- Ох, и свезло тебе, Маркел! Знаем мы эту хворь. От нее надо ставить клистир. Хочешь, сейчас поставим? Пока боярин спит. Да у меня все есть! Проскурник есть, корень девясильный есть, романов цвет, трава божьей руки, заварим, и давай. Все равно до утра… Ну, так что?
- Нет, погоди, - сказал Маркел. - Я не за тем сюда пришел.
- А ты откуда знаешь, за чем? - насмешливо спросил Авдей. - Может, боярин тебя выслушает, а после позовет меня и скажет: "Авдейка, а ну сделай ему клистир полуведерный!" И куда я денусь? Сделаю. У нас тут и не таким, как ты, делали, а и боярам даже. Не скажу, каким, - и тут Авдей усмехнулся.
- Да мне что! - сказал Маркел. - Мне бояре не указ. У меня своих забот хватает. - И тоже усмехнулся. Ну, и подумал про нож в рукаве.
- Каких еще забот? - спросил Авдей. И даже глаза прищурил.
- У меня две заботы, - ответил Маркел. - Первая забота: не хочу я обратно домой возвращаться. Я же из Рославля-города. Да и какой это город, как я теперь вижу, после Москвы-то. А вторая забота… Даже не забота, а так, суета: у моей соседки дочка куда-то запропастилась. Дочка Нюська. Вот таковского росточка. Славная такая девчушка. И родительница у нее тоже добрая хозяйка, никакого укора я к ней не имею, а вот пришла, плачет: Маркел Петрович, пособи…
- А она замужняя? - спросил Авдей.
- Да кто их, этих баб, разберет! - в сердцах ответил Маркел. - Вроде как замужняя. И вроде как вдова. Нет, даже просто вдова. Дядя ее сказывал… - и тут Маркел замолчал, потому что почувствовал, что краснеет.
- Да-а… - нараспев сказал Авдей. - Жена есть соблазн души. А чужая жена два соблазна. А служба? Чего про службу ничего не говоришь?
- А что я пока скажу? - сказал Маркел. - Я здесь еще недели не служу.
- Так ты и вдову эту тоже не больше знаешь. А как за нее горой стоишь! Вот так бы ты за службу стаивал.
Маркел усмехнулся и развел руками. Авдей тихо засмеялся и сказал:
- А ливер все равно нужно лечить. Не хочешь клистиром, можно отвары пить. Вот утром к боярину придешь и сразу падай ему в ноги, говори: "Спаси, боярин!" А он на это мастер! Он же уже сколько, уже пятый год пошел, как Аптекарским приказом ведает. Все снадобья через него, все записи через него! И все он, если надо, сам взвесит и сам разделит, до зернышка, до скорлупки. И у нас этого здесь, наверху, даже больше, чем в аптеке государевой. Ты был там? Это сбоку от царицыного терема, возле Богородицыной церкви на Сенях. Там еще рядом переход на Задний государев двор. Знаешь такой?
- Рядом с Ближним застенком, там, что ли?
- Рядом! Рядом! - повторил Авдей. - Почти что дверь в дверь. Только в застенок - это лестница вниз, а в аптеку - вверх. Ваш Ефрем часто туда бегает, если кому вдруг худо станет. А там вся стена в склянках. Но у боярина здесь больше!
Вот сюда Шкандыбин и ходил, тут же подумал Маркел, так что в аптеке делать нечего, здесь у них все яды, и надо сюда стрельцов вести! Подумав так, Маркел аж часто задышал и почувствовал, как зубы у него оскалились.
- Ты чего это? - спросил Авдей.
- Да вот что-то опять культя схватила, - ответил Маркел.
- Клистир тебе надо! Клистир! - строго сказал Авдей.
- С этим можно подождать, - сказал Маркел. - А вот где девчушка? Нюськой ее зовут. Соседку жаль!
- Это завтра спросишь у боярина, - сказал Авдей. - Еще есть будешь?
Маркел не ответил. Тогда Авдей собрал все со стола (благо, что Маркел успел хлеб прихватить) и вышел. Маркел сидел за столом, смотрел на горящий светец и ждал, когда Авдей вернется. Но Авдей не возвращался. Очень хотелось есть, а хлеб был уже весь съеден. Эх, надо было брать свекольник, время от времени думал Маркел. Но почти сразу додумывал: две-три ложки съешь, а после вдруг как скрутит! И пена на губах, конечно. Знаем мы таких, наслышаны. А хлеб, что хлеб, хлеб - божья пища, хлеб не отравишь, скорей рука отсохнет.
