Внештатный околоточный надзиратель полицейского резерва Московской городской полиции Аристарх Матвеевич Карасёв был особой влиятельной. Он состоял при самом генерал-губернаторе князе Владимире Андреевиче Долгоруком, не то вестовым, не то для выполнения разных деликатных поручений. Алексея связывали с Карасёвым давние товарищеские отношения, часто они помогали друг другу.
- Ты чего опять натворил, Лёша? - вопросом встретил его Карасёв.
- Да ничего вроде такого и не было.
- Не было… А с чего вдруг его сиятельство, князь Владимир Андреевич приказал найти тебя и завтра утром к нему доставить?
- Не знаю, право.
- Не знаю… Хитришь, поди. Купцов Хлудовых в воскресной газете ты отутюжил?
В фельетоне, который имел в виду Карасёв, рассказывалось о порядках на текстильной мануфактуре купцов Хлудовых в Егорьевском уезде - о чрезмерных штрафах, дороговизне продуктов в фабричных лавках, антисанитарии в цехах и казармах. К появлению этот материала Алексей отношения не имел. Николай Иванович Пастухов получил сведения от своих личных "корреспондентов" из фабричных и сам отчихвостил фабрикантов. И в прозе и в стихах:
Пожалуйте сюда, поглядите-ка
Хитра купецкая политика.
Не хлыщ, не франт,
А миллионный фабрикант
Попить, погулять охочий
На труд рабочий.
Видом сам авантажный,
Возвёл корпус пятиэтажный.
Ткут, снуют да мотают,
Все на него работают.
А народ-то фабричный,
Ко всему привычный.
Кости да кожа,
Да испитая рожа.
Плохая кормёжка,
Да худая одёжка.
Нужна одёжа или еда?
Иди тогда
В заводские лавки,
Там, мол, без надбавки
Дёшево и гнило!
- Превосходный фельетон! - искренне сказал Лавровский. - Жаль, что не мой.
- Слава богу, что не твой… Так что же тогда, ума не приложу? Ладно, бог не выдаст…
- … А свинью мы и сами съедим, - закончил Алексей любимое присловье Карасёва.
Аристарх Матвеевич осуждающе покачал головой:
- Сколько тебя учить можно? Язык твой - враг твой. Услышит, кто чужой, побежит докладывать, как ты на его сиятельство лаешься…
- Так газета, говоришь, не причём, - размышлял вслух Карасёв. - Может опять ты Лёша влез, куда не надо, по сыскной части.
- Влез, - честно признался Лавровский.
Он рассказал Аристарху Матвеевичу о шайке букмекеров и барышников появившейся на бегах. Особо заинтересовался старый полицейский упоминанием Лавровского о том, что возглавляет её один из участковых приставов. Да это и не удивительно. Участковые приставы были в Москве фигурами весьма заметными и влиятельными. Ведь на весь город их всего сорок человек - именно на столько участков поделили Первопрестольную в ходе недавней административной реформы.
Участковые приставы отвечали за всю организацию полицейской службы на вверенной территории: за расстановку постов и составление графиков дежурств, обучение городовых и первичный розыск по совершенным преступлениям, за арест подозреваемых и их допросы по "горячим следам". На них же был возложен надзор за поведением публики в общественных местах и пресечение праздных разговоров о "важных особах". Околоточные надзиратели докладывали приставам о ежедневных обходах и, обязаны были в любое время дня и ночи, сообщать им обо всех происшествиях.
Большой властью обладали участковые приставы. Понятно, что домовладельцы, трактирщики и рестораторы, хозяева магазинов, лавок, меблированных комнат, различных мастерских стремились установить с ними хорошие отношения. Вот и несли подарки по случаю именин, Рождества, Пасхи и десятков других праздников.
