Однако его иллюзии довольно быстро развеялись: никто не спешил устраивать юношу без связей на хорошее место, а на взятки у него не было денег. Его скудные сбережения и так таяли достаточно быстро. Появившиеся у Якоба приятели с превеликим удовольствием обедали в трактирах за счет доверчивого поляка, обещая ему похлопотать перед влиятельными покровителями. Однако выполнять свое обещание никто не спешил. Нашелся только один мало-мальски приличный человек, который дал Мульчинскому дельный совет.
– Ты должен жениться, Яша, – сказал он поляку.
– О чем ты говоришь? Я сам с хлеба на квас перебиваюсь, а ты мне предлагаешь еще и жену на шею посадить!
– Ты глуп, Яша, – рассмеялся приятель. – Жениться надо с умом. В наше время женятся на приданом, а жена это только добавка к нему. Приятная или не очень, – это как повезет. Ты недурен собой, молод, обхождения знаешь. Вот и ищи себе невесту!
– Так где ж мне ее искать? – снова приуныл Мульчинский.
– О-хо-хох, – вздохнул приятель. – Все-то тебя учить надо. И чего ты к нам приехал, коли понятий у тебя о жизни ну никаких?
– Да сам теперь вижу, что зря. Но в чужой-то стране завсегда кажется лучше чем дома…
– Ну да, ну да, – покивал приятель, а потом выдал как будто это была самая великая мудрость всех времен и народов, причем именно его изобретения. – Хорошо, где нас нет, Яша. Ну да ладно, я тебе еще раз помогу. Есть тут один аптекарь, он помощника ищет… Не ершись! – воскликнул приятель, когда Мульчинский было захотел возразить, что эдакую неказистую должность он и сам сыскать бы мог. – Сам знаю, что служба плохонькая. Однако ты, Яша не подумал, что помощник аптекаря часто во всякие разные дома ходит, да тайные дамские поручения исполняет. Смекаешь, что к чему? Вот так и познакомишься с будущей невестой. А службу свою всегда сможешь объяснить неурядицами временного характера, а как женишься, так бросишь, пока хоть при деле будешь.
Здраво поразмышляв, Мульчинский решил, что приятель дело говорит, и согласился. Так началась его служба в аптеке. Неожиданно сам для себя, Якоб увлекся фармакопеей настолько, что чуть не забыл о цели своего устройства на это место. Хозяин же через полгода работы нового помощника стал настолько им доволен, что подумывал взять в дело со временем, а уж потом и своим наследником сделать. Своих-то детей у аптекаря Миркина не было, вот и привязался старик к работящему поляку.
Некоторое время спустя, Мульчинский познакомился-таки с весьма хорошенькой барышней, которая была не то чтобы богата, но и не бесприданница. Была Сонечка Козина сиротой и воспитывалась с тетушкой, которая являлась весьма чувствительной натурой и вечно мнила себя нездоровой. Эта самая тетушка была чуть ли не самой главной клиенткой аптеки.
Постепенно Якоб и Сонечка почувствовали взаимную симпатию, что было весьма не плохо в свете задуманной Мульчинским женитьбы на приданном. Тетушка не возражала, когда молодой человек стал захаживать к ним в дом уже не по поручениям аптекаря, а просто так, повидаться с Сонечкой. Марье Филипповне, а именно так тетушка и прозывалась, весьма понравился робкий обходительный молодой человек, который с таким сочувствием относился к ее мнимым хворостям и всегда находил какое-нибудь новое средство, чтобы утишить ее страдания.
Марья Филипповна рассуждала, что Мульчинский не такая уж плохая для ее Сонечки партия: молод, хорош собой, нравится девушке, обходителен, воспитан, да и род его не так уж плох. А что беден, так что с того? Сонечкиного приданого хватит им обоим на безбедную жизнь. Ведь в нем сразу видно человека трудолюбивого: ведь не гнушается в аптеке служить! так что не стоит опасаться, что он Сонечкино приданое промотает в первый же год.
