Мамзель Лесистратова протянула королю-инкогнито маленькую ручку, и хотя он был крайне недоволен тем, что придется лишний раз вставать со стула, но все же не смог ей отказать. Миг – и они уже кружились в танце, причем Лиза очень боялась, что его величество отдавит ей огромными башмачищами все туфли. Но гораздо важнее для нее было то, что сбывалась ее детская мечта, пусть и не совсем так, как ей того хотелось.
Луи, однако, решил не терять времени даром. В недавнем прошлом большой любимец женщин всех мастей и положений, он в бегах совсем забыл о дамской ласке и внимании. Порой приходилось перебиваться лишь девками на постоялых дворах, да и то тайком и за деньги, чтобы не дай Бог не раскрыть свое инкогнито. И тут в его руках оказалось стройное и гибкое тело юной леди из далекой России, причем явно питающей к нему нескрываемый интерес. Король вспомнил молодость и легонько провел рукой по спине партнерши так умело, что у нее мурашки пробежали по всему телу. Лиза столь раскраснелась от возбуждения, что возблагодарила Бога за спасительную маску, скрывающую ее стыд. Опытный король не стал останавливаться на достигнутом эффекте, тут же прижал к себе Лизавету потеснее и уже не особо стесняясь принялся оглаживать ее во всех доступных местах. Лиза и рада была бы оказать сопротивление и хоть как-то отстраниться, да его величество был силен и неимоверно притягателен, так что ей ничего не осталось, кроме того, чтобы растаять окончательно в руках страстного Луи и только молить Бога, чтобы танец подольше не кончался. Но танец все же кончился и порядком подуставший монарх решил несмотря на новые горизонты сладострастных радостей удалиться с танцпола.
– Я подумаю… – его величество, устроясь после танца на хрупком кресле поудобнее, вознамерился испить третью чашку кофе, собственноручно налитую из кофейника дрожащими руками. – Терпеть не могу эти балы и карнавалы, у венецианцев это лишь поощряет невежество и распущенность, подрывая благополучие республики… – заявил он лукаво.
– Да, я подумаю.
– Тут и думать нечего! – Лиза обмахнулась веером, грудь ее вздымалась, вероятно от жары и волнения, а может быть и от недавней близости с коронованной особой, пусть и в изгнании.
– А вы знаете, мадемуазель, я пожалуй соглашусь, если тамошние женщины похожи на вас! Ведь в вас легко влюбиться… – король усмехнулся. – Любовь играет немаловажную роль в политических играх, вот например некий швед так втюрился в супругу моего непутевого братца, Марию-Антуанетту, что и устроил все это бегство в карете!
– Боже, как это любопытно и увлекательно! Неудивительно, что королевские особы вызывают любовь у простых смертных… – при этих словах Лесистратова закатила глаза куда-то кверху, а возвращая их в исходную позицию, заметила в зале какое-то новое движение.
– Ну это столь естественно! – тучный король захохотал.
– Но мне пора бежать, ваше величество, меня ждут, а с вами несомненно еще свяжутся! – тут Лиза присела в реверансе и оставила Луи наедине с его грустными мыслями и кофе.
В это время в зале появился седой сухопарый господин, на которого все невольно обращали внимание. Он был одет во все черное, с переливчатым шитьем, и носил черную же как вороново крыло маску, толпа раздвигалась когда он проходил мимо, от него, казалось, веяло холодом могилы и все поникало при его приближении как последняя трава осени пред дыханием суровой зимы.
Присутствующие перешептывались, уж не сам ли это постаревший Джакомо Казанова, знаменитый венецианец, сердцеед и масон, который был не только авантюристом, но также увлекался магией и каббалистикой, кстати именно благодаря ему гамма венецианских карнавальных костюмов значительно расширилась. Некоторые же масоны, подобно Гольдони, видели в масонстве лишь лишнюю возможность устроить веселую вечеринку.
Тут красный арлекин, выскочив опять из ниоткуда, подошел вместе с седым сеньором прямиком к Лизе. Сердце Лесистратовой забилось еще чаще, хотя это было вряд ли возможно.
