Но певица и не думала останавливаться и не обращала внимания на то, что творилось вокруг, глаза её прикрылись, запрокинутое в небо лицо пылало жаром, она, вероятно, ничего не видела и не слышала, вся отдавшись овладевшей ею эйфорией:
Одежды странные, неведомые речи!
И лица страшные и непонятный смех…
Но тот, кто подошёл и взял меня за плечи,
Свирепый и большой, - тот был страшнее всех!
С Глазкиным происходило неладное - он будто застыл, сцепив зубы и напрягшись, ледяными сделались его глаза, сжались кулаки. Он даже отстранился от певицы, и гневный рык вырвался из его нутра. Но Верочкой и Ноночкой это было воспринято за уместное подыгрывание актрисе, а Эллочка даже зааплодировала, не сдержавшись, крикнула "браво!". Лишь Задов, дотянувшись до стакана вина, осушил его наполовину и опрокинул на коврик, безвольно разжав пальцы.
А певица продолжала:
Он чёрный был и злой, как статуя Ваала!
Звериной шкурою охвачен гибкий стан,
Но чёрное чело златая цепь венчала,
Священный царский знак далёких знойных стран.О, ласки чёрных рук так жадны и так грубы,
Что я не вспомнила заклятья чуждых чар!
Впились в мои уста оранжевые губы
И пили жизнь мою, и жгла меня Иштар!..
Анна Андреевна уронила голову на грудь, зашаталась вполне натуральственно, гитара вывалилась из её ослабевших рук, и сама бы она оказалась на траве, не подхвати её Глазкин.
Оставить равнодушными зрителей сей миг, конечно, не мог; рукоплесканиями, криками, визгом наградили певицу, а Глазкин, не владея собой, жадными поцелуями покрыл её полураскрытые, словно в ожидании губы.
Неизвестно сколько бы длилось безумство, не прерви его жёсткий злой голос:
- Пируете без меня?
Наблюдавший за ними не одну минуту, Странников тяжело дышал, прислонившись спиной к дереву. Казалось, он только что гнался за кем-то, долго бежал и теперь приходил в себя. Выглядел ответственный секретарь неважнецки: те же закатанные до колен штаны на грязных уже ногах, взлохмаченная голова без шляпы, исцарапанное бледное лицо.
- Василёк! - трезвея, бросился Задов к приятелю. - Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?
- Упал, - присел тот медленно, не отрывая спины от ствола.
- Упал? Как? Где?
- Свалился в овраг, - устало закрыл тот глаза.
- Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.
- Слушай, дай лучше выпить, - пробормотал Странников и сплюнул тягучую слюну.
Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял это артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:
- Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?
- Гриня, я останусь, - сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. - Помощь какую?.. Лицо обмыть?..
- Дура! - цыкнул на неё Задов. - Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?
- Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней, - блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка развела руки в стороны, затараторила: - А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!
Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:
- Дай закурить!
- Вы же трубку? - не пришёл ещё тот в себя. - Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
- Цела. Что с ней станется? - тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: - На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
- Так вы за ней гнались?
- А-а! - махнул рукой Странников и грязно выругался. - Остановить хотел. Да куда там…
- С ней-то что? - Задов поднёс ещё водки. - Что вы оба, словно угорелые?
- От себя бегали, - выпив поднесённое, мрачно обронил Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко: - Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!
- Да ты что говоришь, Василий Петрович? - схватил приятеля за плечи Задов. - Дура баба, как есть дура! Чего ты за ней увязался? Лучше найдём! У меня их!.. А эту я тебе и не советовал…
- Забылся, глупец, что гордые попадаются… Вот и получил, - горько ухмыльнулся Странников и ощупал лицо. - Морду всю расцарапала, когда силой сунулся. Налей-ка ещё!
