- А так - некто, отняв шубу у Христиана Антоновича, нахлобучил шапку да проскочил мимо охраны. Солдаты, стоя на посту, видели, что доктор вышел, а теперь вон - вошел. Темно, метель - кто приглядываться станет? Шуба вышла - и шуба вошла. Таким образом в замке во время приема оказался совершенно посторонний человек, который давно уже положил глаз на скрипку Гварнери.
- А как он ушел из замка?
- При общем разъезде мог выскочить. И вынести скрипку под шубой. Ведь гостей не обыскивали - он мог присоединиться к компании тех же гарнизонных офицеров и проскочить мимо часовых вместе с ними, благо они в Цитадель, как мне кажется, вернулись пешком…
- Допросить часовых! - воскликнула княгиня. - Немедленно! Ступай, Иван Андреич, к князю! Коли ты прав и на след скрипки напал - сумею наградить!
- Напал-то напал, - пробормотал Маликульмульк, - да как заставить полицию искать того злоумышленника? Отопрутся - невозможно-де изловить того, кто мелькнул и пропал. И будут правы.
- Злоумышленник не дурак, постарается избавиться от шубы, - резонно заметила княгиня. - Пусть сыщика ко мне пришлют, я все приметы ее знаю! Найдется шуба - найдется и вор. Ступай скорее, медлитель! Фабий Кунктатор!
Но это уже не было руганью - в устах Варвары Васильевны это было тонкой шуткой. Женщина образованная, да еще вынужденная следить за образованием сыновей, всех поочередно, она просто не имела возможности забыть римскую историю и всех прославленных полководцев; но, как всякая светская дама, она запоминала не общий ход древних событий, а какие-то отдельные сведения, связанные с именами: Гай Юлий Цезарь и мартовские иды, Антоний и Клеопатра, Ганнибал и слоны, полководец Максим Фабий Кунктатор - и его потрясающая медлительность, как будто он надеялся, что армия Ганнибала как-то изничтожится сама собой…
Выслушав Маликульмулька, князь Голицын невольно рассмеялся.
- Так, выходит, главная виновница - моя шуба? И с нее весь спрос? Мысль диковинная - но княгиня права, такое возможно… Хорошо, ступай-ка, братец, подготовь письмо к коменданту - пусть пришлют в канцелярию вчерашних часовых.
С этими часовыми насилу управились - они были смертельно перепуганы приказанием явиться к самому генерал-губернатору. Было их четверо - двое стояли у Северных ворот, двое - у Южных в особых полосатых будках, предохранявших от снега и дождя. Солдат, которые обыкновенно несли караул у замка, старались занимать только этой службой - они должны были знать всех, кто проходит или проезжает в ворота, в лицо.
В канцелярии было пусто - ради Святок князь пожалел канцеляристов и велел отдыхать до Васильева дня. Все равно - вряд ли из столицы придут в эти дни какие-то важные депеши и циркуляры, двор и государь веселятся, всем не до дел. А если магистрат изобретет очередную пакость - так пусть ждет с этой пакостью, пока князь Голицын догуляет Святки.
Гарнизонные солдаты побаивались князя не потому, что имели на то основания: он, взяв под свое начало край, в коем девяносто лет не было войн, да и не предвиделось, пока не был строг с гарнизоном. Их смущал и пугал левый прищуренный глаз, придававший княжескому лицу, довольно благообразному, какое-то изощренное ехидство. Голицын выдумал этот прищур потому, что левый глаз немилосердно косил, и полагал, что так оно будет лучше. Судя по тому, что одна из первых придворных красавиц влюбилась в него и настояла на браке, выдумка оказалась удачной, да и брак - прочным.
Часовые эти были - молодцы, один к одному, из недавно расформированной гренадерской роты. Их уже обмундировали на новый лад - в белые штаны и камзолы, без петлиц на рукавах зеленых мундиров и обшивки на шляпах, зато с оранжевыми обшлагами, как полагалось издавна в Булгаковском полку, который ныне назывался просто Рижским гарнизонным. А вот шинели были павловские, добротные, и зимние цигейковые жилеты под мундир - тоже павловские.