Одним словом, когда Мульчинский пришел делать предложение, отказа он не встретил, а получил радостное благословение тетушки. Достаточно быстро справили скромную свадебку, и молодые отправились в деревню, где у Сонечки имелось небольшое именье, оставшееся от родителей и бывшее частью ее приданного. Мульчинский был на седьмом небе от счастья.
Счастливая жизнь супругов Мульчинских продолжалась без малого пять лет. Потом Сонечка родила дочку, которую назвали Евдокией. Счастливый отец, души нечаявший в долгожданном ребенке называл малышку на польский манер Досей. Это имя дочь Мульчинского люто возненавидела, когда выросла.
Евдокия росла очень избалованной и капризной. К двенадцати годам стало ясно, что она вырастет потрясающей красавицей, так при рождении получила все лучшее и от отца, и от матери. Но характер ее был далек от совершенства. Она была хитрой, скрытной и злопамятной, не прощала никому даже малейших обид, а обижалась очень легко. Сонечка, здоровье коей к этому времени сильно пошатнулась, не имела никакого влияния на дочь, а Мульчинский закрывал глаза на все проделки своей обожаемой малютки.
Когда Евдокии исполнилось пятнадцать, умерла тетушка ее матери, оставив свой дом Евдокии. Марья Филипповна пару раз приезжала в имение Мульчинских и очень полюбила девочку. Она даже пыталась уговорить Сонечку и Якоба отдать ей девочку на воспитание, но Мульчинский и слышать не хотел о том, чтобы расстаться со своим сокровищем. Евдокии было десять лет, когда отец ее окончательно отказался отпустить дочь в Москву к Марье Филипповне. Девочка промолчала, но затаила на отца в душе зло, хотя это был единственный раз, когда ей не удалось настоять на своем.
После смерти Марьи Филипповны, Евдокия снова стала уговаривать отца перебраться в Москву. Девочка ненавидела деревню всем своим не по-детски жестоким сердечком. Но отец снова отказался, ссылаясь на плохое здоровье матери, которой полезнее жить в дали от города. Теперь девочка возненавидела и мать, нездоровье которой вынуждало ее жить в деревне.
На свое шестнадцатилетие Евдокия упросила отца повезти ее в Москву, чтобы купить новых платьев. Скрепя сердце, тот согласился, хотя страшно не хотел оставлять совсем расхворавшуюся Сонечку. Но дочь так просила, так умоляла его, что он сдался. Перед отъездом Мульчинский оставил жене все необходимые лекарства, отдав горничной самый строгие распоряжения.
Через три дня отец и дочь вернулись из Первопрестольной, но Сонечку в живых не застали. Сраженный горем Якоб, пытаясь выяснить, как такое могло произойти, обнаружил, что на столике с лекарством стоит совершенно другая склянка, вместо оставленных им сердечных капель. Испуганная горничная, к которой приступил с допросом хозяин, Богом клялась, что ничего по своему почину не меняла, что все делала, как барин велел.
После похорон жены Якоб впал в чернейшую меланхолию и принялся заливать горе вином. В один из таких дней к нему пришла дочь, но она вовсе не собиралась утешать отца.
– Папенька, – сказала она, – давайте уедем отсюда в Москву. Теперь нас тут ничего не держит.
Мульчинский ужаснулся таким словам дочери:
– Дося, как ты такое можешь говорить! Ведь здесь же все напоминает о твоей маменьке, моей дорогой Сонечке…
– Вот именно, – подтвердила Евдокия жестко, поморщившись от ненавистного обращения. – Все напоминает о том, как вы убили маменьку своей небрежностью.
– Что ты говоришь, Дося? – воскликнул Мульчинский, сразу протрезвев от ужаса.
– Да, – повторила Евдокия. – Вы ее убили, перепутав лекарства. Вы всегда очень небрежны, потому что витаете в облаках. Вы даже не замечаете, что я уже выросла и мне надобно думать о будущем. Вы держите меня в этой дыре, когда мы можем прекрасно жить в Москве.
Сраженный такими словами дочери, Мульчинский заплакал. В его затуманенном винными парами мозгу прочно укрепилась мысль, что он действительно убил свою жену. С этого дня он сломался и позволил дочери делать все, что она хочет.
