48
Время было еще не совсем позднее, кое-кого в переходах еще можно было встретить, поэтому Маркел, когда это ему было надо, спрашивал у них дорогу - и довольно быстро добрался до Спирькиной двери. Маркел постучал в нее тем же условным стуком, каким, как он помнил, стучал Параскин дядя, но Спирька не откликнулся. Тогда Маркел постучал еще раз, уже громче. Спирька опять не откликнулся.
- Спиридон Фомич, - строго сказал Маркел. - Дверь пожалей.
Но тот и тогда промолчал. Тогда Маркел налег на дверь и начал ее выдавливать. Дверь захрустела. Спирька не выдержал и подал голос:
- Погоди! Сейчас… Дай свет зажечь!
Маркел отвалился от двери. За дверью через щель забрезжил свет. Затем, было слышно, к двери прошлепал Спирька и открыл. Он был в колпаке и в длинной, похожей на бабью рубахе.
- А, это ты… - сказал Спирька. - Заходи.
Маркел зашел. Спирька запер за ним дверь. Маркел сел к столу, а Спирька к себе на лавку, для вида широко зевнул, после чего спросил тоже с зевотой:
- Как служба?
- Твоими молитвами.
- Ага, ага, - сказал Спирька, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Маркел молчал. Тогда Спирька, хоть и не хотел того, спросил:
- Ну, как, нашлась она?
- Нет, не нашлась, - ответил Маркел. - А то бы зачем я пришел?!
- Ну, и не нашлась, - сказал Спирька, - так я теперь что? Где я ее найду? Ее же не здесь теряли. И не я.
- Это еще надо проверить, - вдруг сказал Маркел.
Спирька с опаской глянул на него, спросил:
- Ты что, опять хочешь сказать, что я эту шахмату взял? Или я ее здесь потерял? Так ищи!
Маркел усмехнулся, помолчал, после сказал:
- Ты, Спиридон, шути, да не зашучивайся. А то будешь шутить на дыбе.
- За что это?
- А вот хоть бы за то, что люди говорят, что это ты, подлый пес, государя сгубил.
- Как это?!
- Очень просто. Государь сел играть в шахматы, ему подали короб, он в него сунулся, искал, искал, где белый цесарь, а его там нет. Он за сердце схватился и помер. Теперь ясно? Не досмотрел ты цесаря, потерялся он у тебя, или украли его, или ты его кому-то отдал, я уже не знаю, для чего, но не было там, в царской комнате, белого цесаря, и оттого царь крепко разгневался, и его хватил удар. И теперь тебя надо на дыбу!
Тут Маркел даже привстал за столом. А Спирька побелел как снег, и сдавленно сказал:
- Маркел Иванович! Не виноват я… Вот как Господь Бог свят! - И он перекрестился.
- Я не Иванович, - сказал Маркел, - а я Петрович.
- Маркел Петрович, - сказал Спирька совсем не своим голосом. - Брешут люди! Завидуют мне, вот и брешут. Никому я цесаря не отдавал, и не крали его у меня. Может, какие пешники где затерялись, может, какие ладьи завалились, я спорить не буду, грешен, а вот белый цесарь был на месте, я это точно знаю, и вот еще один на этом крест! - И Спирька опять перекрестился - истово.
Маркел помолчал, подумал, а потом спросил:
- А почему ты именно про цесаря такой уверенный?
- Потому что с ним было много возни, - сказал Спирька. - Его один раз понесли переделывать, после второй, вот я его и запомнил.
- Какой он был из себя? - спросил Маркел.
- Обыкновенный, - сказал Спирька. - Такой же, как и черный. А потом ему приделали перо. А после пипочку.
- Какую еще пипочку?
- Шут ее знает. На шапку. Пипочка как пипочка, блестящая. Из камушка какого-то.
- Острая?
- Не пробовал, - ответил Спирька. - Ее сразу в короб положили.
- А дальше?
- Дальше ничего. И лежала она там почти всю зиму, никто ее не брал ни разу.
- Чего так?