И вдруг, как на грех, вспомнилось: а Авдей-то одну руку прятал! Может, у него с ней что-нибудь неладное, а он его хлеб едал… Маркел взялся за брюхо. Брюхо было смирное. Маркел перекрестился, и ему стало спокойнее. И так он, спокойный, просидел еще довольно долго, его крепко клонило в сон, но он не поддавался и спасался тем, что думал про Бельского, что он теперь знает, откуда тот яды берет и, надо будет, пойдет и на дыбу и там все, как было, скажет, ничего утаивать не станет, все Ефремовы хитрости стерпит и на все свои слова крест поцелует. И будет тогда Богдашке плаха… Будет! Плаха! Это слово радовало слух, потому что а как же! Потому что где дядя Трофим? Где Савва? Где Гриша? Где, даже черт ее дери, ведьма Домна, тоже ведь крещеная душа? А…
И вот дальше сразу думалось: а Нюська как? Он сюда за чем пришел, за Нюськой? Или за Бельским? Да что ему Бельский! И, прости, Господи, а даже и царь-государь? Без государя царство не останется, кого-нибудь да выкрикнут, никогда нигде еще такого не было, чтобы народ жил без царя. А вот без Нюськи было. И без Параски тоже. Так как же тут быть? И Маркел сидел, смотрел в чернющее окно и думал. И так и не заснул, пока за окном не начало светать.
51
И почти сразу же за дверью послышались шаги, после открылась дверь, в ней показалась голова и строгим голосом сказала, что чего расселся, когда уже пора идти. Маркел встал и пошел к двери. Там стоял человек, одетый челядином. Он, ничего уже не говоря, первым пошел по переходу. Маркел пошел за ним. Время было утреннее, в переходах посветлело, но людей было еще немного. Челядин провел Маркела вправо, влево, после вверх и вниз по лестницам, а потом остановился возле одной из дверей и осторожно постучал в нее. Дверь открылась, из нее выглянула еще одна голова, но уже в высокой шапке, посмотрела на Маркела и велела заходить.
Маркел зашел. Это была небольшая горница, обставленная на иноземный лад, почти как на английском подворье, и там прямо впереди за столом сидел Бельский в златотканой парчовой шубе и игрался с птицей. Птица была маленькая, желтая, она сидела в позолоченной клетке на жердочке и недовольно чирикала, а Бельский, наслюнив губы, ее передразнивал. Птица злилась, прыгала по жердочке и уже не пела, а только сердито щелкала клювом. Бельский отвернулся от нее, посмотрел на Маркела и сказал веселым голосом:
- О, как свищет! А ты так умеешь?
Маркел умел свистать, и очень даже складно, но тут он покачал головой - нет, не умею.
- О! - еще раз сказал Бельский, а после, уже отвернувшись от клетки, сказал вполне серьезным голосом: - Ну, что я тебе скажу, Маркелка? Недоволен я тобой. Не слушаешься ты меня. Я же тебе что велел? Чтобы ты пошел к князю Семену и сказал ему уняться. А ты что вместо этого сделал? Ты куда пошел?
- К тебе, боярин, - ответил Маркел.
Бельский на это только укоризненно покачал головой и продолжил:
- Ну ты и дерзок!.. А знаешь, что с дерзкими бывает? Про Савву слышал?
- Слышал.
- И кто виноват? - спросил Бельский. И сам же ответил: - Он сам виноват. Ему же что было сказано? "Брось в огонь, а то вдруг от него порча!" А он не поверил. И где он теперь? Вот! Потому что порча! Нельзя было доставать!
- Что доставать? - спросил Маркел.
