- Да, сэр, - наконец произнес Питт вслух. - Несомненно, сэр Энсти поручит своему личному врачу провести все необходимые обследования, без нашего вмешательства.
Этельстан удивленно заморгал. Он ожидал услышать не такой ответ.
- Несомненно, - смущенно согласился он. - Хотя я не думаю… ну… в общем… одним словом, это не наше дело. Семейные проблемы… каждый имеет право на личную жизнь… быть благородным человеком, в частности, - это не вмешиваться в чужие дела. Очень рад, что вы это понимаете! - У него в глазах оставалось последнее облачко сомнения. Его заключительная фраза прозвучала скорее как вопрос.
- Да, сэр, - ответил Питт. - И, как вы сказали, нет смысла проверять такого человека, как Альби Фробишер. Если болезни у него нет сегодня, то завтра она уже может быть.
Этельстан недовольно поморщился.
- Вот именно. А теперь, не сомневаюсь, у вас есть какие-то другие дела? Займитесь ими, а я должен подготовиться к встрече с членом парламента. У меня дел по горло. Лорд Эрнст Бофорт был ограблен. У себя дома. Очень неприятная проблема. Мне бы хотелось как можно скорее ее решить. Я обещал его светлости заняться ею лично. Вы можете одолжить мне Гилливрея? Он как раз тот, кому можно поручить это щекотливое дело.
- Да, сэр. Берите его, - произнес Питт с удовлетворением, обильно приправленным желчью.
Даже если они в конце концов задержат грабителей, что крайне маловероятно, похищенного к тому времени давно и след простынет, оно рассеется по запутанной сети подпольных ювелиров, ломбардов и нечистых на руку торговцев. Сержант еще слишком молод, чтобы понимать это, и слишком чист, чтобы проникнуть незамеченным в трущобы, не вызывая подозрений, - как это мог бы при желании сделать сам Питт. Известие разбежится впереди Гилливрея, розоволицего, с безукоризненным белым воротничком, такое же громкое, как если бы он повесил себе на шею колокольчик. Питт устыдился своего злорадства, однако это не помешало ему в полной мере насладиться этим чувством.
Выйдя от Этельстана, инспектор направился к себе. Встретив в коридоре Гилливрея, он, сияя в предвкушении, отослал его к суперинтенданту.
Войдя к себе в кабинет, Питт сел, уставившись на кипу донесений и отчетов. Наконец, час спустя, он сбросил все бумаги со стола в плетеную корзину с надписью "Входящие дела", схватил с вешалки пальто, нахлобучил на голову шляпу и вышел за дверь.
Поймав первого встретившегося извозчика, Питт забрался в экипаж, на ходу крикнув:
- Ньюгейт!
- Ньюгейт, сэр? - удивленно переспросил кучер.
- Да! Ньюгейтская тюрьма, знаешь? Гони быстрее!
- Туда спешить нечего, - рассудительно заметил кучер. - Тот, кто там, никуда не денется. Если только, конечно, его не вздернут. А вешать там никого не собираются - еще целых три недели. Когда кого-нибудь вешают, это знают все. Поглазеть приходят тысячи. В прошлом году собралось тысяч сто, я сам видел, точно вам говорю.
- Не болтай, лучше поторопись! - оборвал его Питт.
Мысль о том, что сто тысяч человек собрались, чтобы посмотреть, как будут вешать человека, была ужасной. Но инспектор знал, что это действительно так; кое-кто даже находил это зрелище очень увлекательным. Владелец комнаты, из окна которой открывался хороший вид на площадь перед Ньюгейтской тюрьмой, в день какой-нибудь интересной казни мог сдать ее за двадцать пять гиней. Зеваки отмечают такое событие шампанским и деликатесами.
Питт гадал, что такого есть в смерти, что она манит к себе людей - и зрелище чьей-то чужой агонии становится публичным развлечением? Своеобразным катарсисом собственных страхов - попыткой подкупить судьбу, оградить себя от насилия, которое может ворваться даже в самую безмятежную жизнь? Однако от мысли о том, что подобное может приносить наслаждение, Питту становилось тошно.
Когда извозчик остановился перед мрачным каменным фасадом Ньюгейтской тюрьмы, хлынул проливной дождь. Питт назвал себя охраннику у ворот, и его впустили внутрь.
- С кем, вы сказали?