Начальство смотрело на всё это, как говорится, сквозь пальцы. Оно и само понимало - на 175 рублей жалования и "столовых" в месяц, даже при наличии бесплатной, служебной квартиры, в таком дорогом городе, как Москва, человек, которому волей - неволей приходится общаться в приличном обществе, прожить не может. Хотя время от времени, и звучали "грозные" указания: "Не брать!" Так, недавно московский обер-полицмейстер генерал-майор Евгений Осипович Янковский издал приказ "О неприятии от жителей каких-либо подарков под опасением немедленного удаления от занимаемых должностей".
Неофициально, принятие подношений называли "сделками с самолюбием". С ними мирились. А вот за "сделки с совестью", когда полицейские закрывали глаза на серьёзные правонарушения, спрашивали строго - увольняли без пенсии, отдавали под суд.
- Озадачил ты меня, Лёша, - задумчиво сказал Карасёв. - Что бы пристав на преступление пошёл… Такого давненько не случалось. После Постовского, пожалуй, ни разу.
- А кто это? - поинтересовался Лавровский. - Фамилия незнакомая.
- Да это лет пятнадцать тому назад случилось. Тогда были ещё не околоточные и участковые, а квартальные и частные приставы. Так вот, этого прохвоста, пристава Рогожской части, судили за мошенничество. Обобрал он до нитки при продаже имения одну барыньку, свою полюбовницу, устроил махинацию с векселями.
- И, что с ним стало?
- Сослали на четыре года в отдалённые губернии… Так кто же сейчас иудой оказался? Скорее всего, кто-то из тех, чьи участки от бегов недалеко. А это у нас: два участка Пресненской части, три Сущёвской, три Тверской, Петровско-Разумовский участок…
- Очень быстро раскрыл Змеев убийство Кумакина. Подозрительно быстро.
- Нет, Лёша. Змей брать берёт, а за нарушения всё равно всех дерёт. Служака! Он на преступление не пойдёт…
Долго перебирали всех участковых приставов - Замайский, Рапанди, Коровин, Стрельников, Шебалин… Но, ни на ком, конкретно, так и не остановились.
- А может, приврал, Кумакин, - предположил Алексей. - Вдруг не пристав, а помощник или околоточный?
- Может и такое быть, - согласился Карасёв. - Ладно, доложу завтра его сиятельству. Всё равно нам с тобой к нему идти надо.
Глава 5. ОТКРЫТЫЙ ЛИСТ
Пожалуй, самым приближенным лицом к князю Долгорукову был его личный камердинер Григорий Иванович Вельтищев - маленький, плотный, кругленький с огромными усами. О степени доверия Владимира Андреевича к нему говорило то, что поручив Вельтищеву все свои денежные дела, он никогда не спрашивал отчёта о поступлениях и тратах.
Карасёв дружил с ним. Поэтому, прежде чем идти к князю, заглянул к Григорию Ивановичу.
- Как сегодня его сиятельство, Гриша? Грозен?
- Лучше и не спрашивай, Матвеич. Сильно не в духе. С утра редактора "Московского листка" Пастухова принимал - ногами топал, грозил газету закрыть.
- Из-за Хлудовых?
- За них. А потом и самим Хлудовым досталось на орехи. Вы, мол, своим крохоборством фабричных сами до бунта доведёте, я вам этого не позволю… Сейчас у него ещё кто-то из заводчиков. И этого распекает.
- А нас-то, зачем вызвал?
- Что-то там по лошадиной части приключилось, - ответил Вельтищев и попросил Лавровского. - Вы уж, молодой человек, не гневите его сиятельство - со всем соглашайтесь. Пожалейте старика - ему доктор волноваться не велел…
Они прошли в приемную. Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Долгорукова:
- Да как вы посмели?! Вы всю Москва - реку заразили нечистотами из потайных труб… Я этого не потерплю!