- А не хотелось государю играть в шахматы. Он же осенью, когда в последний раз играл, крепко разгневался! Родька тогда выиграл, вот государь и взвился. Вскочил, сбросил шахматы на пол и ну их топтать! И все перетоптал. Бельский пришел, говорит: "Надо точить новые". И пошли к точильщику, на английское подворье, я же вчера говорил, к Жонкину. И Жонкин выточил. Принесли сюда, Бельский глянул, говорит: "Чего это цесарь с пером, он, что ли, баба? Васька, отнеси, пусть переделает". И Васька понес.
- Какой Васька? - сразу же спросил Маркел. - Васька Шкандыбин, что ли?
- Может, и Шкандыбин, - нехотя ответил Спирька. - Я не знаю. При нем всегда ходит. Мордатый такой. И вот Бельский ему велел, этот Шкандыбин взял цесаря, увязал в платок, ушел и, может, уже через час, приносит обратно. Уже с пипочкой. Я говорю: "Какой ты скорый!" А он: "Не твое дело". И я цесаря отнес в чулан, положил в короб, а короб в сундук, сундук на ключ, ключ на кольцо, кольцо на пояс - и ни одна живая душа у меня про него до самого Кириллова дня не спрашивала. А в Кириллов день приходят, говорят: "Дай шахматы! Государь велел!"
- И ты им дал?
- Нет, зачем? Взял и понес. Принес под комнату, вышел Бельский, забрал их у меня и ушел обратно. Потом слышу крик. Я сразу побежал. Прибегаю, а это уже все, крики, гомон, государь лежит, рядом доска валяется, а вокруг шахматы. Я кинулся их подбирать, а мне: "Куда ты, пес? Пособи государя поднять!" И дальше было уже не до шахмат. А после собрал я их, ссыпал в короб, винюсь, не считал и унес. А после уже ты пришел и говоришь: "Давай считать!" Вот и вся моя история.
И Спирька замолчал. Маркел подумал: а ведь он правду говорит и в самом деле больше ничего не знает. А цесаря, подумал Маркел сразу же, они во второй раз к Жонкинсону не понесли, а переделали здесь, сами, поэтому так быстро обернулись. Ладно! И Маркел спросил:
- Ну а другие что у вас об этом говорят? О царской смерти.
Спирька вздохнул и ответил:
- Стараются помалкивать.
- Это хорошо, - сказал Маркел. - А все-таки? Вот что Родька говорит?
- Родька пьет без просыпу, - ответил Спирька. - Да и что Родька? Его позвали, он пришел. Ему налили, он опохмелился. Руки сразу трястись перестали. И тут подали шахматы. Но он только стал за них браться… А государь уже того! И еще Бельский Родьке сразу в морду, в морду!
- За что?
- Чтобы не скалился.
- Когда он скалился?
- Да он такой всегда. Он, может, таким родился - сразу скалился. И государь же тогда, осенью, когда Родьке проиграл, чего вскочил? Оттого, что Родька скалился. Государь аж почернел! И потоптал все шахматы и после всю зиму не играл. Он и по сей день бы не играл и был бы жив и здоров. Но тут вдруг приходит к нему один боярин и говорит…
- Какой боярин?
- После скажу. А ты пока слушай. И вот приходит к нему один боярин и говорит: "Надежа-государь, а знаешь что?" Государь: "Что?" Боярин: "Родька ходит по хоромам с важной рожей, скалится, что он у государя выиграл, что он государя головастей". Царь: "Так и говорит?" Боярин: "Нет, не говорит, а только вид напускает". Государь помолчал, помолчал, а после грозно говорит: "А ну принесите шахматы! И Родьку приведите!" А что дальше было, ты знаешь.
- Да, - задумчиво сказал Маркел. После спросил: - А почему ты вчера ничего такого не рассказывал?
- Думал, что это не важно. Да и Родьку боялся подставить.
- А так себя подставил, - строго сказал Маркел. И вдруг спросил: - А боярин - это Бельский?
- Бельский, Бельский! - поспешно закивал Спирька, но тут же спохватился, замолчал и даже прикрыл рукой рот.
- Поздно, - сказал Маркел насмешливо. Встал и прибавил: - Пойду.
- Куда? - испуганно спросил Спирька.
- Не к боярину, не бойся. К Родьке пойду. Может, он себя оговорит, и тогда тебе будет спасение. Ну, или хотя бы поблажка.
- Да я при чем? - опять начал Спирька. - Я…
- Ты, - перебил его Маркел, - отравленную шахмату всю зиму у себя в чулане прятал! А после принес государю. Сам же говорил, что сам принес и из рук в руки - Бельскому.