- Хватит тебе, Василёк, - слегка подлил в стакан Задов. - Тебе успокоиться надо. Позвать Анну Андреевну? Она на гитаре только что нам романс чудесненький сбацала. И какой романс! Как раз в тему. Вон, Павел Тимофеич заслушался. Какая женщина! Пальчики оближешь! Как раз в твоём вкусе. И умная.
- Умная баба - вдвойне дура! - зло вставил Глазкин.
Странников между тем выпил налитое, горько покачал головой, утираясь рукавом.
- Рассказов ждёте, субчики? Интересно небось послушать, как ответственному секретарю губкома баба глаза чуть не повыцарапала?
- Да что ты говоришь, Василёк… - Задов приплясывал вокруг Странникова с полупустой бутылкой, то с одного, то с другого бока оглаживал плечи. - С чего нам злорадствовать? Я себя кляну! Не надо было её брать, но для себя пригласил. Не ждал, не гадал, что ты втемяшишься. Меня ругать надо. Делать вот чего?.. Ума не приложу… Маргарита Львовна, она ведь вокруг Турина всё увивалась…
- А ничего вам обоим делать не надо! - рявкнул вдруг Глазкин. - Я её на место поставлю!
- Что вы такое удумали, Павел Тимофеевич? - испуганно покосился Задов. - Не надо этого. Здесь людей полно. Слух пойдёт. Само собой как-нибудь всё забудется…
- У меня не вякнет, стерва! Строила, строила всем зенки, а потом царапаться! - развернулся Глазкин к баркасу. - Только ты, Григорий Иванович, подежурь у трапа, постарайся, чтобы не зашёл кто, пока я не выйду оттуда.
- Да что же вы задумали, голубчик?
- Проучить её надо. Чтоб неповадно было.
- Павел! Ты чего это?.. - поднял голову Странников на председателя суда. - Ты в должность вступил. Негоже тебе.
- Обойдётся, Василий Петрович, - хмыкнул тот. - Исповедую её с глазу на глаз, а вдруг ошиблась она, любит вас всем сердцем, но задурила, решила поиграться? Горазды на забавы некоторые вертихвостки. Вот и проверю да на ум наставлю, если что.
- Не метод это, - забормотал тот, конфузясь, - не любит она меня.
- Не любит - полюбит, - зашагал Глазкин к баркасу. - У баб настроение, словно ветерок весенний, то в одну, то в другую сторону.
- Василий, останови его! - затряс Задов Странникова за плечи. - Он же дурной, когда перепьёт… Натворит бед!
- А ну вас всех к чертям! - вырвал из его рук бутылку секретарь и прилип к горлышку, запрокинув.
Но водка быстро кончилась. Отбросив бутылку в сторону, он поманил Задова.
- Неси ещё! Оскорбили меня… Напиться хочу…
Баркас покачивался на волнах, поскрипывал трап, когда поднимался Глазкин. Тишина встретила его на палубе, дверь каюты не прикрыта, болталась на сломанных петлях. Пнув её ногой, он шагнул в каюту, застрял, задев косяк, сунул голову внутрь:
- Есть живые?
- Кто там? - взвился женский голос. - Подождите! Я переодеваюсь!
- Обойдёшься! - ринулся он за порог.
Женщина высунулась из-за ширмы-занавески, накинула на голые плечи покрывало, отшатнулась к стене:
- Что вы себе позволяете?
- К тебе пришёл! Не догадываешься зачем? - поедал он её жадными глазами. - Ишь, актриса из-за тридевяти земель! Брезгуешь нашим секретарём?
- Убирайтесь вон!
- Подумай. Не горячись, - снизил он тон. - Может, председатель губсуда тебя устроит? Слышала, наверное, про право первой ночи? Начни с меня!
Он раскинул руки, ощерился и, загоняя её в угол, начал приближаться.
- Я крик подыму!
- Ори! Только мы одни здесь. Компания вся по грибы отправилась. Твой покровитель, Гришка Задов, двери сторожит.