- Немца-доктора все помнят? - спросил князь. - Того, что в шубе, крытой синим сукном, ходит?
- Никак нет, ваше сиятельство! - бодро ответил тот из солдат, что посмелее. - И знать не знаем!
- Шмидт редко выходит, и может статься, что именно эти молодцы его ни разу не встречали, - догадался Маликульмульк.
- Так, значит, они его и не впустили бы в замок, - сказал князь. - Но я этих ребятушек знаю - толку от них не сразу добьешься. Сам служил - изведал, каково с солдатом беседу вести. Так что спросим еще раз, попроще. В замке живет немец-старичок, моего роста. Иногда выходит на прогулку. Припомни-ка, братец, иные приметы, кроме шубы. Трость он носит?
- Как же без трости! Носит, конечно, - подтвердил Маликульмульк. - Седенький, волос не пудрит…
И задумался - хоть тресни, не мог описать словами личность Шмидта. Стоило столько лет литературе посвятить!.. Вдруг его осенило. Несколько лет назад он считался неплохим рисовальщиком. Как-то получилось, что в странствиях своих он рисование забросил - дивно еще, что скрипку не проиграл. Тут же Маликульмульк отыскал карандаш и набросал давно знакомое лицо на четвертушке бумаги.
- Ах, этот? Этого знаем, - подтвердили солдаты. - Этот по площади гулять изволит.
- Слава те Господи! - с некоторой иронией заметил князь. - Как выпал снег, он стал выходить в богатой лисьей шубе. Шуба синим сукном крыта - вспомнили?
- Синим? - и тут осмелевшие часовые даже заспорили. Почему-то одному казалось, что шуба была зеленая, другому - что вовсе черная. Князь жестом удержал Маликульмулька от язвительных замечаний.
- Это и с посланными в разведку случается, - тихо произнес он. - Дело житейское.
- Ваше сиятельство, разрешите доложить, я этого господина вчера видел, как он из ворот выходил, - вспомнил наконец самый спокойный из часовых. - Точно - был в шубе. Уж стемнело, какого цвета шуба - Бог весть, а лицо я видел, ей-Богу.
- Вспоминай дальше, голубчик. Ушел он перед тем, как стали съезжаться гости. А когда вернулся? - спросил князь.
- А он и не возвращался, ваше сиятельство.
- Точно ли не возвращался?
- Христом Богом! - часовой перекрестился.
- Ну, вот и рухнула ваша с княгиней выдумка, - сказал князь Маликульмульку. - Досадно.
- Самому досадно, ваше сиятельство, - Маликульмульк громко вздохнул. - Ну что, отпустим их с Богом?
- Да, конечно, ступайте в казармы, - велел солдатам князь.
Маликульмульк вышел вслед за ними и проводил до лестницы. Тут какая-то вышняя сила задержала его - вместо того чтобы вернуться, он немного задержался и услышал речи солдат, спустившихся на один пролет и уверенных, что господин начальник канцелярии их подслушать не может.
- Что ж ты, Иванец, не сказал про того мазурика в шубе? - спросил кто-то из незримых часовых.
- Да ну его! Расскажешь - ввек потом не расхлебаешь. Отчего не задержал да отчего не доложил.
- Так шуба-то - доподлинно синяя была?
- Синяя, я чай. Молчи, Байков, мало ли господ в таких шубах ходят? Молчи, понял, дурак?
Маликульмульк не умел приказывать людям. Но тут, хошь не хошь, приходилось.
- А ну-ка стойте! - крикнул он не очень уверенно. - Воротитесь сейчас же!
Незримые солдаты вмиг замолчали. Но несколько раз скрипнула лестница - видать, они, как дети малые, пытались спуститься на цыпочках.
Маликульмульк своей тяжкой поступью сбежал к ним.
- Что за мазурик в шубе? - спросил он, пытаясь придать голосу и взору суровости.
- Да хотел один проскочить в Северные ворота, да кто ж его пустит? - отвечал бойкий Иванец. - Он чушь городил, да и мы не лыком шиты - остался на площади, да и с шубой своей вместе.
- Так для чего ж это скрывать было?