- С Морисом Джеромом, - повторил инспектор.
- Его повесят, - без всякой необходимости заметил охранник.
- Да. - Питт проследовал за ним в серое чрево тюрьмы. Их шаги гулко отражались от унылых каменных стен. - Знаю.
- Он что-то знает, да? - продолжал охранник, направляясь к кабинету начальства, чтобы получить разрешение. Как приговоренному к смерти, Джерому не позволялись свидания.
- Возможно. - Питт не хотел лгать.
- Когда дело заходит так далеко, по мне лучше, чтобы этих бедолаг оставляли в покое, - сплюнув, заметил охранник. - Но я терпеть не могу тех, кто убивает детей. Это неслыханно. Убить взрослого мужчину - это одно, да и среди женщин немало таких, кто напрашивается на это. Но ребенок - это совсем другое, это противоестественно, вот что я вам скажу.
- Артуру Уэйбурну было шестнадцать лет, - помимо воли втянулся в спор Питт. - Едва ли его можно считать ребенком. Случалось, вешали и тех, кто был моложе.
- Ну да, - пробормотал охранник, - когда они того заслуживали, да. А еще их сажают в исправительные дома, чтобы не нарушали общественный порядок. Из-за них страдают приличные люди. Есть еще и "Стилья", в Колдбат-филдс.
Он имел в виду самую страшную лондонскую тюрьму, Бастилию, где здоровье и дух заключенных ломались за считаные месяцы однообразной бессмысленной работой вроде "артиллерийской учебы", когда узники бесконечно передают по кругу один другому чугунное пушечное ядро, так что начинают отваливаться от усталости руки, затекает спина, трещат перенапряженные мышцы. По сравнению с этим щипать паклю, до тех пор пока не собьются в кровь пальцы, - занятие простое. Питт ничего не ответил охраннику - тут не хватило бы никаких слов. Такие порядки царили в Бастилии уже несколько лет, но в прошлом все обстояло еще хуже. По крайней мере, колодки и кандалы исчезли, если от этого стало хоть чуточку лучше.
Питт объяснил старшему надзирателю, что хочет допросить Джерома в связи с полицейским расследованием, поскольку осталось еще несколько вопросов, которые нужно уладить в интересах потерпевших.
Надзиратель был в достаточной мере осведомлен об обстоятельствах дела и не потребовал более подробных объяснений. Он был знаком с самыми страшными болезнями, и не было таких извращений, известных человеку или зверю, с которыми бы он не сталкивался.
- Как вам угодно, - согласился надзиратель. - Хотя вам крайне повезет, если вы из него хоть что-нибудь вытянете. Что бы ни случилось с нами со всеми, через три недели его повесят, поэтому он все равно ничего не приобретает и ничего не теряет.
- У него есть жена, - напомнил Питт, хотя он понятия не имел, есть ли Джерому до нее какое-либо дело. В любом случае он хотя бы для виду должен был что-то ответить надзирателю. Он пришел повидаться с Джеромом, уступая внутренней потребности попытаться в последний раз успокоить свою душу и убедиться в том, что Джером виновен.
Когда инспектор вышел из кабинета старшего надзирателя, его встретил другой охранник, который провел его по серым сводчатым коридорам к камерам смертников. Атмосфера этого места облепила Питта со всех сторон, проникая в голову и в горло. На него обрушилась затхлость, вековая грязь, с которой было не по силам справиться никакой карболке, ощущение бесконечной усталости, усугубленной невозможностью отдохнуть. Как ведет себя человек, сознающий неизбежность своей смерти - которая придет в назначенный час, назначенную минуту, - лежит на кровати, не в силах заснуть, боясь, что сон украдет у него несколько драгоценных мгновений оставшейся жизни? Переживает заново свое прошлое - все хорошее, что случилось с ним? Или же раскаивается, терзаясь чувством вины, и просит прощения у Бога, о чьем существовании он внезапно вспомнил? Он заливается слезами - или сквернословит?
Охранник остановился.
- Вот мы и пришли, - фыркнув, сказал он. - Крикните мне, когда закончите.
- Спасибо. - Питт словно со стороны услышал собственный голос. Чисто автоматически ноги внесли его через открытую дверь в полумрак камеры. С громким металлическим лязгом дверь захлопнулась у него за спиной.