– Позвольте вам представить – мессир хозяин! – арлекин Клаус склонился в поклоне.
– Оставьте нас, – произнес мессир повелительно, с непонятным акцентом, и шута тут же и след простыл.
– Сударыня, я давно хотел взглянуть на вас поближе! – так начал свою речь странный господин, причем Лесистратова была вынуждена признать, что он не лишен некоторого шарма и обаяния. – Вы еще прекраснее чем я думал… а прекрасная женщина должна быть разумной, не так ли?
– Ах, мессир, прекрасные женщины редко бывают разумными! – Лесистратова попыталась выиграть время, дабы собраться с мыслями.
– Не скажите – женщины гораздо практичнее чем иногда может показаться, и вам ли этого не знать! – возразил черный господин. – Вы пытаетесь устроить и торговые дела, и любовные, и послужить своему государю – все вместе! Это похвально, но не лучше ли служить кому-то одному?
– Кому же? – Лиза сделала вид, что совершенно не догадывается о чем идет речь.
– Мне! Только не притворяйтесь, что вы еще не поняли, кто я таков. Вам очень повезло, что в нашу последнюю встречу в Париже вы выбрались из Лувра живой и здоровой… не всем присутствующим так пофартило, мадемуазель!
– О мой бог! Мне кажется, сударь, что вы сам дьявол! – заявила Лизавета, понемногу приходя в себя.
– Ну что вы, я вовсе не легендарный персонаж, я вполне реален. Хотя мое могущество, как вы могли уже заметить, несомненно велико и я предлагаю вам службу. Вы будете богаты, счастливы и довольны. Ваш ответ?
– Ах, господин барон, мне ужасно хочется согласиться… Но что же будет, если я все же откажу? – попробовала прибегнуть к кокетству наша героиня, что, впрочем, не возымело должного действия.
– Лучше не думать об этом! Мой гнев страшен, – произнес Черный барон, а это был разумеется он, мрачно. – И не рассчитывайте на ваших спутников, они все равно не смогут вам помочь.
Лесистратова поискала глазами в кружащейся танцующей толпе графа Г. и Морозявкина, но и впрямь они были далеко, танцуя с какими-то красотками и не думая более ни о чем. Вольдемар рассказывал жгучей черноокой сеньорите о своей охоте на медведей в России, и о том как однажды он голыми рукам и ножиком для чинки перьев уложил троих матерых зверюг, а граф повествовал о двух своих роскошных дворцах в Москве и Петербурге и о сказочном имении, в котором он имел честь и наслаждение жить райской жизнью. Итальянские дамы, несмотря на паршивое владение своих кавалеров языком Бокаччо, слушали, внимая каждому слову.
– Лучше представьте себе сударыня, от чего вы отказываетесь! Это вечная молодость! Я могу не только состарить человека, но и омолодить его, и заставить всегда выглядеть на столько лет, на сколько он сам захочет! В кого вы превратитесь лет через двадцать – особенно в холодной и мрачной России, где женщины моментально обращаются в сгорбленных годами старух? А я способен сохранить вас юной и прекрасной навечно! – барон в этот момент очень походил на Сатану.
– Не может быть! – Лиза охнула, в ее сердце неумолимо начал разгораться пламень желания, нет, просто жажда, неутолимая жажда вечной юности.
– Посмотрите на мое лицо – ни одной морщины! – барон на секунду снял маску, дабы Лиза удостоверилась в его словах, его лицо, и вправду без морщин, напоминало морду хищной птицы. – А седина – это просто краска.
Несколько секунд Лесистратова размышляла. Предложение черного барона было необычайно заманчиво, но для того чтобы его принять, нужно было пожертвовать очень многим, и прежде всего душевным спокойствием, на что она пойти никак не могла, даже ради такого прекрасного в своей негативной ауре кавалера. Необъяснима все же дамская логика. Ну как казалось бы можно променять вечное цветение молодости на эфемерный душевный покой. И все же…
– И все же, сударь, я говорю вам – нет! Нет и нет! – Лиза нагнула голову, ожидая что после этих слов в нее непременно ударит молния.