Открылась дверь и из кабинета, красный, словно из парной, выскочил довольно молодой человек, одетый по последней парижской моде. Лавровский знал этого франта. Юлий Петрович Гужон - владелец Московской шёлковой мануфактуры и металлического завода, действительный член бегового общества. Только не любовь к рысакам привела его в общество, а возможность, в непринужденной обстановке, заводить знакомства с нужными людьми. И таких "спортсменов" становится все больше и больше, с горечью подумал Алексей,
Увидев Лавровского, Гужон остановился:
- Оклеветала меня ваша газетёнка! Наврала про какие-то потайные трубы! Я вас всех за это по судам затаскаю.
У Лавровского, сами по себе, сжались кулаки. Ну не любил он этих иностранцев, приезжающих в Россию с одной целью - нахапать. Решительно шагнул к Гужону:
- Оклеветали, наврали… За такие слова можно и по…
- Алексей! - рявкнул Карасёв.
- А что я? - уже успокоившись, безмятежно улыбнулся Алексей. - Я просто хотел предостеречь Юлия Петровича от необдуманных высказываний… А потайные трубы имеются. Я лично весь берег облазил, а нашёл…
- Проходите, проходите, его сиятельство ждёт, - поторопил их адъютант генерал-губернатора.
Владимир Андреевич Долгоруков, кутаясь в широкий шёлковый халат, расхаживал по просторному кабинету:
- Всю рыбу в Москва-реке потравили… Но я этого так не оставлю… Ишь, трубы потайные понастроили!
- Это он их нашёл, - Карасёв указал на Лавровского - И в газете пропечатал.
Долгоруков остановился:
- А, так вы в "Листке" у Пастухова служите! Скажите-ка мне, кто написал возмутительный фельетон о хлудовской мануфактуре?
Карасёв, на всякий случай, предостерегающе толкнул репортёра локтем в бок.
- Не знаю, ваше сиятельство, - Алексей попытался придать своему голосу искреннее сожаление. Даже вздохнул, для большей убедительности.
- Сразу видна твоя выучка, Аристарх, - не то осуждающе, не то одобрительно сказал генерал-губернатор. - Всё знаю, да молчать умею… Впрочем, я пригласил вас совсем по другому делу. Ведь вы, молодой человек, кажется, лучший московский сыщик по лошадиной части?
- Первейший, - вместо Лавровского ответил Карасёв. - Помните, как он прошлым летом, когда скандал на бегах начался…
- Помню, Аристарх, всё помню. Потому и позвал… Вчера в Москве, проездом в Крым был его императорское высочество Константин Николаевич.
Дядя нынешнего императора великий князь Константин Николаевич с молодости слыл либералом. За это племянник, как только взошёл на престол, прогнал его со всех постов - из председателей Государственного совета, и из генерал-адмиралов российского флота. Но, тем не менее, согласно этикету, Долгоруков поехал на вокзал. Поприветствовал, пожелал хорошо отдохнуть. А Константин, со свойственной ему грубостью, принялся отчитывать генерал-губернатора, как мальчишку:
- Пора тебе на покой, князь, раз не способен навести порядок во второй столице. Развёл жульё всякое!
Представляю, как живется простым обывателям, если у тебя великих князей облапошивают!
Оказалось, облапошили его сына, Дмитрия Константиновича. Тот был страстным лошадником. Даже переругался с отцом, желавшим определить его в морскую службу. Но настоял на своём - пошёл в гвардейскую кавалерию. А недавно решил завести свой конный завод… Короче, как понял Алексей, молодой великий князь стал жертвой тех же мошенников, которые "надули" купца Живаго и герцога Лейхтенбергского.
- Непременно надо отыскать прохвостов! - начал горячиться Долгоруков. - Я покажу этому…
Осёкся, поняв, что чуть не сказал лишнее. Продолжал, уже спокойно:
- Надо наглядно показать его императорскому высочеству, что он глубоко заблуждается, насчёт московских порядков. Пусть удостоверится - в Москве раздолья для мошенников нет. Но, сами понимаете, излишняя огласка этой истории не желательна…
Алексей попытался было выяснить у Владимира Андреевича какие-либо подробности, но тот их и сам не знал:
- Обратитесь к управляющему Дмитрия Константиновича ротмистру Измайлову. Он сейчас в Москве. Аристарх, если потребуется какое содействие полиции, жандармского управления, или ещё кого, скажи, что я распорядился…
- И вот ещё, ваше сиятельство, тут такая оказия, - Карасёв хотел доложить об одном из участковых приставов, попавших под подозрение.