Она схватилась за табуретку, но он легко выбил её:
- Не дичись! Ты же опытная баба, не девка двенадцатилетняя, знаешь, как всё делается…
Но не успел договорить - с треском распахнулась за его спиной дверь и на пороге выросла фигура Егора Ковригина:
- Это кто же здесь балует? Кто шумит?
- Ты, Егор! - опешил на секунду Глазкин.
- Вот, проходил мимо…
- Ну и иди. У нас свои дела с этой дамочкой.
- Какие свои? Кричит женщина?..
- Пошёл вон! - выхватив наган, Глазкин упёр его в грудь Ковригину. - Сопротивление председателю суда знаешь, чем грозит?
- Знаю, как не знать, - смирился тот и голову с улыбочкой опустил, но взмахнул ногой, и полетел наган на пол, секунды хватило, чтобы оказалось оружие у него в руке. - Опять лишка хватил, товарищ председатель суда… Прошлый раз из-за женского пола райкомвода нашего собирались на тот свет отправить, теперь вот дамочке грозитесь…
- Заткнись!
- И разговорчики ведёте нехорошие… Грязные, прямо скажу, разговорчики ваши, - выдержанно себя вёл Ковригин, ласково. - Грозитесь мне смертоубийством. А я ведь приставлен охранять жизнь ответственного секретаря губкома и порядок вокруг него блюсти. Простил я вас прошлый раз, ан не пошло на пользу. Придётся теперь доставить вас к Василию Петровичу для объяснений. Как раз он объявился на бережку. Ну-ка, следуйте со мной!
- Верни наган, болван! - рявкнул Глазкин. - Ответишь за самоуправство!
Он рванулся было к Ковригину, но тот отодвинулся в сторону и выстрелил в пол:
- Стой как стоишь! Я при исполнении обязанностей! - прикрикнул грознее и строже, подняв наган к самому носу Глазкина.
- Ты что, сволочь? - упали у того руки, побледнела физиономия. - Думаешь, чем грозишь?
- Выходите на палубу, Павел Тимофеевич, - посуровел Ковригин. - Не хотел я шуму, но, видать, не обойтись. Ветерком вас обдует, полегчает. Заодно и народ соберётся, посмотрит на вас.
- Позорить меня вздумал?! - зарычал в бессильной ярости тот.
- Идите, идите, - повёл наганом вперед Ковригин. - Не дёргайтесь. Без баловства, очень вас прошу.
Опустив голову, вывалился Глазкин из каюты на палубу. Спрятав оружие, Ковригин подтолкнул его к корме:
- А теперь скидайте портки и сигайте в речку. Охолоните пыл.
Крякнул Глазкин, не оборачиваясь, и как был при костюме, так и перекинулся за борт в воду, словно там ища спасения от позора.
- Вот и ладненько, - крикнул вдогонку Ковригин. - Так бы и сразу слушался.
- Пьяный он, как свинья, Жорик, - забеспокоилась Серафима из-за спины. - Не утонул бы.
- Дерьмо не тонет, - по-простому рассудил тот. - Природа не принимает.
X
Недобрые предчувствия посетили Роберта Романовича Джанерти, лишь получил он заключение медицинского эксперта по поводу смерти рыбопромышленника Лихомера. Однозначный диагноз - убили подателя жалобы, убили коварным способом, ловко инсценировав самоповешение, и записка оказалась выполнена не его рукой, подделана да настолько откровенно, что, стало быть, убийца уверен был в своей безнаказанности, мысли не допускал, что заинтересует кого-то смерть безвестного еврея.
