- Чудесно, - сказал Ванзаров, забирая с тарелки последний бутерброд.
- И что это доказывает? - раздраженно спросил Сыровяткин.
- Объясняет… - Ванзаров жевал так смачно, что у полицмейстера свело челюсть, - почему жертва надела плащ с таким капюшоном.
- Простите, не понимаю…
- В хорошую погоду у вас принято сиживать в саду. Она не хотела, чтоб ее заметили соседи.
- Соседи кого? - спросил Сыровяткин, думая не о логике, а о бутербродах, погибших безвозвратно.
- Соседи ее сестры Агнии…
Ванзаров ждал, что полицмейстер, наконец, сейчас начнет соображать. Сыровяткин заметил это и победил себя.
- То есть вы хотите сказать…
- Да, Константин Семенович, хочу. Хочу попросить прощения, что бессовестно уничтожил ваш завтрак. За мной долг: большой обед. Но после того, как найдем убийцу. Передайте вашей супруге, что готовит она изумительно…
Как часто бывает, одно сильное чувство обратилось другим: Сыровяткину стало стыдно. Он вел себя глупейшим образом, недостойно чина и звания.
- Пустяки, Родион Георгиевич, - пробормотал он.
- Раз уж мы нашли двух соседей, надо узнать остальных… Кто живет здесь? - Ванзаров показал на дом чуть правее дачи Вольцевой.
- Господин Руковской, - ответил Сыровяткин.
- Чем знаменит?
- Ничем, мирный обыватель, кажется, любитель театров…
- В этом доме… - Ванзаров указал на следующую дачу, - живет странный господин, который измывается над девочкой лет двенадцати…
Сыровяткин смутился, как будто дело касалось его родственника.
- Ну что вы, это господин Гейнц, Людвиг Янович, учитель французского в отставке. Он занимается физической закалкой Зои… Это его приемная дочь… Честный и уважаемый горожанин.
- А дом с ним по соседству? В нем живет дама, которая носит полный траур.
- Вдова доктора Горжевского, Инна Леонидовна. После смерти мужа живет молитвенной жизнью, частенько бывает на его могиле…
- Остался один неизвестный, - сказал Ванзаров.
- Дом доктора Затонского, из нашей больницы, вы его видели, - ответил Сыровяткин, показав дом на карте.
Ванзаров кивнул.
- Чудесный человек… У вас такой город красивый, а на этой улице все дома на одно лицо.
- Все жадность и коммерческая хватка, будь она неладна. Ловкий господин землицу прикупил, домишки дешевые поставил, барыш хороший наварил. У нас вот такой подарок остался. Не люблю я этих капиталистов…
- Что ж, Константин Семенович, капитализм не наша печаль. Бутерброды ваши кончились, дачи кончились, теперь остается самое трудное.
Предостережение вернуло организму Сыровяткина утраченную бодрость. Он невольно собрался, готовясь к худшему.
- Как прикажете…
- Во-первых, отправляйтесь к барышне Вольцевой…
- Переодеться в цивильное?
- Наоборот, при всем форменном параде. Можете для солидности городового прихватить. Будет мало - берите оркестр пожарной части. Просите ее прибыть в больницу на опознание сегодня…
- Будет исполнено. Что-то еще?
- А еще… - сказал Ванзаров, немного задумавшись. - А еще, есть ли у вас хотя бы один толковый малый, желательно молодой, который может выполнить деликатную миссию?
Вопрос поставил Сыровяткина в тупик. Это было совсем не то, к чему он готовился. К счастью, ответ был не так труден.
- Найдется, - ответил полицмейстер, невольно переходя на шепот. - А что ему предстоит делать?
- Совершить мелкое преступление, - ответил Ванзаров и заговорщицки подмигнул.
Полицмейстер поначалу не понял: это шутка или проверка? Вскоре ему все объяснили.