– Несчастная, противиться мне? Ну что ж… Схватить ее! Заточить! Не выпускать! Вы узнаете, сударыня, всю силу моего гнева! – барон, несостоявшийся лизонькин мессир, хлопнул в ладоши и неведомо откуда появившиеся стражники уволокли ее прочь.
Краем глаза Лесистратова заметила, как на помощь к ней пытались пробиться граф Г., отчаянно рубившийся со стражей, и даже кажется кого-то заколовший, и Морозявкин, размахивавший руками и вопивший как оглашенный, но ничто не помогло. Дворец дожей был соединен с темницей посредством моста вздохов, который назывался так потому, что именно по нему проводили заключенных в тюрьму. Сей мрачный мост с крытой галереей зловеще нависал над каналом Рио ди Палаццо. Несчастные родственники осужденного бросали на него последний взгляд через зарешеченное окошечко и испускали последний вздох – оправдательных приговоров выносить тогда было не принято.
Вскоре с местным правосудием ознакомилась и Лесистратова, скоротавшая ночь в тюремной камере. Комедия суда, в которой ей довелось поучаствовать, была весьма похожа на те самые "Комедии дель арте", которые разыгрывались в местных театрах. Казалось, что это те же актеры, которые просто сменили костюмы и грим.
Наследники суда инквизиции, или "Совета десяти", моментально постановили, что сеньорита Лесистратова виновна во всех смертных грехах и достойна самого сурового наказания. Негодяй барон тут же клятвенно засвидетельствовал, что самолично видел как распущенная Лесистратова не только соблазняла всех несчастных, имевших неосторожность оказаться возле ее юбки, но и носила маску как во время Карнавала, так и до него, за что согласно декрету "Совета десяти" полагалось суровое наказание – публичная порка на площади Сан-Марко и изгнание на четыре года с территории Венецианской Республики. Однако барон, пожевав сухими губами, рекомендовал не прибегать к столь тяжкой каре, которую следовало заменить только ссылкой.
– Сеньора, в наказание за вашу развращенность и распущенность вы приговариваетесь к заточению… Куда вы хотите чтобы вас сослали – в публичный дом или же в монастырь? – поинтересовался инквизитор с любопытством.
Несколько секунд Лесистратова колебалась, ее мысль отчаянно металась между двумя этими ипостасями. Наконец, как ей ни хотелось пожить свободно и развязно, не прислушиваясь к занудливым велениям долга, она все же выдавила из себя:
– В монастырь!
– Быть по сему! – подвел итог судья.
Морозявкин и граф Г., тогда с большим трудом выбравшиеся из рук местной стражи, проводили влекомую тюремщиками мимо зарешеченных окошек Лизу печальным взглядом и не менее печальным вздохом, как и предписывалось многовековой традицией, а она послала им на прощание воздушный поцелуй.
Дабы спасти товарку из цепких лап местного правосудия следовало держать военный совет. Этим Вольдемар с графом и занялись в кафе "Флориан", в котором бывали все венецианские знаменитости. Откушав ризотто с телятиной, поленту из кукурузы и вкуснейшую печень по-венециански с луком и анчоусами, дабы привести в должный порядок мысли и успокоить нервическую систему, приятели принялись обсуждать, как бы вызволить несчастную из узилища.
– Ты вызнал, куда ее уволокли? – поинтересовался Морозявкин сумрачно, умяв две тарелки рыбного супа "Zuppa di pesce" кряду и приступив к весьма распространенной в Венеции "Pasta e fagoli", состряпанной из макарон и фасоли.
– Да, в монашескую обитель. В женский монастырь Санта-Мария-дельи-Анджели, сырое и мрачное узилище, как сказывают аборигены.
– Представляю, как страдает там наша бедняжка! Сплошное воздержание, посты и молитвы, – пробормотал Морозявкин, потянувшись за очередной бутылью, оплетенной итальянской соломой. – А ты был у русского посланника?