- Так Бельский же…
- Ты с Бельским себя не ровняй. Бельский откупится. А ты чем будешь откупаться? Своей смоленской деревенькой?
Спирька опустил голову, плечи его поникли. Маркел сказал:
- Ладно. Может, еще что придумаем. А пока скажи, где искать Родьку.
Спирька встрепенулся, поднял голову и стал показывать:
- Сюда прямо пойдешь, после налево, возле рундука опять налево, к лестнице, и там дверь, на метлу закрытая. Это его дверь. Да здесь совсем близко!
- Пойду, - сказал Маркел. - А ты не закрывайся. Может, я еще приду.
И вышел.
49
Маркел шел по переходу и совсем не торопился. А что, думал он, дело почти сделано, и Родька тут не при чем. Надо будет только поподробней спросить у него, как царь брался за цесаря, какое у него было лицо, и глаза тоже, и рот, и как его хватало, как он падал, и это все. Государя же убил не Родька - Бельский. А помогал ему Шкандыбин. Это он взял цесаря у Спирьки, вырвал перо, вставил вместо него отравленную пипочку, царь об нее укололся и помер. Но Шкандыбина теперь не допросить, Шкандыбина Бельский отправил Бог знает куда, чтобы его только не нашли. И тогда остается сам Бельский. Вот бы кого на дыбу! И с пристрастием спросить: Богдашка, что ты вместо перышка подсунул, каким ядом смазывал и где ты его брал? Молчишь? А вот кнута тебе! И дальше отвечай: зачем цесаря велел спалить? Что, хотел, чтобы следов не осталось? А они остались! Вот цесарь, смотри! А вот то место, где ты свои яды хранишь…
А кстати, подумал Маркел, и в самом деле, где оно, то место? Вот куда надо идти! Вот что надо искать! Подумав так, Маркел остановился, осмотрелся и увидел, что он стоит как раз напротив рундука, а по другую его сторону стоят жильцы с серебряными бердышами. Опять его на Ададурова несет, подумал про себя Маркел. И вдруг его окликнули:
- Маркел!
Он обернулся и увидел стоящую возле стены Параску. Лицо у нее было грустное-прегрустное, а веки красные. Сердце у Маркела екнуло, беда, подумал он и подступил к Параске. Она сразу взяла его под локоть и отвела от света в угол.
- Что случилось? - шепотом спросил Маркел.
- Ой, Маркелка, - так же шепотом ответила Параска и уткнулась лицом ему в грудь.
Маркел осторожно ее обнял. Параска оттолкнула его руку. Маркел больше не решался ее обнимать, и так они стояли, прижавшись один к другому, и не шевелились. От рундука были слышны приглушенные голоса. Там как будто бы про них забыли и говорили уже о своем, но Маркел чуял, что они прислушиваются. Параска это тоже, наверное, чуяла, поэтому она взяла Маркела за рукав и потянула дальше в темноту. Там, почти уже в полной темноте, Параска села на лавку, Маркел сел рядом. Параска сидела смирно, смотрела прямо перед собой и быстро-быстро дышала. Маркел терпеливо ждал. Наконец Параска шепотом спросила:
- Савву помнишь?
- Истопника того? - спросил Маркел. - Да, помню. А что?
- Так он повесился!
Сказав это, Параска всхлипнула. Ого, мрачно подумал Маркел, повесили его, конечно, а не он сам повесился. За то, что знал про шахмату. Или за то, что мне ее отдал, подумал дальше Маркел, но тут же передумал: нет, если б знали про меня, так бы меня повесили, а не его. А так Савва промолчал, не выдал, и повесили его. Подумав так, Маркел перекрестился. Параска, всхлипнув, продолжала:
- Утром такой веселый был. Дядя говорил: винца хлебнули. А после пришел к нему, а он уже в петле.
- А в горнице все перерыто, - прибавил Маркел.
- И правда! - сказала Параска. И чуть слышно спросила: - Ты откуда знаешь? - И уже совсем шепотом: - Ты там, что ли, был?
- Если б был, - сказал Маркел, - так бы уже висел с ним рядом.
Параска молчала. После вдруг схватила его руку, сжала в своей и сказала:
- Страшно мне, Маркелка, ох, как страшно!