- Вот еще один мудрец! - сердито сказал Бельский. - Он ничего не знает! А я что, не вижу или мне не доносят, что ты целыми днями по царским хоромам нюхаешься? Я же говорил тебе: "Уймись!" Да только куда там! И вот мне уже новый донос: Маркелка к Савве бегал, они сидели, запершись, шушукались. Меня сразу как огнем обожгло! Я к Савве! А у него Господь разум отнял, он и мне сразу с порога: "Не спалил я твою шахмату, а вытащил из огня и отдал кому надо. И будет теперь тебе, боярин, за все расплата". Это он мне грозит, пес! Тогда и я ему: "Кому отдал?" А он: "Не скажу!" И как мы его ни трясли, а он молчит, как пень. Тогда я говорю: "Василий!.." Ну, и не стало Саввы. Жалко мне его, он был славный истопник, у него огонь всегда ярился. А тут вдруг деревяшку пожалел! И, что всего обиднее, переискали мы там все, а не нашли ничего.
Тут Бельский замолчал и стал смотреть на Маркела. Маркел спросил:
- А что искали?
- Вот верно! - сказал Бельский. - Что? Да деревяшку вот такую, двухвершковую, не больше. Сколько с нее жара? Тьфу! А спрятал! Или в самом деле, как он говорил, хоть я этому не верю, отдал кому-то? Да вот хоть тебе. Ты же ходил к нему, я знаю. Так и отдай теперь!
Маркел усмехнулся и сказал:
- Про что ты говоришь, боярин? Я не понимаю.
Бельский посмотрел на дверь, там никого уже не было, и сказал:
- А чего тут понимать? Я тебе просто скажу: отдашь мне шахмату, я отдам тебе Нюську. А не отдашь, я Нюську не отдам. Что с ней приключится, будет на тебе висеть, твой будет грех, потому что это ты ее не пожалеешь.
Маркел изменился в лице и сказал:
- Государь боярин! Я ничего не понимаю. Ничего не знаю! Савва мне ничего не рассказывал и ничего не давал!
- Эх, - сказал Бельский, усмехаясь, - сейчас бы заставить тебя побожиться, чтобы ты смертный грех на себя взял. Но я добрый, Маркел, я не Годунов, я этого делать не стану. А я просто скажу: не отдашь, твоя беда. И Нюськина. А я еще после велю Параске передать, что ты из-за поганой шахматы ее дочь на страшные, позорные муки отдал. Передать такое? Или скажешь, где шахмату спрятал? Только смотри у меня, не бери еще один грех на душу, не лги! Потому что мои люди сперва сходят и проверят. Найдут шахмату - и я тебя отпущу вместе с Нюськой сразу, вот крест! - Бельский широко перекрестился. - А не найдут, не быть тебе живым. Ну что, скажешь, где шахмата?
Маркел смотрел на птичку и молчал. Птичка чистила клюв. Потом чирикнула. И Маркел расстегнул шубу, залез под рубаху, нащупал там шахмату, сжал ее в кулаке, подступил к столу и протянул кулак, все еще его сжимая, к Бельскому. Бельский подставил под него ладонь, сказал:
- А ты отчаянный, Маркел. Я же мог тебя сперва и обыскать.
Маркел усмехнулся и ответил:
- Стал бы такой важный боярин об меня мараться. Быть не может!
Бельский улыбнулся в бороду. Маркел разжал кулак, цесарь упал на ладонь к Бельскому. Бельский только глянул на него и сразу сокрушенным голосом сказал:
- Так он обгорел же как! Головы совсем не видно.
- А что голова? - спросил Маркел.
Бельский ворочал на ладони цесаря, молчал. После опять заговорил:
- Если бы я знал, что он так обгорел, я бы о нем и не думал. Да и чего думать? Никто государя не травил. Он сам помер, без яду. Просто вот тут, где была голова, на короне стояла вот такая иголочка. Называется громовая стрела. Ну или чертов зуб. И такому зубу яд не нужен. Его только надобно наговорить, и тогда от него кровь леденеет. Так и тогда царь: как он только об этот зуб укололся, у него там, сперва только в пальце, кровь сразу стала, как лед, а после, как только эта ледяная кровь до сердца добежала, сердце сразу лопнуло. И все! Никакой доктор Илов ничего не сыщет. Скажет: удар с ним случился. Так что зря я тебе Нюську обещал. Обманул ты меня, Маркел! Обманул, ведь так же?
Маркел молча смотрел на Бельского и думал: взять грех на душу или не взять, взять или не взять, взять, не взять? Да и взял бы! А как Нюська? Что будет тогда Нюське? А Параске? И Маркел стоял столбом, не шевелился, а нож у него в рукаве как будто свинцом наливался и так и тянул руку вниз.