– С этой тупой скотиной я говорил три раза, – злобно пробормотал граф Г. – Даже хотел вызвать его на дуэль. Но он зол на то что Лизонька обратилась к французскому королю в изгнании через его голову, мол это лишь посольская прерогатива. Помогать наотрез отказался, дескать не его дело и все. Посоветовал рассчитывать на дружескую поддержку. Я даже хотел вызвать его на дуэль, ну а потом просто двинул в зубы.
– А он что? – с интересом спросил Морозявкин.
– Неважно, – поморщился граф и почему-то потер скулу. – Важно лишь что нам делать теперь?
– Предоставь это мне, дружок! Я ее вытащу, нашу птичку! – после вина друг Вольдемар весьма раздухарился, как это обычно и случалось.
– Ты? – граф Г. казалось не был вполне уверен в способностях приятеля. – Но каким путем, скажи на милость?
Морозявкин нагнулся к графскому уху и что-то горячо зашептал…
Глава 15. Монастырь по-венециански
Тем временем жизнь в обители Convento di Santa Maria degli Angeli текла своим чередом. Однако же там процветали не только посты и молитвы, как по неопытности предположил Морозявкин. Европейские монастыри, как про то доподлинно вызнали путешественники из России, начиная еще с царя Петра I, служили местом заточения надоевших жен, светских львиц, пытавшихся снова стать добродетельными, и непристроенных дочек. Их "приданое" было весьма полезно монастырской казне. В монастыри удалялись также и вышедшие в тираж венецианские дожи, подобно Пьетро I или Витале Кандиано.
Даже сам Казанова, этот вечный любовник, не пропускал женские монастыри, причем уверял, что посещение оных было вполне сравнимо с публичными домами, разве что дамы проигрывали в опытности и разнообразии утех, хотя тоже не всегда, не всегда…. Вельможи жаждали чувственных удовольствий и осаждали эти рассадники добродетели, не довольствуясь обычными светскими куртизанками.
В общем под жарким итальянским солнцем расцветали не только розы, но и многочисленные любовные романы и похождения, причем повсеместно. Закон также не оставался глух к велениям плоти – например распоряжение XV века предписывало венецианкам хорошо питаться, дабы лаской и своими пышными формами отвлекать мужчин от греха содомии.
Сам же остров Мурано, спутник островного города Венеция, располагался в Венецианской Лагуне, наряду с островами Бурано и Торчелло. Здесь еще с античных времен селились венецианские стеклодувы. Они делали превосходное муранское стекло, зеркала, даже очки, и выхлопотали себе привилегию завести от аристократки ребенка, имя которого впоследствии заносили в "Золотую книгу" венецианских патрициев. Далеко ходить было не нужно – вельможи строили себе тут виллы, и предавались возвышенным философским и научным дискуссиям.
Вот в какое место угодила мадемуазель Лесистратова, сама того не подозревая. Отказавшись от ссылки в бордель, она полагала что обрела время подумать и собраться с силами для новых подвигов. Однако, как ей объяснили сестры, ее обязанности как образцовой послушницы должны были стать весьма обширными. Лесистратова боялась, что ее приставят как дворовую девку к черной работе на скотном дворе или в огороде, однако мать-настоятельница, внимательно и всесторонне ее осмотрев, и даже задрав по этому случаю выданную казенную рясу до грудей, нашла что она необычайно хороша собой и достаточна пышна формами, поэтому ей надлежит выполнять особые обязанности, вполне впрочем приятные. Лиза была порядком озадачена таким поворотом событий. Она конечно не раз слыхала уже сальные шуточки про монастыри и безутешных монашек, но никогда не придавала им серьезного значения.
– Видишь ли, дочь моя, – сказала настоятельница весьма томным, и в то же время авторитетным голосом, – у нас здесь есть много дам, которые желают вновь обрести утраченную в свете добродетель, и нам следует дать им возможность достичь этой высокой цели. С другой стороны, галантные миряне традиционно осаждают стены нашей обители, стремясь добиться взаимности от привлекательных сестер – особенно когда им отказывают строптивые горожанки…
– И поэтому сестрам надлежит удовлетворять их прихоти, а светские блудницы будут смирять в это время плоть постом и молитвой? – поинтересовалась с искренним возмущением догадливая Лизонька.
