я не сопротивлялась, только зажала в горсти юбку, чтобы не споткнуться и не упасть.
- Послушай, Улисс, прежде чем мы полезем в какую-то дыру под землей, объясни толком, что происходит.
- Сейчас… - Он нырнул за пыльную портьеру, завернул за угол, и мы оказались перед стеной, в которой зияло отверстие высотой в аршин. Рядом были свалены кирпичи, неподалеку стояло ведро с известью. - Сейчас ты все поймешь. Я пришел в театр и увидел, что в нем идет ремонт. Пока переделка не затронула зал и сцену - рабочие занимаются складскими и подсобными помещениями, но времени у нас в обрез. Помнишь две перекрещивающиеся линии на картине, идущие от пятна с надписью "Ренессанс"? Скорее всего, они обозначают внутренние коридоры за сценой, а точка их пересечения, выделенная красной киноварью, - некое важное место. Я пошел по коридору, вышел к этой стене и увидел каменщиков, собирающихся заделывать отверстие. Насилу упросил их повременить и кинулся за тобой.
Улисс вытащил из кармана свернутый в трубку план и ткнул пальцем в точку пересечения линий рядом со знакомым пятном.
Я вдруг вспомнила о крысах величиной с теленка, утащивших собаку лавочника, и мне стало не по себе.
- Страшно, Улисс. А вдруг там нечисть какая? Сожрут ведь.
Как угодно, - сухо ответил Улисс. - Я бегаю, разыскиваю, а ты сомневаешься. В конце концов, Андре был твоим другом, а не моим, и именно ты хотела найти его убийцу. Только получается, что ты хочешь это сделать чужими руками. А мне нужно, чтобы ко мне не цеплялись разные проходимцы и не мешали жить. Все, будь счастлива, мне пора.
Я была в отчаянии. У меня не хватало решимости полезть в эту дыру.
- Улисс, подожди, не уходи! Я не хотела тебя обидеть.
- Ты не обидела, просто я умываю руки и иду в полицию. Там нарисую портрет господина, который подходил ко мне в пивной, и сообщу, что меня шантажируют. А здесь пусть все замуровывают. Кому интересно, что нарисовал какой-то русский художник? Прощай!
В этот момент в коридоре появились рабочие-каменщики. За ними, чуть прихрамывая, шла худощавая дама лет пятидесяти в облегающем платье. Увидев ее, Улисс переменился в лице.
- Что здесь происходит? - строго спросила она.
- Мадам Бернар, позвольте представить вам мою спутницу, мадам Авилову, - сказал Улисс с таким благоговением, что мне стало неловко. - Она гостья из России и интересуется парижскими катакомбами. Вот, привел ее сюда, к вам.
Сара Бернар - я сразу узнала ее по описанию художника - скептически осмотрела мое платье, выпачканное в саже от автомобиля Плювинье, чуть поморщилась и надменно произнесла:
- В Париже множество входов в катакомбы. Отведите мадемуазель на площадь Данфер-Рошро. Оттуда совсем недалеко до Ротонды Берцовых Костей , надеюсь, вам известно это место. Почему вам понадобился вход именно из моего театра?
- Позвольте мне сказать, мадам Бернар. Я счастлива видеть несравненную Сару Бернар! - воскликнула я, покривив душой лишь самую малость. - В Санкт-Петербурге о вас до сих пор ходят легенды. Признаться, самой мне не довелось побывать на спектакле с вашим участием, но мой отец не перестает вспоминать и восхищаться гениальной Сарой Бернар в роли Маргариты Готье. Он стоял на лютом морозе с красными тюльпанами, купленными на последние деньги, чтобы увидеть вас еще раз после спектакля.
Конечно же, я приврала и о красных тюльпанах, и о последних деньгах, но игра стоила свеч. Как только передо мной появилось препятствие в виде актрисы, мне сразу же страстно захотелось попасть в катакомбы.
- Кажется, я припоминаю вашего отца, любезная мадам Авилова, - улыбнулась актриса, и ее лицо смягчилось. Конечно же, она лукавила, но сделано это было с таким очарованием, что я невольно поддалась бы ему, если бы не знала, что разговариваю с самой гениальной лицедейкой нашего времени. - И все же, почему вас заинтересовал именно этот вход в катакомбы?