31. Родственные души
Жители города Павловска еще не привыкли к ароматам знаменитой сигарки. За что винить их нельзя. Жуткую вонь не выдерживали даже столичные извозчики, а они-то запахов не чувствовали с рождения. Ощутив наползающее облачко, городовые морщились и отворачивались, больные, до сих пор оставшиеся в больничном дворе, умоляли прекратить их мучения, как угодно, хоть дав яду на всех. Только доктору Дубягскому было все равно. Потому что ему уже было все равно.
Владелец убийственной сигарки, как всегда, не обращал внимания на последствия курения. Отчасти потому, что Лебедев пребывал в странном и непривычном для него меланхолическом настроении. Он стоял около двери, ведущей в мертвецкую, разглядывал синеву небес и запускал в них струи табачного дыма. Кожаный фартук, надетый на сорочку, делал его похожим на нерукотворный памятник криминалистике.
Из мертвецкой вышел Шадрин и, робея, подошел к Лебедеву. Ему молча протянули кожаный портсигар, из которого высовывались хищные черные головки. Санитар не знал, что удостоился высшей любезности от великого криминалиста, на которую могут рассчитывать смертные. А потому вежливо отказался.
- Зря, отлично прочищает мозги, - сказал Лебедев, не повторяя царскую милость дважды. - И удовольствие заодно.
- Получил истинное удовольствие, наблюдая, как вы трудились, Аполлон Григорьевич, - ответил Шадрин. - Нашим до вас далеко.
Лесть никогда не вызывала протеста Лебедева.
- Откуда вы меня знаете? - для проверки спросил он.
- Да как же возможно! - изумился санитар. - Мы хоть в провинции, но газеты почитываем. Имя ваше гремит по всей России и, полагаю, по всему миру…
Столь мудрое замечание было встречено печальным вздохом.
- Слава - это пустое. Дело надо делать, а не гнаться за лавровыми венками.
- Ох, как верно сказано…
- А вы толковый малый, Шадрин. Надо было учиться, поступать на медицинский факультет…
Санитар окончательно засмущался.
- Что вы, куда мне. Уже поздно, да и средств нет. Я уж на своем месте как-нибудь.
Доктор Затонский, заприметив Шадрина, подошел с решительным видом.
- Вы что тут прохлаждаетесь? - заявил он. - Нашли время лясы точить…
Настроение доктора оставляло желать лучшего. Да и какое оно могло быть, когда главный врач уплыл в страну видений, а его подчиненный откровенно бездельничает. Затонский намеревался устроить приличную трепку санитару, но наткнулся на неожиданную преграду. Выпустив облако дыма, Лебедев отправил Затонского по некоторому адресу, назвать который не представляется возможным. А вдобавок отвесил несколько не менее сочных эпитетов.
Затонский опешил.
- Что вы сказали? - спросил он, как будто не веря собственным ушам.
- Что слышал… - и Лебедев добавил цветасто, как умел. - Этот малый помогает полицейскому расследованию. И будет помогать столько, сколько я решу. А ты, милый, пойди-ка вон и выпей чего-нибудь успокоительного…
Великого криминалиста смерили презрительным взглядом. Самообладание доктора было отменным.
- Я просто так не оставлю подобное хамство, - сказал он. - Обещаю приложить все усилия, чтобы вы были наказаны. Ваше начальство будет поставлено в известность о вашем поведении…
- Смотри не лопни, - сказал Лебедев, пыхнув ему в лицо дымом. - Повторю: пошел вон…
Зажмурившись и подавив кашель, Затонский выдержал испытание.
- Вы пожалеете о том, что себе позволили.
Он повернулся и пошел к больным, жавшимся друг к дружке серой стайкой.
Шадрин тихо охнул.
- Ну все, конец мне, - сказал он.
За что был награжден дружеским похлопыванием по плечу, от которого маленько согнулся набок.
- Не бойся, санитар, - сказал Лебедев. - Ничего он тебе не сделает. А коли рискнет, я его в бараний рог скручу. Знаем мы подобный тип: спеси много, а коснись его легонько - лопнет мыльным пузырем.
И Аполлон Григорьевич помахал кулаком, которым собирался коснуться легонько.