Но в это время вошёл Вельтищев:
- Ваше сиятельство, завтрак подан.
- Подожди, Григорий, - недовольно поморщился Долгоруков. - Дел много накопилось, посетителей полна приемная.
- Доктор велел, чтобы вы кушали ровно в десять, - продолжал настаивать камердинер. - Извольте в столовую. А калачи-то филипповские сегодня какие! Ещё горячие, с изюмом.
И шёпотом, обращаясь к Карасёву:
- Иди Аристарх, иди… Если чего важное доложить не успел - потом мне расскажешь, а я передам…
Когда они вышли из кабинета, Карасёв тяжело вздохнул:
- Понятно теперь, почему Владимир Андреевич гневен. У Константина язык злой, ославит на весь свет - в Москве, мол, порядка нет… Как полагаешь, Лёша - не осрамимся перед князем? Отыщем мошенников?
- Отыщем, Аристарх Матвеевич, - заверил его Алексей. - Тем более, нам теперь все содействовать обязаны, как Владимир Андреевич сказал.
- Ох, молодец, напомнил! А я, было, запамятовал - документ соответствующий тебе выправить надо.
Начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора Петр Михайлович Хотинский, выслушав Карасёва, не стал задавать лишних вопросов и сев к столу, начал писать своим красивым каллиграфическим подчерком.
Всем чинам
Московской городской полиции,
Московской уездной полиции,
Московского губернского жандармского управления, Московского жандармского полицейского управления железных дорог
Убедительная просьба оказывать всемерное содействие подателю сего - господину Лавровскому Алексею Васильевичу, в связи с тем, что на него возложено выполнение конфиденциального поручения государственной важности.
Действительно до 31 августа 1882 года.
Начальник секретного отделения канцелярии
Московского генерал-губернатора
коллежский асессор
П.М.Хотинский
Промокнув бумагу, Хотинский полюбовался ею и сказал:
- Теперь надо у управляющего канцелярии печать поставить и открытый лист готов.
- Ты уж сам, Перт Михайлович, к нему и сходи, - попросил Карасёв. - Не люблю я этого законника.
- Конечно, конечно, - понятливо улыбнулся Хотинский. - Скажу вам по секрету, я тоже.
Управляющий канцелярией генерал-губернатора, действительный статский советник Владимир Иванович Родиславский, вальяжный, представительный мужчина в золотом пенсне, прочитав бумагу, изумился:
- Это что такое?
- Открытый лист-с, - отвечал Хотинский.
- Да ведь не предусмотрены делопроизводством такие листы!
- Не предусмотрены-с. Но его сиятельство распорядился.
- Но это противозаконно!
- Не могу знать-с. Если угодно, спросите сами у Владимира Андреевича.
Вздохнув, Родиславский поставил на открытый лист печать.
Выйдя от правителя канцелярии, Хотинский, осуждающе покачал головой:
- Строит из себя святого, а сам от театральных антрепренёров кормится. Ведь это с его подачи Владимир Андреевич разрешил им спектакли представлять даже в великий пост.
Вручив документ Алексею, на всякий случай, предупредил:
- Вы уж поосторожнее с ним - где попало не показывайте. Ведь бумага сия, скажу по секрету, не совсем законна. Открытые листы имеют право выдавать только министры и главноуправляющие.
- Не сомневайся, Петр Михайлович, - заверил его Карасёв. - Не подведём.