Но теперь, поняв, что просчитался, рассуждал Джанерти, и, конечно, зная или догадываясь о поручении Арла и его намерениях, убийца предпримет все усилия замести следы, а следовательно, новыми жертвами могут стать Узилевский и Гладченко, давшие показания против Глазкина. Однако Лёвка с Максом не лыком шиты, у них информаторов поболее, нежели в сыске, про заключение эксперта уже, конечно, прослышали и прониклись, в какую истории влипли. Личности эти ради таких мелочей, как истина да справедливость, головами в петлю не полезут, а значит, от всего откажутся раньше суда и дадут дёру из города, если уже не смылись. Пытаться уговаривать их либо силой удержать - бесполезная затея, мучился следователь, и очень был заинтригован, когда, ложась спать в тяжких раздумьях, услышал звонок в дверь собственной квартиры. Вытащив наган из-под подушки и отправив его в карман пижамы, шагнул встречать нежданного гостя и совсем поразился, узрев в щель приоткрытой на цепочке двери не одного, а сразу двух: Узилевский и Гладченко, смущённые и непохожие на себя, испуганно жались на площадке.
- Прощения просим за столь поздний час… - мялся Узилевский.
- Да что уж там, проходите, - поторопил он их, пропуская, убедился, что в коридоре никого больше нет, быстро запер дверь.
Однако дальше порога не пустил, уставился вопросительно:
- Чем обязан?
- Удивили мы вас, Роберт Романович? - издалека начал Лёвка, озираясь.
- Нисколько, - отпарировал он, всё поняв и решив сразу брать быка за рога. - Если явились только за этим, могли дождаться утра. Но знаю, не это принесло вас обоих.
- Я же убеждал тебя… - дёрнулся Гладченко и нервно подтолкнул локтем Узилевского. - Уносим ноги! Зря припёрлись!
- Пронюхали, голубчики, про Лихомера, - оборвал его Джанерти. - И перепугались за собственные шкуры, не так ли?
- Вот! Слышишь, как нас встречают? - снова дёрнулся к выходу Гладченко.
- Да погоди ты, Макс… - оттолкнул его Лёвка и засверкал глазами на следователя. - Зря вы с нами так, Роберт Романович. Мы к вам, можно сказать, с чистой душой и с надеждой на защиту, раз уж объединило нас одно общее дело.
- Это-то я сразу понял, - не спешил менять тон Джанерти. - Влипли вы, господа, оба по уши в дерьмо ещё раньше, чем мне открылись на днях и покаялись. Однако за дурака хотели подержать, всех подлинных карт не раскрыли, утаить решили до особого случая, а теперь, когда жареный петух клюнул, когда почуяли, что верёвка, стянувшая шею Лихомера, и ваших не минует, прибежали ко мне. Так?.. Спрятаться-то от злодеев вам некуда. Длинны руки убийцы?
Понурясь, оба опустили головы.
- Ну ладно. Поздно мораль читать… Что мы здесь стоим, проходите, побеседуем по-людски, - смилостивился Джанерти и провёл их в полумрак кабинета, где, включив настольную лампу, кивнул на кресла, устроился сам за столом. - Угощать, извините, нечем. Домработница утром явится. Выпить тоже не предлагаю, так как сам не пью в такие поздние часы. Ну а вам не следует, чтобы опять не запамятовали, зачем пожаловали, - он криво усмехнулся. - Начинайте.
Приятели переглянулись, Лёвка заговорил первым:
- Вы, конечно, слышали об арестованном Губине Петре Аркадьевиче?
- Губине! Ишь куда хватил!.. Не высоко ли?
- Значит, слышали…
- Ну, допустим.
- Только знаете про него не всё, - прищурился Лёвка и подался к следователю вперёд, прямо змеёй весь вытянулся. - Мы вас просветим про такие его делишки с Глазкиным, что не поверите!
- Готов послушать, - не подал вида Джанерти. - Однако почему вы уверены, будто Губин подтвердит всё, что вы мне здесь наговорите?
- А куда ему деться? - выдавил гримасу Гладченко. - Ему вышка корячит за участие в убийстве Брауха! Он за соломинку уцепится! Вы ему только посулите надежду на жизнь, а он каждое наше слово подтвердит. Лишнего городить нам тоже не резон. За каждое слово отвечаем. Губин с Глазкиным на пару обирали нэпманов так, что те пикнуть не могли. Только нам и жалились с Лёвкой.