- Тебе-то что? - спросил Маркел.
- Как это мне что?! - шепотом воскликнула Параска. - Я Степана встретила. Ну, того сотника, белохребетного. И стала его спрашивать. А он как-то странно усмехнулся и отвечает: "А чего ты у меня спрашиваешь, ты лучше у Маркела спроси, Маркел знает!"
- Про Савву, что ли?
- Про какого Савву? - сердито зашептала Параска. - Про Савву я по дороге узнала. Когда дядю Тимофея встретила. А у Степана я про свою Нюську спрашивала.
- А что про Нюську?
- Как что? Пропала она, вот что!
- Как пропала?
- Очень просто! Как сквозь землю провалилась. Еще с вечера…
И Параска тихо зарыдала. Маркел не знал, что делать. Он стал оглаживать ее по голове, по шапке, а после прямо по щекам. Щеки у нее были все в слезах.
- Парасочка, Парасочка, - шептал Маркел и утирал ее. А она тихо рыдала. Плечи ее сотрясались. Маркелу стало страшно, он подумал, что это он всему виной, потому что это он таскал Нюську на кладбище, их там вместе видели, и теперь ее за это задушили - в отместку! За то, что Савва молчал! За то, что Шкандыбина сослали! За то, что ведьму Домну зарезали! За все! Нет, все же главное - за то, что он, Маркел, живой. И он спросил: - А что Степан еще сказал? Почему он на меня показывал, не говорил?
Параска продолжала плакать, но уже не так, как раньше. Скоро ее отпустит, подумал Маркел. И Параска и в самом деле затихла, утерла лицо и сказала:
- Я ему еще раз говорю: я про Нюську спрашиваю, про свою дочку, при чем здесь чужой Маркел? А Степан вот так вот ухмыльнулся, зубы выставил и говорит: "Не такой он и чужой. Ты у него сама спроси. И спроси, где искать, и он тебе скажет". - Тут Параска помолчала, после прижалась к Маркелу и тихо спросила: - Что мне теперь делать? Как мне мою доченьку сыскать? К кому еще бежать?
- Больше ни к кому бежать не надо, - ответил Маркел. - Я думаю… Я знаю, где она. И я сейчас туда пойду.
- Куда это? - спросила Параска.
- Это не здесь, - сказал Маркел. - Это мне из дворца надо выйти.
- Как из дворца? - удивилась Параска. - А Степан сказал, что он сегодня здесь будет всю ночь, у них на Красном крыльце караул. И караульные слова назвал: Рыльск и Звенигород.
- Да? - сказал Маркел сердитым голосом. - Сейчас я к Степану побегу! Ага! А к Нюське тогда кто?
И он поднялся с лавки, Параска поднялась за ним. Она его не отпускала. Маркел улыбнулся и сказал:
- Не бойся. Ничего с твоей Нюськой не будет. Сейчас пойду и приведу ее. Вот прямо здесь нас жди. Или иди к своей боярыне, а я Нюську туда отошлю, когда найду ее. Не сомневайся!
И тут он отвел ее руки, перекрестил ее, после хотел опять прижать к себе, но удержался, развернулся и пошел. К Бельскому, куда еще, думал он сердито, прибавляя шагу.
50
Когда Маркел выходил из Куретных ворот, он услышал, что где-то вдалеке кричит петух. Вот и еще один день начинается, а дело все никак не сделается, еще сердитей подумал Маркел. Зато людей все больше губится! Тут тебе и Савву повесили, тут тебе…
Но тут Маркел спохватился и подумал, что нельзя даже в мыслях допускать, что с Нюськой что-нибудь случилось. Да и что это он будто с цепи сорвался? Надо было вначале Параску расспросить как следует, что с Нюськой, как она пропала и куда, а уже только после что-то делать. Так и сейчас вместо того, чтобы ломиться к Бельскому, вначале надо бы сходить к себе и посмотреть, может, Нюська уже дома. Но, правда, а что если пока он будет туда-сюда бегать…
Нет, опять подумал Маркел, об этом и думать нельзя, а надо идти к Бельскому, потому что лучше один лишний раз туда сходить, чем после локти кусать. Да и кому еще такую гадость делать, как не им! Кому?