А Бельский, этого не замечая, усмехнулся и опять заговорил:
- Ловкий ты, Маркел, тут ничего не скажешь… Подсунул обгорелую деревяшку и еще взамен просишь девчонку. Совсем стыд потерял! Зачем тебе, такому бугаю, девчонка? А зачем Параска? Она же замужняя женщина! Как тебе не совестно, Маркел? Что ты себе позволяешь, в какой грех и себя и их вводишь? На тебе же крест, Маркел!
Маркел сжал зубы и начал читать Отче наш. Читать про себя, но очень громко. Потом прочел еще раз. А потом еще. А Бельский говорил и говорил! А Маркел его не слушал! Пока Бельский вдруг очень громко не сказал:
- Но если дал слово, то надо его держать!
Маркел очнулся, посмотрел на Бельского. А тот встал от стола, подошел к печи и бросил в нее цесаря. И кочергой подгреб уголья.
- А Нюська? - сразу же спросил Маркел.
- О! - сказал Бельский. - Верно… - Повернулся и позвал: - Ивашка! - Вошел челядин. - Приведи девчонку, - велел ему Бельский.
Челядин поклонился и вышел. Бельский вернулся к столу, сел и начал подсвистывать птичке. Птичка запела, но очень противно. Бельский замахнулся на нее, она умолкла. Бельский повернулся к Маркелу и опять заговорил:
- Не бойся за Нюську. И за себя тоже. Вы мне живые нужны. И вы мне еще послужите! Ведь же как только Годунов узнает, что ты мне шахмату отдал, так он сразу повелит тебя убить. И ты сам ко мне прибежишь. И я тебя приму. Я своих верных слуг никогда не бросаю. Вот даже взять лопаря. Помер - И стал никому не нужен. Валялся в леднике! А я велел, чтобы было все по их лопарскому обычаю, и его отнесли на пустырь и сожгли. В небо ушел, у них это так называется. Дикость, конечно, но у них такая вера. Прости, Господи! - И он широко перекрестился.
Вот как ловко, подумал Маркел, сжег последнюю зацепку, без ничего меня оставил! А Бельский уже продолжал:
- Я тебе много чего могу посулить. Ну да чего там! Ты лучше вот что: приходи ко мне завтра сразу поутру, я тебя к себе в настоящую службу возьму вместо Шкандыбина. А он получал немало. Я же своих слуг не обижаю. Не то что твой жаба Семен! Я…
Но дальше он досказать не успел, потому что тут открылась боковая дверь и челядин ввел Нюську. Она была одета по-домашнему, легко, но на плечах у нее для тепла, была накинута чужая шуба, очень ей великоватая. Зато ей в ней тепло подумал Маркел. Нюська смотрела в пол, молчала. Маркел подошел к Нюське и взял ее за руку. Рука у нее была холодная-холодная. Маркел тихо спросил:
- Тебя где держали?
- В погребе, - так же чуть слышно ответила Нюська.
Маркел, больше ничего не говоря, повел Нюську к двери. Челядин им открыл, они вышли.
52
За дверью их ждал первый челядин. Он повел их обратно. Когда они вышли на крыльцо, Маркел сказал, что дальше они сами. Челядин остановился. Маркел и Нюська сошли вниз, во двор, и пошли по задам, а после мимо служб. Маркел молчал, продолжая держать Нюську за руку. Нюська вдруг сказала:
- Я знала, что ты придешь.
Маркел повернулся к ней, усмехнулся и спросил:
- Откуда знала?
- Чуяла, - ответила она. После прибавила: - Ты ловкий.
А на Маркела не смотрела! Потом, также не глядя на него, прибавила:
- Я думала, ты придешь ночью.
- Почему? - спросил Маркел.
- Ночью было очень страшно, - ответила Нюська. И только теперь повернулась к Маркелу. Глаза у нее были грустные-грустные.
- Ночью я не мог, - сказал Маркел. - Зато утром пришел сразу. - Потом спросил: - А почему ты про меня думала?
- А про кого еще? - сказала Нюська. - Никого у нас больше нет. - Помолчала и добавила: - Был бы мой батюшка жив, разве бы я про тебя вспомнила? Да никогда!