- Вот, значит, что вы за пазухой берегли… - поморщился Джанерти. - В самое сердце народной милиции метите!
- Ну, до сердца далековато, зря вы так, однако и нас за жабры взяли, Роберт Романович! - Узилевский, не мешай стол, так и вцепился бы в следователя, руки подрагивали от возбуждения. - Вы человек проницательный, Роберт Романович, в наших кругах слывёте порядочным, поэтому и доверились вам…
И Лёвка повёл рассказ.
Лишь под утро проводил нежданных гостей Джанерти, выслушав и тщательно всё записав. Теперь, рассуждал он, подтверди на суде их показания Губин, не видать Глазкину кресла председателя губернского суда, на тюремную скамью прямая дорога. Поэтому раньше времени решил не тревожить Арла; весь истерзавшись, дождался домработницы, подгоняя её, откушал кофе и заспешил в следственную тюрьму.
Шёл, а сам обдумывал ещё одну нелепую закавыку: Губин всё ещё числился за розыском: агент Ляпин задерживал передачу уголовного дела об убийстве Брауха в прокуратуру по пустяшным формальностям - не все бумаги добрал. Поэтому вызов на допрос Губина непосредственно следователем затруднялся. Пользуясь добрыми отношениями с начальником тюрьмы Минуровым, Джанерти, конечно, мог моментально решить этот вопрос и никто б ему препятствий не учинил, но Роберт Романович норму закона чтил превыше всего, поэтому из кабинета начальника тюрьмы позвонил исполняющему обязанности начальника губрозыска.
- Зачем вам понадобилась эта сволочь? - лениво поинтересовался Камытин. - Василий Евлампиевич распорядился никого к нему не допускать, пока Ляпин не закончит дело сам.
- Я б не настаивал, но у меня поручение Макара Захаровича, - пришлось намекнуть Джанерти.
- Сам Арёл крылья распушил на этого стервеца? - Камытин, хорошо знавший следователя ещё по совместной службе, мог позволить себе некоторые вольности. - Или другой какой интерес? Признайся как на духу, Романыч.
- Извини, не могу поделиться, Пётр Петрович, - Джанерти боялся откровенничать. - Не мой секрет.
- Вот как… - Камытин хмыкнул в ответ и телефонная трубка не смогла скрыть его иезуитства. - Хорошо. Только ты уж не обессудь, Роберт Романович, придётся тогда подождать разрешения Турина на этот допрос. Много времени не займёт. Пошлю к нему шофёра с бумагой, он лихо сгоняет и вам сразу же доставит. Вы в тюрьме, не ошибаюсь? С Растямом Харисовичем чаи гоняете? Знатная у него заварочка, пробовал. Привет ему передавайте.
И запиликала трубка отбоем.
- Вот крыса! - выругался Джанерти, оттолкнув аппарат. - Это он мне в ответ, что смолчал насчёт Губина.
- Артачится Пётр Петрович? - добродушный толстяк, начальник тюрьмы Минуров, слышал весь разговор, усмехнулся, сочувствуя, подмигнул. - Не переживайте. Бывает у него, когда шлея под хвост попадёт. Хотите - распоряжусь, выдадут вам Губина, ни одна собака знать не будет, а там и бумаги подвезут?
- Не к спеху, - поморщился Джанерти, закурил сигару и постарался перевести разговор на другую тему: - Мы ведь, Растям Харисович, действительно давненько с вами чаи не гоняли. К тому же, помнится, обещали вы похвастать новыми образцами татуировок ваших подопечных. Был перевалочный этап с Кавказа? Там ведь публика экзотичная, есть экземпляры!..
- Хватает этого добра, любуйтесь, - Минуров выложил перед следователем папку с зарисовками татуировок уголовников. - Надзиратель Приходько постарался, помня вашу просьбу. Всё хочу поинтересоваться, Роберт Романович, так ли помогают вашей работе эти допотопные художества или увлекаетесь ради забавы, баловство души?