И Маркел шел дальше, прошел мимо тына князя Семенова двора, пошел мимо тына двора Бельского, подошел к воротам и стукнул в калитку. В калитке (не сразу, конечно) открылось окошко, и заспанный голос спросил, чего надо.
- Мне к Бельскому, - сказал Маркел. - К Богдану Яковлевичу. Спешно!
- Ты что, братец, очумел? - строго спросил тот же голос. - Глухая ночь на дворе. Боярин почивает.
- Знаю, что почивает, - ответил Маркел. - Но мне очень надо!
- Ты кто такой? - злобно спросили из-за калитки. - Может, ты покойный государь? Что ты на нас орешь, скотина? А то сейчас откроем и потешимся! Га-га!
- После вам не до потехи будет! - пригрозил Маркел. - Идите, разбудите боярина и скажите ему, что Маркел Косой пришел. Сам, лично!
- Ох, ты! Ох, ты! - сказали из-за калитки. - Смотри, дошутишься… Сейчас человек сбегает, вернется, и мы, если что, с тебя шкуру спустим!
Окошко со стуком закрылось. Маркел стоял возле ворот. Было темно, все небо затянуло тучами. Шел редкий мокрый снег. Под ногами была лужа, сапоги в ней хлюпали. Маркел пробовал о чем-нибудь подумать, но не думалось. Так прошло немало времени. Потом за воротами послышались шаги, потом там шептались, потом опять открылось окошко, и прежний голос, но уже не такой злой, велел показать овчинку. Маркел показал. Калитка открылась, он вошел. За воротами стояли трое сторожей.
- Кто ты такой, бес тебя знает, братец, - сказал один из них, - но тебя велено впустить. Иди за мной.
Маркел пошел за тем сторожем. Тот его опять повел сперва к службам и задам, а только после к черному крыльцу. А там в хоромы и водил по переходам. Потом ввел в какую-то каморку, где крепко воняло капустой, и велел садиться.
Маркел сел в угол на голую лавку. Сбоку стоял такой же голый стол, на стене горел светец, в углу напротив теплилась лампадка. Маркел снял шапку и перекрестился. Сторож сказал:
- Сейчас время позднее, боярин спит. Но он про тебя помнит. Когда ложился спать, наказывал, что, если ты придешь, тебя впустить и держать здесь, пока он не проснется. Ну, и накормить, конечно, это да. - Сказав это, сторож обернулся и позвал: - Авдей!
Через не так и много времени вошел Авдей - еще не очень старый толстый человек, одетый по-холопски. Это, подумал Маркел, здешний кухарь.
- Принимай гостя, Авдей, - сказал сторож. - Боярин велел присмотреть за ним, пока сам спит. А я пошел, мне некогда.
И он вышел. Авдей зевнул, почесался, посмотрел на Маркела и спросил:
- Небось голодный?
Маркел пожал плечами.
- Значит, голодный, - сказал Авдей, усмехаясь, и вышел, но в другую дверь. Послышались какие-то стуки, лязг, тяжелые шаги, потом Авдей ругал какую-то Ульяну, потом он наконец вернулся, а идущая рядом с ним баба (наверное, та самая Ульяна) принесла миску горячего свекольника и большой кусок хлеба. А Авдей нес бутылку и шкалики. Маркел поморщился. Баба поставила еду на стол и вышла. А Авдей поставил выпивку, сел к столу и спросил:
- Ложка имеется?
- Имеется, - ответил Маркел. - Но я свекольника не буду. Куда на ночь напираться?!
Сказав это, он, не удержавшись, взял хлеб и начал его есть, но не спеша.
- А по шкалику? - спросил Авдей.
- А шкалик, - ответил Маркел, - на голодное брюхо нельзя. Это грех.
Авдей смотрел на Маркела, смотрел… А после усмехнулся и сказал:
- Я знаю. Ты робеешь. Ну да и многие у нас робеют.
- Нет, - сказал Маркел. - Я не робею. А я, если по правде говорить, есть ночью не могу. Мне культя не дает. - И, откинув полог шубы, взялся рукой за правый бок. - Вот здесь тогда крепко болит, - прибавил он. - Прямо как черти рвут.
- Э! - сказал Авдей. - Понятно. Это у тебя ливер разгулялся. Надо лечить ливер. Ох, и свезло тебе… Как тебя звать?
- Маркел.