- Поверь, санитар, - продолжил он. - Мне значительно хуже, чем тебе…
Шадрин не мог поверить, что великий человек может страдать.
- Да как же такое возможно?
- Попал я с этим трупом в переделку. Теперь надо выпутываться.
- Не может быть! Что вы, светило криминалистики…
- И на солнце есть пятна, - философски ответил Лебедев.
- Да как же помочь-то вашему горю?
- Как тут поможешь? Никак…
- Может, обойдется?
- Нет, санитар, не обойдется… Он с меня теперь три шкуры спустит.
Шадрин невольно окинул взглядом величественную фигуру. "Пожалуй, что с такого три шкуры и выйдет. Если фартук кожаный учесть", - невольно говорил его восхищенный взгляд.
- Аполлон Григорьевич, - с чувством сказал он. - Если могу чем-то помочь, рассчитывайте на меня…
Как ни готовился санитар, Лебедев опять потрепал по плечу. Шадрин еле устоял.
- Добрая душа. За свои ошибки буду отвечать сам. А если тебя этот прыщ попробует обидеть, только скажи, душу из него вытрясу.
- Благодарю вас, господин Лебедев, - улыбаясь и кривясь от боли, проговорил Шадрин.
- Пошли, закончим наше безнадежное дело…
Криминалист втоптал сигарку в землю и отправился в мертвецкую.
Кажется, Шадрин не был так уверен в его высоком покровительстве. Он высматривал, чем занят Затонский, надеясь оправдаться и оказать помощь, но в его сторону даже не взглянули. Доктор сам отводил больных в корпус. Разрываясь между двух огней, санитар выбрал то, что было ближе.
Тем более из мертвецкой его позвали.
32. Поклонник муз
Ресторан при Павловском вокзале, главное место дачных обедов и торжественных банкетов, готовился к открытию сезона. Официанты натирали пол, мыли окна и выглаживали на столах сырые скатерти угольным утюжками - чтобы сидели, как влитые. Их хлопоты мало беспокоили господина в добротном пиджаке, вышедшем из моды лет пять назад, зато с необычной бутоньеркой в виде палицы, обвитой виноградной лозой. В бутоньерке была вставлена алая гвоздика. Господин неторопливо поглощал яичницу, которую ему приготовили при закрытой кухне.
В ресторан вошел еще посетитель. Официант подбежал к нему, стал извиняться, что у них закрыто. Ему что-то сказали такое, от чего официант отступил. Новый гость оглядел зал и направился в ту часть, где еще не свирепствовала уборка. Он еще выбирал стол, за которым было удобно, как вдруг заметил одинокого господина. На лице его отразился восторг открытия, а кончики роскошных усов немедленно полезли вверх. Невзирая на приличия, он подошел к завтракающему, скромно прижал шляпу к груди своей и наклонился к сидящему.
- Прошу простить за мою грубость, - сказал он исключительно приятным и вежливым тоном. - Не имею ли я великую честь видеть самого господина Душинцева?
Названный господин окинул незнакомца взглядом, нашел его вполне милым и довольно воспитанным, вытер салфеткой губы и, наконец, дружелюбно улыбнулся.
- Так и есть, так и есть! - сказал он задорно. - Простите, не припомню вас…
- О, какое счастье! - восторженно воскликнул Ванзаров, при этом подвигая себе стул. - Какое счастье! Какая честь! Сбылась моя мечта! Какой счастливый день!
- Да кто же? - спросил Душинцев, польщенный таким энтузиазмом.
- Приехал найти дачу, а нашел подлинное чудо! Кто бы мог поверить: вот так вот, запросто вижу великого Душинцева! Расскажу маменьке - не поверит! Какое везенье!
И Ванзаров в порыве чувств смял шляпу.
Редкий человек способен мыслить холодно, когда его в глаза называют "великим". Душинцев не был исключением. Отбросив глупую салфетку, он приготовился к чему-то приятному, что должно произойти, как подсказывало ему сердце.
- Вы меня знаете? - чуть жеманно спросил он.