- А для того, что сказывал, будто в замке его ждут, и поименно называл его сиятельство, ее сиятельство да господ офицеров.
- И не впустили?
- Не велено. У Южных ворот вон вместе с Байковым их сиятельств человек стоял с бумагой, по бумаге впускал. Мы ему туда идти сказали.
- Данилов, что ли? Говори, Байков!
- Может, и Данилов, - помедлив, ответил солдат. - Мы его знаем, он с их сиятельством часто выезжает. Да только ко мне тот господин в шубе не подходил. Может, передумал. А может, Боже упаси…
- Что?
- Может, к кому-то в экипаж напросился. Мы-то в экипажи не глядели, а тот господин только у кучера спрашивал, кого везет. Вот оно и получается…
- Доложить-то следовало, теперь сами видим…
- Так русский человек задним умом крепок…
- Значит, этот господин мог попасть в замок? - спросил Маликульмульк.
- Получается, что мог…
- Раз уж так сюда рвался…
- Вот ведь какие вы чудаки… Пошли наверх. Да пошли, чего вы стали?
Маликульмульку с большим трудом удалось уговорить испуганных часовых. И то - не благородные соображения повлияли, а обещание, что их сиятельство даст полтину на пропой.
- Положение начинает проясняться, - сказал, выслушав часовых, Голицын. - Коли он и впрямь напросился в карету, значит - человек здешний и с нашими немцами хорошо знаком.
- Отчего ж с немцами, а не с гарнизонными офицерами?
- Те бы личность, приглашения не имеющую, с собой в замок не взяли… по крайней мере, я желал бы в это верить… - князь усмехнулся, но как-то горестно, без задора.
- Ваше сиятельство, нужно спросить вашего Никитку и Юшку - они шубы у гостей принимали. Может, вспомнят шубу-то - вы ж ее сами носили?
- Но прежде всего нужно послать в Управу благочиния. Напиши-ка ты, братец, записочку на имя обер-полицмейстера, а я подмахну. Пусть оба дела заодно расследуют. Вот ведь чертова скрипка… Может, и впрямь в ад упорхнула? Злые духи унесли?
Маликульмульк лишь пожал плотными круглыми плечищами. Будучи вольтерьянцем и либертином, но уж никак не масоном, он признавал Господа как некое верховное существо, но место злым и добрым духам, сильфам, ундинам и гномам, определял в фантастических сказках, готических романах и собственной "Почте духов", не более.
Он сел писать записку в Управу благочиния, а князь пошел в свой кабинет.
Отправив с курьером записку, Маликульмульк задумался - что же теперь предпринять? По всему выходило, что он бессилен: полицейские сыщики умеют добывать сведения, это их ремесло. И, может статься, они уже что-то отыскали, потянули за ниточку, ведь приказ искать скрипку был получен с утра. Получен - а дальше?
Вражда с магистратом, которая уже укоренилась в Маликульмульковой душе, тут же дала ответ. Дальше - полицейские, которых магистрат давно уж прикормил, посмеются меж собой, до чего же поганая история случилась с генерал-губернатором, а действовать будут, как прикажут кормильцы-ратманы. Ибо генерал-губернатор сегодня сидит в Рижском замке, а завтра его отправят турок воевать, ратманы же и четыре бургомистра избираются пожизненно; и чья благосклонность важнее?
А тот же Бульмеринг, да что вредный Бульмеринг - тот же Барклай де Толли, так сладко ворковавший вчера с княгиней, узнав о похищении скрипки, не заорет: "Что за безобразие?! Сыскать вора немедля!", - а скажет в приватной обстановке: ах, как жаль бедного князя Голицына, ах, как неудачно завершился прием… И - все, других распоряжений умному полицейскому не требуется. Вот шубу, пожалуй, искать станут, ибо шуба пропала не в замке, а в крепости. Даже найти могут…
Поразмыслив, Маликульмульк понял, что лучше бы убраться из замка, пока княгиня о нем не вспомнила. Угодно ей считать его виновником покражи скрипки - тут ничего не поделаешь, будет считать. И единственное, что можно предпринять, - скрыться с глаз долой. Маликульмульк даже придумал, куда пойти. За всей суетой, связанной с приемом, он совсем забыл про Гринделя. А к тому наверняка уж приехал Паррот. В обществе благовоспитанных людей можно немного прийти в себя.