Они переехали в Москву, и через год Евдокия поняла, что самое лучшее, что ей светит – это мало-мальски пристойное замужество и все. На блестящую партию она рассчитывать не могла, даже при все своей красоте, так как была не слишком богата, а, посему, роскошные балы были для нее недосягаемы. Несмотря на свою юность, Евдокия обладала чрезвычайно расчетливым и деятельным умом. Ей хотелось непременно стать богатой, но более ей хотелось славы.
Отец ее, чтобы окончательно не спиться, занялся тем, чем занимался в молодости: открыл аптеку. Там среди склянок и порошков, готовя примочки и пилюли, он мог забыться. Через некоторое время Евдокия уговорила отца продать дом и снять меньших размеров квартиру. Сам Якоб почти перестал возвращаться домой, почти поселившись в своей аптеке. Поэтому он страшно удивился, когда однажды Евдокия явилась к нему сама в роскошном туалете и заявила, что стала актрисой, а вслед за тем потребовала, чтобы он никогда не заявлялся домой без предупреждения и называл ее отныне Ариадной Любчинской. Дескать, это имя гораздо больше подходит для сцены, чем Евдокия Мульчинская, дочь аптекаря.
Театральная карьера новоявленной Ариадны Любчинской развивалась не так, как она полагала. Никто не спешил давать главных ролей юной дебютантке, а вот соблазнить ее пытались постоянно. Через некоторое время она поняла, что ей необходим серьезный покровитель. Она наметила себе жертву и сумела добиться своего, дорого продав свою невинность. К отцу она заходила крайне редко, лишь когда ей требовались снадобья определенного рода. Якоб сначала пытался образумить дочь, уговорить ее вернуться в деревню, остепениться и выйти замуж, родить ему внуков. Но она только фыркала в ответ, говоря, что если он так этого желает, то может сам отправляться в свою деревню. Но этого Якоб сделать не мог, так как живя в Москве, мог хоть изредка видеть свою дочь.
С того, момента, как Ариадна нашла себе покровителя, ее актерская карьера начала постепенно идти в гору. Но все шло слишком медленно. Она начала менять богатых любовников, пытаясь уговорить каждого из них отвезти ее в Европу. Однако желающих выполнить этот ее каприз никак не находилось. Такое положение страшно злило Любчинскую, она чувствовала, что молодость ее проходит и с ужасом разглядывала свое лицо в зеркале, ища признаки неминуемого увядания.
Как-то она попыталась уговорить отца продать имение, но на этот раз он уперся и отказался наотрез даже тогда, когда дочь пригрозила ему, что обратится в полицию и расскажет о том, что он убил свою жену. Так ничего и не добившись, она была вынуждена уйти, хлопнув напоследок дверью.
И вот, около месяца назад, Любчинская снова появилась у своего отца с просьбой о наркотиках. Весь его испуг, все уговоры не подействовали, поэтому аптекарю ничего не оставалось, как выполнить, все, что она попросила. Потом был пакетик мышьяка…
ГЛАВА 15
Печальная повесть несчастного аптекаря была закончена. Никита Сергеевич, снова прочистил горло и сказал:
– Ну что ж, господин Мульчинский, вы были честны с нами, поэтому пока оставайтесь при своем деле, но не вздумайте никуда уезжать. Мы вас вызовем, когда понадобится. Да, и напомните мне, как называется эта ваша деревня?
– Дубово, у нас там такой милый домик, – ностальгически вздохнул аптекарь, понявший, что пока его в участок волочь не собираются. – Правда, я там уже столько лет не был. Наверное все пришло в ветхость и запустение…
Считая, что более здесь задерживаться не следует, Карозин подал знак принцу и Катеньке, что пора уходить. Все вместе они покинули аптеку, оставив Мульчинского сидеть с поникшей головой.