- Как можно не знать великого балетного педагога! Вы воспитали плеяду танцовщиц! Какие имена! Какой успех! На вас держался русский балет! На вас держался Мариинский театр! Вас считают, пожалуй, самыми великим педагогом, рядом с которым поставить некого! Я и моя матушка ваши безграничные поклонники! Мы восторгаемся вашим талантом!
Душинцев, окончательно сраженный и оглушенный тирадой, не знал, что и делать. Зато новый знакомый не растерялся. Кликнул официанта и приказал подать шампанское. Бутылка была принесена удивительно скоро, как будто была наготове. Янтарный напиток хлынул в бокалы, пузырьки взлетели.
- За вас, великого педагога! - сказал Ванзаров, поднимая бокал.
Он подождал, пока Душинцев выпьет до дна. И сразу налил еще.
- За русский балет и его славу!
Такой тост невозможно было пропустить. Душинцев не пропустил. Бокал, который он поставил, по волшебству наполнился опять.
- За Терпсихору и ее верных служителей!
Душинцев вскочил, вознес руку и провозгласил:
- За великую музу!
После чего на гусарский манер залпом осушил бокал. И упал без сил на стул. Темп, взятый незнакомцем, немного утомил.
- Как зовут вас, молодой человек? - спросил Душинцев, ощущая, как в душе и теле медленно и сладко растекается мед счастья. Чувство, которое он давно позабыл.
- Чиновник Ванзаров, - последовал ответ. - Хочу найти дачу…
- О, милый мой, вы опоздали, все дачи у нас с января разобраны.
- Какая жалость. Но это ничего. Встреча с вами искупает мою неудачу. Вижу, у вас на лацкане символ дионисийцев… Какая тонкая работа, какая изящная вещица: фаллос, обвитый виноградом…
Душинцев хитро прищурился и погрозил пальцем.
- Есть нечто, о чем нельзя говорить всуе. Вы поклонник великого божества виноградного сока?
- В каком-то смысле. Вакхический культ, мистерии, тайны и прочие вакханалии сильно привлекали меня.
И Ванзаров налил еще бокал. Изрядно захмелевший Душинцев взял его, но не сразу попал локтем в стол. Наконец, найдя опору, он заявил, что хочет сказать нечто важное.
- За Диониса! - выпалил он и жадно припал к бокалу, испив его до конца. Ванзарову даже не пришлось повторять за ним.
- Знаете что, молодой человек, как вас там…
- Родион…
- Да, Гермион, я хоть дачу не сдаю, но для вас сделаю исключение: а приезжайте на лето с вашей матушкой ко мне. У меня дом скромный, но места хватит. О плате можете не беспокоиться.
Ванзаров излил поток патоки, чтобы выразить, как благодарен великому педагогу. Впрочем, нельзя и подумать, чтобы стеснить такого человека. Да и матушка никогда не согласится.
- Тогда… - Душинцев окончательно развалился на спинке стула, - …мой милый Гермион, я приглашаю вас завтра вечером ко мне. Вам, как адепту Диониса, будет любопытно.
- А что будет вечером?
- О! Это секрет… Тайна!
- Обожаю тайны, - сказал Ванзаров, доливая в бокал педагога. - Отказаться от вашего приглашения выше моих сил. Непременно буду.
Был еще поднят тост за театр вообще и за Мариинский балет в частности.
Душинцеву было так хорошо, что он не заметил, как и когда молодой человек исчез. Впрочем, в счете, который официант принес, бутылки шампанского не оказалось. В нетвердую голову Душинцева даже закралась шальная мысль: а не призрак ли это был? Не сам ли Дионис в человеческом обличье усладил своего поклонника хмельной влагой виноградной лозы?