Перед тем как покинуть втихомолку замок, Маликульмульк заглянул к Христиану Антоновичу. Старичок лежал совсем один, под двумя перинами, всеми забытый - кому дело до больного доктора, когда хозяйка буянить изволит? Пообещав принести лекарства, Маликульмульк вышел Северными воротами и поспешил к аптеке Слона.
Большая Замковая, по которой он шел, была улица, для Рижской крепости довольно широкая и богатая. Маликульмульк с удовольствием поглядывал на витрины дорогих лавок и даже на женщин, хорошо одетых и оживленных, что невольно замедляли шаг у этих витрин. Родилась отличная мысль: пригласить Гринделя с Парротом пообедать. А если с Парротом его дети - тем лучше. Любопытно поглядеть, каких мальчиков воспитал этот человек.
Вдруг две прехорошенькие бюргерши, шедшие навстречу Маликульмульку, переглянулись, подтолкнули друг дружку локотком и перебежали на другую сторону Большой Замковой. Маликульмульк удивился - такого с ним еще не случалось. На всякий случай он оглянулся - не идет ли следом урод, испугавший красоток. И увидел мужчину в черной шубе и черной шапке, мрачного, как выходец с того света. Этот господин так глядел исподлобья, словно собирался непременно сегодня кого-то зарезать, только еще не сделал выбора.
Маликульмульк невольно ускорил шаг - меряться грозными взорами ему не хотелось. И лишь пройдя, почти пробежав, два десятка шагов, вспомнил: да ведь этого господина он уже встречал на Ратушной площади. И до того, в столице, в типографии Брейткопфа, коли память не врет.
Вроде он ничем этого хмурого господина не обидел, и тот его не обидел. Врагов своих Маликульмульк знал в лицо и поименно, список этот держал в голове лет семь по меньшей мере и вычеркнул пока лишь два имени - покойную государыню Екатерину, которая обошлась с ним неожиданно мягко - если вспомнить все его петушиные наскоки, и Якова Борисовича Княжнина, царствие ему небесное. Прочих прощать пока не собирался. Смерть давнего неприятеля была загадочна - чуть ли не после пыток в застенках Тайной канцелярии скончался, угодив туда из-за своей трагедии "Вадим". Правда иль нет - уже не докопаешься, да и мятежную трагедию государыня велела публично сжечь два года спустя после смерти автора. Однако ж два затейника, Крылов и Клушин, в журнале "Меркурий" целый панегирик Княжнину тиснули - хотя пьеса обоим не понравилась. До чего ж велика была страсть противоречить - и самому не верится, что считался когда-то записным бунтовщиком… все перегорело, один дым да зола, и тело, утратившее дух, шепчет: ну что еще осталось, кроме как позволить добрым людям кормить себя и забыть навеки и о прошлом, и о будущем?..
Решив, что чудак, возможно, страдает несварением желудка, Маликульмульк дошел до угла, свернул к Домскому собору, обогнул его и оказался на Новой улице, а там уж до аптеки было - менее полусотни шагов.
Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся.
Господин в черном выглядывал из-за угла. Стало быть, проводил. Вот это уже занятно, ибо Маликульмульк - не барышня на выданье и даже не хорошенькая вдовушка.
- Добрый день, милый друг! - приветствовал его Давид Иероним. - Заходите, расстегивайте шубу! Карл Готлиб, кофею для герра Крылова!
- Добрый день, но прежде всего дело. У нас в замке доктор заболел, нужно лекарство от жара. Про клюквенный морс я и сам знаю. Микстур, шариков каких-нибудь, травок…
- А он сам не сказал вам, что надобно?
- Он в жару, не смог выписать рецепт. Я бы еще взял для него бальзама, белого или черного. Они на таком множестве трав настояны, что должны помочь.
- Я слыхал, у вас есть средство наподобие наших бальзамов.