На улице уже наступали сумерки, но погода была располагала к прогулке – Катенька измаялась в душном аптечном закутке, пропитанном запахами лекарств. Принц измаялся не меньше ее, так как ко всему прочему почти ни слова не понял из длинного рассказа аптекаря. На его просьбу, передать содержание узнанного, Катенька любезно откликнулась согласием. Она вкратце поведала все Амиту, опустив ненужные и утомительные подробности. Когда она закончила говорить, профессор, весьма довольный собой и тем, как он справился с аптекарем, произнес:
– Ну что ж, полагаю, что сегодня уже поздно, чтобы отправляться в погоню за Любчинской, нам с вами потребно подумать, как мы будем действовать дальше. Сожалею, но мне придется быть завтра в университете, студенты, знаете ли… А вам, сударь, я бы тоже не рекомендовал ехать в это самое Дубово: с одним английским вы там ничего не узнаете. А Любчинская – дама решительная, к ней нужно будет подобраться осторожно.
– А я? – воскликнула Катенька.
– Ну тебя-то я одну и подавно не отпущу! Достаточно ты уже здесь набегалась.
– Но Никита, ведь нам нельзя медлить! Она может весьма не надолго задержаться в своем имении.
– Понимаю, и пока выхода не вижу, – признался Никита Сергеевич.
– Вспомнила! – вдруг воскликнула Катенька. – Я поеду с поручиком Давыдовым.
– С каким поручиком Давыдовым? – не понял Карозин.
– Ну как же, Никита Сергеевич, я же тебе о нем рассказывала. Владимир Николаевич Давыдов, поручик, жених пропавшей Даши Беретовой. Он весьма достойный молодой человек и не откажется помочь. К тому же ведь речь пойдет о жизни его невесты. Я уверена, что Любчинская забрала Дашу с собой: та слишком много знает, а убить ее актриса скорее всего не успела, или не решилась. Возможно, Любчинская еще как-то собирается использовать ее.
– Постой, Катенька, я вспомнила, ты говорила, что этот самый поручик разорвал свою помолвку с Дашей. Так с какой стати ему ввязываться в сомнительное приключение?
– А с такой, что он ее любит и искренне сожалеет о разрыве! Я уверена, что он с радостью согласится помочь, когда узнает, что Даша в опасности и что ее обманом завлекли в это гибельное дело.
– Ну хорошо-хорошо! – сдался профессор. – Ты меня убедила. Но я хотел бы сам переговорить с поручиком перед вашим отъездом.
– Тогда поедем к нему прямо сейчас. Я собираюсь завтра выехать достаточно рано, чтобы хотя бы засветло попасть в это самое Дубово. Надо будет расспросить прислугу: что-то я не припомню такой деревеньки.
Несчастный профессор осознал, что ему опять не светит быстро очутиться дома. Супруги распрощались с принцем, который выразил надежду на успех завтрашней Катенькиной поездки. Затем Карозин взял жену за локоток и решительно направился в сторону Арбатского переулка.
На их счастье поручик Давыдов оказался дома. Он был весьма обрадован появлением Катеньки и ее супруга, которого она сразу представила поручику, объяснив, что им необходимо срочно поговорить. Владимир Николаевич выразил горячее желание все узнать, как только понял, что речь пойдет о Даше. Сначала заговорила Катенька.
– Сударь, я узнала, что ваша бывшая невеста стала жертвой ловкой мошенницы и совершенно безжалостной женщины – актрисы Любчинской. Я предполагаю, что Любчинская увезла Дашу с собой в свое имение. Хуже всего, что, по всей видимости, бедную девушку приучили к смеси опиума и гашиша. Именно поэтому она так странно вела себя в последнее время. Ее руками Любчинская совершила преступление.
– Боже мой! – воскликнул Давыдов. – Где она? Я должен ее спасти! Я никогда не прощу себе, если Даша погибнет.
– Успокойтесь, сударь, – вмешался профессор. – Мы пришли к вам именно за тем, чтобы убедиться в том, что вам не безразлична судьба Даши. Теперь я вижу, что на вас можно положиться. Сейчас уже довольно поздно. Но я надеюсь, что вы согласитесь завтра сопровождать мою супругу в Дубово, где и может находиться Любчинская с вашей невестой. Мы сочли, что вам лучше будет поехать именно вдвоем, так как вы еще не знаете всех обстоятельств дела. Катерина Дмитриевна посвятит вас в подробности по дороге. Согласны ли вы с этим предложением.