33. Невидимые муки
Василий Ильич Антонов разрывался между страшной дилеммой: исполнить долг или ну его. С одной стороны, Управляющий не имеет права отсиживаться дома, когда в вверенном ему городке чуть не сгорела больница. Но пожар-то - не светский раут, там, чего доброго, надо распоряжения отдавать. Выслушивать на пепелище жалобы, утешать и заниматься подобными малоприятными делами. С другой стороны, отчего бы не наплевать на все? Оправдание у него имеется непоколебимое: нервное потрясение. С таким диагнозом можно хоть месяц отсиживаться, никто не посмеет укорять. Тем более - начальство. Тем более губернатор Санкт-Петербургской губернии граф Толь - человек мягкий, добрый, либеральный. Так не лучше ли отдаться заботам жены, чем общественному долгу?
Проведя в размышлениях утро, Антонов все-таки собрался с духом и потребовал у супруги свежую сорочку. Сам он казался себе идущим на казнь. Что было не так уж далеко от истины.
Докатив до больницы и сойдя с открытой коляски, Антонов глубоко и безнадежно пожалел, что пошел у себя на поводу. То, что предстало перед ним, больше походило на ад, чем на Павловск. Закопченная стена больничного корпуса, обильные лужи, больные, брошенные на произвол судьбы, брандмейстер, сажающий свою команду на пожарную телегу, городовые, топчущиеся без дела. Пьяный Дубягский, положенный на поленницу. И полное отсутствие полицмейстера, который одним своим видом обязан сдерживать хаос и бедлам. А над полем битвы - легкий аромат чего-то настолько омерзительного, что к горлу Управляющего подкатил комок. Нет, это ему за грехи, не иначе.
Только оторопь, которая сковала все его члены, удержала Василия Ильича прыгнуть в коляску и умчаться как можно дальше. За что он немедленно получил наказание. К нему торопливо подошел доктор Затонский, судя по всему, взбешенный до крайности.
- Господин Антонов… - начал он официальным тоном.
И сразу у Василия Ильича нехорошо закололо в правом боку.
- Здравствуй, Леонтий Иванович, - испробовал он увести дело на мирный лад.
- Не до церемоний, господин Управляющий. Желаю сделать официальное заявление.
- Ну, сделай, - покорно согласился Антонов.
- Сего дня мне было нанесено личное оскорбление господином из столицы.
- Как же тебя, сердешного, оскорбили?
- Он занял моего сотрудника, санитара Шадрина, на повторном вскрытии трупа заставил что-то изыскивать на полу мертвецкой.
- Ужасно, но за это в Сибирь не сослать…
- Он лично угрожал мне расправой в грубейшей форме.
- Да, Леонтий Иванович, нехорошо, - сказал Управляющий, прикидывая, как ловчее отговорить обиженного доктора строчить жалобу. На заседание Комитета, что ли, пригласить? - Кто тебя допек, небось Ванзаров этот?
- Помощник его.
- Полицейский чиновник какой-нибудь?
- Нет, криминалист, кажется, фамилия Лебедев…
Управляющему показалось, что он ослышался.
- Говоришь, Лебедев? Аполлон Григорьевич?
Затонский поморщился, выражая глубокое презрение к этой персоне.
- И чем же тебя оскорбил господин Лебедев? - спросил Антонов.
Доктор не обратил внимания, как сильно изменилась интонация его голоса, какие нотки в нем появились.
- Повторяю: он послал меня вон.
И тут Василия Ильича окончательно прорвало. Он топнул по луже и замахал руками так, будто хотел изрубить доктора в капусту.
- Ты кто такой?! Докторишка поганый! Мы тебя приютили, должность дали, а ты?! - орал Антонов, позабыв, что хотел покончить дело миром. - Ты на кого смеешь напраслину возводить?! На великого и знаменитого человека! Да ты кто такой? Вот ты кто! - Пальцы Управляющего сложились в дулю. - Пошел вон!
Антонов тяжело дышал и отчаянным жестом рванул ворот свежей сорочки.
Затонский не стал испытывать судьбу. Гордо поклонившись, гордо пошел к больнице, гордо держа спину.
- Ишь ты, - вслед ему пробормотал Управляющий. - А тебе чего? Жалобу?
Новый порыв гнева достался Шадрину. Санитар вжал голову в плечи и побежал за глубоко оскорбленным доктором.