– Именно, постом и молитвой! Ты весьма догадлива, дочь моя. Ну а наши опытные сестры объяснят тебе все детали… – отрезала настоятельница, более похожая в этот момент на заурядную мамку из уездного дома терпимости.
Лиза поняла, что в суде ее обманули не только тогда, когда выносили приговор по лживому обвинению, но и тогда, когда предложили видимость выбора между публичным домом и монастырем, ибо выбор этот оказался между борделем и… еще хлеще борделем.
Сестры-наставницы немедля принялись обучать Лизу всевозможным премудростям. Они выдали ей в дополнение к грубой рясе стандартного закрытого покроя еще одну, с соблазнительными вырезами в округлых местах, показали ей как пользоваться "любовными пилюлями", дабы робевший до этого кавалер мигом превращался в дикого и разнузданного зверя, также монашкам надлежало пить обязательный кофе, для вящего возбуждения нервов и чувств.
– Иначе, сестра, ты не сможешь разбудить свою кошечку, что сладко спит под твоей юбкой! – поучали мадемуазель Лесистратову наставницы.
– Ах неужели вы думаете, что ее надо будить? Моя кошка никогда не спит! – отвечала Лизонька, приходя в ужас как от собственной смелости, так и от крайней распущенности монахинь.
За это время она узнала столько нового о таинствах интимной стороны жизни, сколько ей не удалось узнать ранее за весь свой короткий, хотя и боевой век. Несмотря на неудержимую тягу к новым сведениям, Лиза все же не испытывала большого счастья от ранее неведомого опыта, обрушившегося на нее столь внезапно. Однако сопротивление было бесполезно, ибо с первого же часа пребывания в этой обители чистоты и покоя наша героиня поняла, что попала не иначе как в половое рабство. А раз так, пришлось прикинуться до поры до времени покорной своей нынешней судьбе.
– Наши кавалеры так пресыщены эротическими впечатлениями что им просто не обойтись без возбудителей, помни об этом! – наставляли ею старшие по званию сестры-монахини. – И учти, что главное – не суетиться когда окажешься под кавалером, они этого не выносят…
Дни тянулись за днями, недели за неделями, и Лизе уже начинало казаться, что ей никогда не выбраться из монастырских стен. Природа острова, равно как и погода, была просто прелестна, но хотя Лизонька как мы помним отнюдь не была ханжой, местные нравы и ее заставили покраснеть, причем не раз. Монастырь в Мурано и его развеселые сестры выделялись даже на общем фоне итальянских женских обителей, их культ свободной любви казалось заполонил все.
В один из вечеров Лиза зашла в трапезную чуть позже обычного, и застала картину, воистину поразившую ее нескудное воображение. На нескольких столах одновременно, как на театральных подмостках, разыгрывались сцены лесбийской любви. Сестры, бесстыдно задрав свои одеяния, а кое-кто и вовсе избавившись от них, ласкали друг дружку по двое и по трое, извиваясь как гигантские змеи в серпентарии. Все это дикое зрелище наблюдали самые дорогие и почитаемые гости монастыря, а потом, теряя терпение, присоединялись к процессу с удвоенным рвением.
На этот раз Лизе удалось ускользнуть незамеченной, точнее она так понадеялась, что в разгаре событий ее не заметят. Но уже на следующий раз ее заблаговременно предупредили, подготовили и доставили на место. Отвертеться не удалось.
Эти оргии и попойки с музыкой и обязательным последующим уединением, если не свальным грехом, уже начали действовать ей на нервы. Лизе постоянно приходилось принимать участие в подобных кутежах наравне с другими сестрами, и надо отметить что она ни в чем им не уступала, и даже наоборот, гости сразу стали выделять "русскую красавицу" из общей толпы и специально искать ее общества.