– Разумеется, сударь, – пока говорил Карозин, поручик успел взять себя в руки, и теперь только биение жилки на виске выдавало его волнение. – вы хорошо все продумали, поэтому я в вашем распоряжении. Раполагайте мной, как сочтете нужным.
– Прекрасно, – удовлетворенно потер руки профессор, успокоенный на счет попутчика для Катеньки. – Завтра к восьми утра будьте готовы, а если это в ваших силах, постарайтесь разыскать извозчика, знающего дорогу в эту самую деревеньку.
– В этом нет необходимости, я сам прекрасно знаю дорогу. Наш полк проезжал мимо, возвращаясь с учений. Это было прошлой осенью, так что я прекрасно помню дорого.
– Прекрасно. Тогда заезжайте завтра за Катериной Дмитревной, а сейчас позвольте откланяться, так как день у нас был весьма насыщенный.
На следующий день ранним утром Катенька попрощалась с мужем, который перекрестил ее и пожелал удачи, села в коляску к поручику Давыдову и отбыла в Дубова, весьма надеясь, что этой поездкой наконец-то все завершится. А сам Никита Сергеевич отправился в университет, в очередной раз пытаясь вложить толику знаний в головы бесшабашных студиозусов. Сказать по правде, на сердце у профессора было весьма гнило. Отчего-то тревожные предчувствия никак не хотели покидать его. По дороге Карозин перебрал в голове, все, что мог, пытаясь успокоиться и уверить себя, что с Катенькой все будет в порядке, так как на этот раз она не кинулась очертя голову в очередную авантюру, а отправилась под защитой человека военного, имеющего при себе пистолет.
К обеду беспокойство Никиты Сергеевича возросло еще больше, хотя он прекрасно понимал, что супруга его и поручик едва ли доехали до деревеньки. Придя домой, он решил попробовать расспросить прислугу, где это самое Дубово находится. Оказалось, что кухарка Груня прекрасно знает деревеньку, так как у нее от туда родом свояченица, торгующая на рынке зеленью. До деревне этой было всего-навсего пару часов езды по тракту, а затем еще около часа по проселочной дороге.
Профессору подумалось, что в таком разе стоит ожидать Катеньку к вечеру домой. Это соображение слегка подняло ему дух, так что пообедал он с обычным своим аппетитом. Однако вечером Катенька не вернулась. Никита Сергеевич не находил себе места, поминутно вскакивал и подходил к окну: все ему мерещился стук копыт. Но каждый раз выяснялось, что у подъезда никого нет. Ближе к полуночи у Карозина разыгралась мигрень и он лег в постель. Но сон не шел. Никита Сергеевич ворочался с боку на бок, уговаривая себя, что дела у Катеньки и поручика могли обернуться так, что им пришлось заночевать и вернутся они утром. Однако сознание упорно рисовало ему картины одна страшнее другой.
Что бы отвлечься, профессор стал последовательно возводить в степень двойку, но упрямая цифра ускользала и корчила ему рожи, стоило только дойти до седьмой степени. Никита Сергеевич чертыхался и начинал сначала… Уснуть ему удалось только под утро, и то сон его был крайне тяжелым и обремененным кошмарами. Во сне Катенька билась, заживо замурованная в колодец, плакала и звала мужа. Лишь утренние лучи солнца избавили Карозина от мучений.
Он встал, оделся, впервые в жизни отказался от завтрака, потребовав лишь чашку крепчайшего кофе, залпом его проглотил, обжегся, закашлялся, чертыхаясь, и, мучимый головной болью и душевными терзаниями, поплелся в университет. Студенты во время лекций не узнавали Никиты Сергеевича, который был невероятно рассеян и дважды ошибся, доказывая теорему Абеля-Дирихле, что ранее никогда с ним не происходило.
Когда после лекций совершенно разбитый Карозин собрался домой, его остановил профессор Мальцев.
– Никита Сергеевич, передай нашу с супругой искреннюю благодарность Катерине Дмитриевне. Александра-то наша теперь стала словно ее подменили: тихая, покорная, у маменьки дом вести учится.