Каменщики, пришедшие вместе с ней, начали месить раствор и таскать кирпичи. Им не было дела до какой-то барыньки, желающей удовлетворить свою прихоть. Им надо было работать.
Земля ушла из-под ног, и я, не моргнув глазом, выпалила первое, что пришло в голову:
- По сведению моего друга, русского художника Андре Протасова, в непосредственной близости от вашего театра, мадам Бернар, выходит наружу слой минерала, чрезвычайно полезного для живописи. Он немного понимал в минералогии и вынес из катакомб образцы, чтобы показать их специалистам.
- Волконскоит , - с серьезным видом добавил Улисс, поняв мою игру.
Актриса и вида не подала, что впервые слышит это название. Вместо этого она произнесла:
- Мне знаком этот художник. Такой высокий, светловолосый. Он помогал Альфонсу Мухе расписывать театр.
- Верно, он самый, - подтвердила я.
- А этот минерал имеет какую-либо практическую ценность? - спросила актриса.
- Несомненно, - кивнул Улисс. - Право на разработку будет принадлежать тому, кто нашел, а также тому, кто купил землю над раскопами.
Этот аргумент убедил мадам Бернар.
- Хорошо. - Она царственным жестом показала на каменщика. - Жан даст вам фонарь, фосфорную зажигалку и две пары высоких сапог. Но через четыре часа, до окончания рабочего дня, вы обязаны вернуться. Иначе следующая артель по незнанию попросту замурует вас в этих катакомбах.
Мадам Бернар повернулась и столь же царственной походкой удалилась.
Плотный, коренастый Жан в длинном кожаном фартуке принес нам сапоги и с пониманием посмотрел на меня, когда я отошла в укромный уголок, чтобы надеть их. Менять обувь в присутствии мужчин неприлично - подобное позволено наблюдать лишь приказчикам обувных лавок Конечно же, сапоги оказались для меня очень велики: поозиравшись по сторонам, я нашла кусок оберточной бумаги и принялась заталкивать его внутрь.
- Не нужно вам туда идти, мадемуазель, - со вздохом сказал Жан, когда я переобулась. - Не советую.
- Почему?
- Не женское это дело. Да и честному христианину туда тоже нечего соваться. Там дьяволова дыра, и охраняют ее тысячи черепов, составленные в пирамиду. Я сам видел. Страсть такая, что и словами не опишешь. Один русский спустился туда и пропал. Больше мы его не видели.
- Это был мой друг. И я должна узнать, что с ним произошло, чего бы мне это ни стоило.
- Жалко мне вас, мадемуазель. Вы такая молодая. Тот русский вошел туда тоже молодым, а вышел однажды дряхлым стариком. Я наблюдал за ним. Мы не первый месяц тут строим. А потом и вовсе сгинул. Не рискуйте, прошу вас, поберегите свою красоту.
- Спасибо на добром слове, Жан, но я все-таки спущусь. Мой спутник, мсье Тигенштет, позаботится обо мне.
Попросив Жана припрятать мои ботинки, я перекрестилась украдкой и протянула Улиссу руку. Он ободряюще подмигнул мне, взял фонарь, и мы вошли в катакомбы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Самые смелые и самые разумные
люди - это те, которые под любыми
благовидными предлогами
стараются не думать о смерти.
Поначалу идти было легко - высокие потолки, сухо, уклон оказался пологим. Фонарь освещал путь на три-четыре аршина вперед. Улисс чертил на стене стрелки предусмотрительно захваченным куском извести и посвистывал.
Вдруг вдоль стены метнулась тень. Я вскрикнула и отшатнулась.
- Тише, тише, Полин, - взял меня за руку Улисс. - Крысы - это, конечно, неприятно, но они ничего плохого нам не сделают. Не бойся, просто не обращай на них внимания. Сейчас мы дойдем до первой развилки, и там я посмотрю план.
Так в тишине и темноте мы шагали около десяти минут, пока не подошли к большому плоскому камню. За ним коридор разветвлялся на три рукава.
- Давай присядем, - предложил Улисс, и я с удовольствием опустилась на прохладную поверхность.
Улисс поставил фонарь на камень и развернул план.