Джером сидел в углу на соломенном тюфяке. Он оглянулся не сразу. Ключ повернулся в замке, оставив инспектора запертым внутри. Наконец до Джерома, похоже, дошло, что это не обычная проверка. Подняв голову, он увидел Питта, и у него в глазах отразилось равнодушное удивление, но ничего настолько сильного, что можно было бы назвать эмоциями. Как это ни странно, он показался инспектору в точности таким же, как и прежде, - надменным, отчужденным, словно события последних нескольких недель были для него лишь чем-то таким, о чем он прочитал в газете.
Томас, опасаясь перемен к худшему, приготовился к тому, что ему придется столкнуться с самыми разными трудностями. И вот теперь, обнаружив, что это не так, он пребывал в растерянности. Джером просто не мог ему нравиться, но Питт помимо воли проникся к нему уважением за недюжинное самообладание.
Как странно, что такой человек, которого, похоже, нисколько не тронули ужасные обстоятельства, физические лишения, публичный позор и сознание того, что всего через несколько недель его ждет неминуемая смерть, одна из самых страшных, придуманных человечеством, - как поразительно, что такой человек полностью отдался своим низменным страстям и сам обусловил собственную погибель. Это было настолько поразительно, что Питт уже открыл было рот, собираясь извиниться за убогую камеру, за унижения, как будто это он был повинен в случившемся, а не сам Джером.
Это же какой-то вздор! Вот оно, еще одно доказательство: раз Джером ничего не чувствует и ничего не выказывает внешне, значит, он извращенец, страдает расстройством рассудка и тела. Нельзя от него требовать, чтобы он вел себя как нормальный человек, - потому что он не является нормальным. Надо вспомнить Артура Уэйбурна в блюгейтской канализации, вспомнить юное тело, подвергшееся гнусным надругательствам, и заняться тем, ради чего он сюда пришел.
- Джером, - начал Питт, делая шаг вперед.
Вот он здесь, о чем же ему спрашивать этого человека? Это его единственный шанс, он должен выяснить все, что хочет знать, выяснить, есть ли правда в нелицеприятной картине, изображенной Шарлоттой. Он не может расспрашивать Уэйбурна и обоих мальчишек; все зависит от этого единственного разговора, здесь, в сером свете, проникающем в расположенное под самым потолком маленькое окошко, забранное решеткой.
- Да? - холодно поинтересовался заключенный. - Что еще вам от меня нужно, мистер Питт? Если вы хотите успокоить свою совесть, я ничем не смогу вам помочь. Я не убивал Артура Уэйбурна, никогда не прикасался к нему в том непристойном виде, в чем меня обвинили. Спите вы ночью или беспокойно ворочаетесь в постели, это ваши трудности. Я ничем не могу вам помочь, и не стал бы помогать, даже если бы это было в моих силах.
Питт сказал первое, что пришло ему в голову:
- Вы вините меня в том, что с вами произошло?
Джером раздул ноздри - это выражение свидетельствовало о покорности и в то же время о презрении.
- Я считаю, вы выполнили свою работу в рамках своих ограничений. Вы настолько привыкли видеть грязь, что она мерещится вам повсюду. Быть может, это беда нашего общества в целом. Без полиции нам нельзя.
- Я обнаружил труп Артура Уэйбурна, - спокойно ответил Питт, с удивлением отметив, что эти обвинения нисколько не вывели его из себя. Впрочем, он понимал, в чем тут дело. Джерому хотелось сделать кому-нибудь больно, а больше у него под рукой никого не было. - Только это я и показал в суде. Я допросил семью Уэйбурнов, я проверил двух проституток. Но не я их нашел, и уж определенно не я вложил им в уста их показания.
Джером внимательно посмотрел на него, вглядываясь в его лицо своими карими глазами так, словно в нем крылась какая-то тайна.
- Вы не установили истину, - наконец сказал он. - Быть может, я слишком многого от вас прошу. Быть может, вы такая же жертва, как и я. Но только вы вольны уйти отсюда и повторить свои ошибки. А расплачиваться придется мне.
- Вы не убивали Артура? - Питт произнес это как предположение.
- Не убивал.
- Тогда кто его убил? И почему?
Джером уставился на свои ноги. Питт подсел на тюфяк рядом с ним.