И она опять отвернулась. А после даже руку вырвала. Они шли рядом. Шли к воротам. Маркел молчал. А что было говорить? Нюську было очень жаль, а сам он что, думал Маркел, сам он хоть…
И запнулся. Потому что вспомнил: шахмату он отдал, лопаря сожгли, Савву повесили, дядю Трофима зарезали, ведьму тоже. Кто еще? А, пищик Гриша! Ну, и государь, конечно, этого первей всех. Вот сколько свечек! И никакого проку. Правильно Бельский сказал: как только Годунов узнает, кому он отдал шахмату, так сразу скажет: на дыбу его! И кнута! Подумав так, Маркел аж заскрипел зубами и остановился.
- Ты чего это?! - сказала Нюська. - Что с тобой?
- Порча на меня нашла, - ответил Маркел в шутку.
- Так ты еще и порченый? - сказала Нюська. - Фу, какой!
- Винюсь, - сказал Маркел.
Они опять пошли молча. Подошли к воротам. Там у Маркела ничего не спрашивали, а загодя открыли, и они прошли на улицу.
По улице они шли вместе, но Маркел стал понемногу отставать, потому что куда теперь спешить, думал он, поздно спешить, и отставал, и отставал от Нюськи. Она то и дело останавливалась и поджидала его. Так они прошли мимо тына двора Бельского и теперь уже шли мимо князя Семена тына, а дальше был уже виден государев дворец и даже угол Куретных ворот. Нюська, уже в который раз остановившись, дождалась Маркела и спросила:
- Это тебе моя мамка сказала, что меня украли?
- Да, - сказал Маркел.
- А как меня украли, она знает?
- Нет.
- Чего ты такой вареный? - весело спросила Нюська. - Ведь все так славно обошлось! Айда к мамке, мамка будет очень рада. Она сейчас у боярыни, им об это время всегда калачи приносят и всякие другие сласти. Я тебя к ним проведу, я знаю один тайный ход.
- Нет, - сказал, улыбаясь, Маркел. - Мне нужно к князю Семену.
- А после?
- А после я к вам приду.
- Смотри, слово держи! - сказала Нюська. - А я побегу, мамка, наверное, вся извелась. Приходи скорей, а то все калачи съедим.
С этими словами она развернулась и побежала к Куретным воротам. Ей там сразу же открыли, и она пропала.
А Маркел прошел мимо этих ворот, на них даже не глядя. Потом так же прошел и мимо князя Семеновых ворот и остановился на крестце, на перекрестке, то есть. Куда теперь идти, думал Маркел. Куда ни поверни, везде беда. Одно спасение: вернуться, тихо вывести Милку, запрячь, пасть в сани - и по бокам, и по бокам ее вожжами, и так до самого Рославля. И тогда, пока князя Семена люди до туда доедут, можно будет много водки выпить.
Только Маркел так подумал, как вдруг сбоку послышался топот. Маркел оглянулся и увидел, что это Степан едет на коне, а за ним идут стрельцы, наверное, вся его сотня - все в белых шубных кафтанах, рожи у всех красные, злые. А у Степана злее всех. А как он заметил Маркела, так его совсем перекосило!
- Поберегись! - сердито крикнул он. - Пади! - и замахнулся камчой.
Маркел даже не шелохнулся. Тогда Степан еще сильнее замахнулся и хлестнул изо всей силы! И сбил с Маркела шапку! Шапка полетела в грязь. Степан шагом поехал дальше. За ним, меся грязь, протопали стрельцы, злобно глядя на Маркела. Маркел поднял шапку и стал оттирать ее от грязи.
Стрельцы повернули влево. К Никольским воротам, подумал Маркел. Служба у них! И продолжал чистить шапку. Когда вычистил, надел ее, подумал: это недобрая примета - сперва сбили шапку, а потом возьмут ниже, по шее, и тоже собьют. А как же он думал? Но тут же подумал: а они как думали? Что он будет прятаться, как мышь? Нет, он не мышь! Маркел развернулся и пошел обратно, к Куретным воротам.
Только он к ним подошел, как в них открылась калитка и из нее вышел Ададуров. Он был чернее тучи. А как увидел Маркела, так еще сильнее почернел и очень недобрым голосом сказал:
- А, это ты! А я тебя везде ищу. Пойдем, тебя боярин ждет.
И они вошли в калитку. Какой боярин, подумал Маркел, неужели уже Годунов? Ведь если это так, то, значит, сразу на кол! Ну да Господь милостив, подумал дальше Маркел и перекрестился.