- Где мы находимся? - спросила я.
Вот тут, - он показал мне трезубую вилку, на одном из концов которой был изображен череп. Это было художество старого алхимика - нарисованный углем оскал успел размазаться.
- Понятно. А куда надо прийти?
- Сюда, в это пятно ярко-желтого цвета. - На картине оно находилось в правом верхнем углу.
- Улисс, мне страшно. Мы не заблудимся?
- Не бойся, Полин. Мне не первый раз приходится путешествовать по катакомбам. И правило правой руки меня всегда выручало.
- Что это за правило?
- Проходя лабиринт, всегда держись правой стороны. Если попадешь в тупик, надо вернуться назад и идти по другому коридору, держась правой рукой стены. Тогда точно выберешься. Вставай, у нас мало времени.
Улисс помог мне подняться, и мы вошли в один из трех узких коридоров.
Теперь идти стало намного труднее. Штольня резко пошла вниз, под ногами начало хлюпать, похолодало. Улисс не забывал чертить на стенах стрелки и еще дважды сверялся с планом. Мы поворачивали то налево, то направо, иногда приходилось преодолевать небольшие груды щебня, осыпавшегося с потолка. В общем, я окончательно потеряла счет времени.
За очередным поворотом Улисс поднял фонарь, и я обмерла от страха: на меня смотрели сотни пустых глазниц и щерились безгубые рты.
- Что это? - зажмурилась я. - Боже мой, я никуда больше не пойду, я хочу назад! Я боюсь!
- Бояться надо живых, Полин. - Улисс обнял меня и легонько прижал к себе. - От этих костей вреда не больше, чем от чурок для растопки камина. Ты только посмотри. Это же просто кучи скелетов, наваленных друг на друга.
Собравшись с духом, я приоткрыла сначала один глаз, потом другой и остолбенела - передо мной были сложенные из черепов пирамиды с гранями из берцовых костей. А еще черепа были вмурованы в стену. Приглядевшись, я поняла, что это настоящие барельефы, изображающие распятия, четки и кубки для причастия.
- Эти картины создали могильщики, перетаскивавшие останки умерших от чумы. Надо же было что-то придумать, чтобы не сойти с ума от такой работенки. Вот и получился оссуарий, - сказал Улисс.
- Что получился? - пролепетала я.
- Оссуарий. Так древние римляне называли вместилища для костей покойников. Они складывали останки предков в керамические горшки, а потом поклонялись им.
- Горшкам?
- Нет, предкам в горшках.
У меня закружилась голова, и я чуть пошатнулась.
- А давно была чума?
- В средние века. Потом, при Людовике Шестнадцатом, обыватели, жившие вокруг "Чрева Парижа", стали роптать.
- "Чрево Парижа" - это парижский рынок? Я читала о нем у писателя Золя.
- Верно, - кивнул Улисс. Он соорудил из кучи щебня и камня нечто вроде табуретки и усадил меня на нее. - Но дело не столько в "Чреве Парижа", сколько в Кладбище праведников около рынка. На это кладбище в течение тысячи лет свозили мертвых. Ты себе представляешь, Полин, тысячу лет в одно и то же место сваливаются трупы! Там же уже земли не осталось - одна органика! Вокруг стоял смрад от гниющих останков, люди болели, умирали и в результате пополняли собой груду костей.
- И что, ничего нельзя было сделать? Рынок рядом с кладбищем - это же прямой путь к эпидемиям! Разве властям не было до этого никакого дела?
Улисс покачал головой.
- Полин, Париж не всегда был таким, каким ты его видишь сейчас: с широкими цветущими бульварами, просторными площадями, красивыми домами. Такому Парижу всего полвека - только при префекте бароне Османе началось крупное строительство. А до этого в Париже были узкие улочки, куда прямо из окон выплескивались помои и нечистоты, и люди не имели никакого понятия об элементарных правилах гигиены.
- Какой ужас! - воскликнула я. - Мне бы не хотелось жить в те времена.
- Как ты думаешь, почему стали так популярны знаменитые французские духи? По простой причине: нужно было перебивать чем-то вонь от смердящих трупов и нечистот, вываленных на улицу.
- Улисс, неужели это правда?