Глава 6. "КАРМАН" ПО ИМЕНИ ПОЛЬ
С Федором Николаевичем Измайловым Лавровский не раз встречался на бегах и на даче Сергея Алексеевича Сахновского.
- О, это такой талант! - сказал Сергей Алексеевич, когда познакомил их. - Поверьте, Алексей Васильевич, моему слову - он, со временем, много для российского коннозаводства сделает нового и значительного. Да и чему удивляться?! Порода! Ведь Измайловы уже лет двести по конской части служат.
Познакомившись поближе, Алексей убедился, что старый коннозаводчик прав. Измайлов блестяще знал генеалогию русского рысака и, что не менее важно, имел поразительное чутьё… Поэтому сейчас он никак не мог понять: каким образом, при таком управляющем, мошенники смогли облапошить великого князя Дмитрия Константиновича?
Измайлова Алексей застал в его номере в гостинице "Лоскутная". Тот, примостившись на краешке стола, что-то писал. На краешке, потому что всё остальное место занимали огромное блюдо с варёными раками и батарея пивных бутылок, возле которых по-хозяйски расположился толстый молодой человек.
- Георгий Ростовцев. Можете звать меня просто Гоша. Мы с Федей друзья детства, - представился он, обаятельно, как-то по-детски улыбаясь. - Вы, надеюсь, пиво любите?
- Люблю.
- Вот и славно! - обрадовался толстяк. - Федя его на дух не переносит. А один разве много выпьешь? Вы попробуйте, какие раки! Ни какие омары не сравнятся.
- Составьте ему компанию, Алексей Васильевич, - попросил Измайлов. - Мне срочное письмо в Петербург дописать надо.
- Нам бы с вами Федор Николаевич наедине переговорить, - сказал Лавровский. - Генерал-губернатор попросил. Дело касается недавней покупки жеребца для завода великого князя.
- Тогда можете меня совершенно не стесняться, - вздохнул Ростовцев. - Ибо я и есть главный виновник всей этой пренеприятной истории. Да вы присаживайтесь к столу. Иначе я ничего, и рассказывать не стану.
… Измайлов приехал в Москву, чтобы подобрать производителей и маточный состав для создающегося завода великого князя. Каждый день встречался с барышниками, посещал лучшие призовые конюшни. Присматривался, приценивался. Везде его сопровождал Гоша. Делать ему все равно было решительно нечего - имея приличное состояние, он нигде не служил. Правда, Измайлов категорически запретил приятелю лезть в разговоры, так как Гоша никогда не имел ничего общего с конским делом. Он долгое время полагал, что Сметанка, арабский жеребец от которого пошла, выведенная графом Алексеем Орловым, новая рысистая порода, это кобыла.
- Но ведь имя Сметанка женского рода - даже обиделся он, когда его подняли на смех.
Потом Фёдор уехал в Тульскую губернию, решил осмотреть конные заводы князя Оболенского в Шаховском, Добрынина в Прилепах. Обещал вернуться через неделю, но сильно задержался.
Алексей едва сдержал улыбку. Он догадался о причине задержки. Олимпиада Платоновна, жена Алексея Николаевича Добрынина, была женщина молодая, красивая и, ходили такие слухи, весьма любвеобильная. Многие из приезжающих в Прилепский конный завод увлекались ею. Очевидно, не стал исключением и Измайлов.
А к Ростовцеву однажды утром заявился какой-то барышник и сообщил, что нашёл, наконец жеребца, которого заказывал Фёдор Николаевич. Только покупать его надо сегодня же, а то перехватят. Гоша, искренне желая помочь другу, немного поторговался и выложил деньги.
- Помог, ничего не скажешь, - зло сверкнул глазами на Ростовцева Измайлов. - Мало того, он ещё Дмитрию Константиновичу телеграмму от моего имени послал: "По случаю купил родного брата самого Красивого-Молодца, от Непобедимого-Молодца 2-го и Каролины". А тот возьми, да и расскажи о покупке в "фонаре".