- Еще бы не быть. В Москве в москательных рядах продается смесь разных трав в фунтовых картузах, - сказал Маликульмульк. - И туда ж подмешано померанцевых корок. Называется - набор. Если на этом наборе настоять водку, то выйдет тот самый знаменитый "Ерофеич", который вошел в моду при покойной государыне, кто только им не лечился… Но я не привез набора, а если бы и привез - нет времени готовить настойку.
- Сейчас найду вам все нужное. Говорите, жар?
Маликульмульк, усевшись в кресло, наконец вздохнул с облегчением. Здесь он чувствовал себя как в раю - хотя для Косолапого Жанно раем была бы поварня в "Петербурге", но для философа Маликульмулька - именно это небольшое помещение, теплое и чистенькое, пропахшее травяными ароматами, с рядами белых фаянсовых банок на полках, и на каждой банке - надпись причудливыми немецкими буквами или просто картинка. Здесь было хорошо, здесь было безопасно, никто не посмел бы не то что закричать - а сердитое слово сказать.
- Паррот, надеюсь, еще не уехал? - спросил Маликульмульк.
- Нет, я жду его. Мы сегодня немного поработаем.
- Он придет с детьми?
- Да, конечно. Мальчики будут помогать. Я сам слишком поздно попал в лабораторию и до сих пор это ощущаю. Ремесло следует любить с детства. Вы ведь рано начали сочинять?
- Да, примерно в том возрасте, что сыновья Паррота.
- Вот видите.
Давид Иероним знать не желал, что Маликульмульк более не пишет. Было ли это с его стороны простой бездумной любезностью, истинным милосердием или попыткой пробудить в Маликульмульке совесть, - понять по его приветливому лицу было совершенно невозможно.
- Чем завершились ваши опыты с соленым картофелем?
- Подождите, придет Георг Фридрих - он объяснит, чем они завершились. Главное - наши результаты совпали. Мы вместе начали новую серию опытов. Карл Готлиб! Ты не заснул ли часом?
Мальчик отозвался из-за двери - обещал немедля подать кофей со штруделем. Слово "штрудель" очень обрадовало Косолапого Жанно, чуть ли не до истечения слюнок на подбородок. И Косолапый был прав - следовало срочно заесть все неприятности чем-то вкусным.
- Карл Готлиб! - крикнул он. - Ступай сюда! Я дам тебе денег - выбежишь на Ратушную площадь и купишь пряников и перечного печенья!
- Но сперва - кофей! - распорядился Давид Иероним. - Не хотите вместе со мной заглянуть к герру Струве? Я предупреждал его, что ему нельзя есть жирное, да он и сам это знает. Извольте радоваться - любящая супруга уговорила его съесть огромный кусок жареного поросенка. Хорошенький подарок на Рождество! Вот еще один случай в мою копилку.
- Что вы собираете?
- Неприятности, которые дамы причиняют мужчинам, - и тут Гриндель рассмеялся. Маликульмульк отметил - Давид Иероним впервые дал понять, что его одиночество объясняется давним и неудачным любовным приключением. Но думать об этом не стал, потому что вспомнилась Варвара Васильевна. А где княгиня - там и скандальная пропажа дорогой скрипки…
Встал вопрос: рассказывать ли про эту беду Гринделю и Парроту?
Как бы ни хотела княгиня утаить неприятность от рижан, а раз привлекли к розыску Управу благочиния - к вечеру об этом будет знать вся крепость, наутро - предместья. Догадавшись, что прием в Рижском замке обсуждается всеми водовозами, Варвара Васильевна снова придет в бешенство и ткнет перстом в виновника кражи, в разгильдяя, который не уследил за синьорами Манчини и скрипкой в их руках.
Давид Иероним простодушен, но добр и умен. Паррот строг и в строгости своей жесток - не терпит рядом с собой пороков. Но Паррот способен стать опорой слабому, этого у него не отнимешь. Однажды эти двое бескорыстно помогли недотепе-философу; может статься, и от смерти спасли.
Стало быть - осталось лишь дождаться.
Паррот со своими мальчиками пришел, когда были съедены и штрудель, и пряники, а сюртук Маликульмулька покрылся едва ли не вершковым слоем крошек от перечного печенья.