- Он был неприятным подростком, - после некоторого молчания сказал Джером. - Я долго размышлял над тем, кто его убил. У меня нет никаких мыслей. Если бы они у меня были, я бы высказал их вам, чтобы вы их проверили.
- У моей жены есть одна теория… - начал Питт.
- Вот как? - Вялый голос Джерома был пропитан презрением.
- Не будьте таким высокомерным, черт бы вас побрал! - взорвался Томас. Внезапно вся его злость на это дело, на всю систему, на эту непоправимую, глупую трагедию прорвалась всего лишь от одного неодобрительного упоминания о Шарлотте. Его голос стал громким и резким. - Проклятие, у вас нет и этого!
Повернувшись к нему, Джером поднял брови.
- Вы хотите сказать, она не думает, что я это сделал? - Он по-прежнему не мог в это поверить, его лицо оставалось холодным, в глазах не было никаких чувств, кроме удивления.
- Моя жена считает, что, возможно, извращенцем был Артур, - произнес Питт уже спокойнее. - И что он втянул в свои занятия двух младших мальчишек. Сначала те ему повиновались, но затем, узнав друг про друга, объединились и убили его.
- Очень милое предположение, - горько заметил Джером. - Но я едва ли могу представить, чтобы у Годфри и Титуса хватило присутствия духа оттащить труп к канализационному люку и так надежно избавиться от него. Если бы не сверхбдительный ассенизатор и обленившиеся крысы, тело Артура никогда бы не опознали, вы это прекрасно понимаете.
- Да, понимаю, - согласился Питт. - Но подросткам мог помочь отец одного из них.
На какое-то мгновение глаза Джерома широко раскрылись, в них промелькнуло нечто такое, чего раньше не было. Затем его лицо слова потемнело.
- Артур захлебнулся в ванне. Почему бы просто не представить все как несчастный случай? Это было бы гораздо проще и бесконечно пристойнее. Бессмысленно сбрасывать труп в канализацию. У вашей жены богатое воображение, мистер Питт, но она далека от реальности. У нее чересчур зловещее представление о высшем свете. Если бы она была знакома с ним получше, она бы понимала, что такие господа не впадают в панику и не ведут себя так истерично.
Томас почувствовал себя оскорбленным. Еще никогда прежде происхождение Шарлотты не имело так мало отношения к делу, однако он поймал себя на том, что отвечает с обидой того самого честолюбивого среднего класса, чьи жизненные ценности презирал.
- Моя жена близко знакома с высшим светом. - Его голос прозвучал язвительно. - Она происходит из состоятельной семьи. Ее сестра - леди Эшворд. Вероятно, моя жена лучше нас с вами знает, как может вести себя элита общества, столкнувшись с подобным: подумать только, какой это кошмар - узнать, что твой сын носитель венерического заболевания и гомосексуалист! Быть может, вы не знакомы с дополнениями, внесенными в уголовный кодекс в прошлом году? Теперь гомосексуализм считается уголовным преступлением и карается тюремным заключением.
Джером отвернулся боком к свету, так что Питт не смог разобрать выражение его лица.
- На самом деле, - излишне опрометчиво продолжал инспектор, - возможно, Уэйбурн, узнав о наклонностях своего сына, сам его убил. Старший сын и наследник - извращенец, больной сифилисом! Уж лучше он умрет… лучше умрет. И не говорите мне, мистер Джером, что вы недостаточно хорошо знаете высшее общество и не можете в это поверить!
- О, я в это верю. - Джером медленно выпустил задержанный выдох. - Я в это верю, мистер Питт. Но ни вы, ни ваша жена, ни ангел господень не сможете это доказать. А закон даже не пытался! Я гораздо лучше подхожу на роль преступника. Никто не будет меня жалеть, никто ничего не имеет против. Ответ удовлетворяет всех, кто что-то значит. И у вас надежды заставить их изменить свое мнение меньше, чем стать премьер-министром. - Его губы скривились в язвительной усмешке. - Хотя, разумеется, я и не думал всерьез, что вы попытаетесь это сделать. Я ума не приложу, зачем вы пришли ко мне. Вас ведь теперь будут мучить кошмары - и долго!
Питт встал.
- Возможно, - согласился он. - Но я приходил ради вас, а не ради себя. Я вас не судил, я не искажал и не скрывал свидетельства. Если… - Запнувшись, он помолчал, затем снова повторил: - Если правосудие совершило ошибку, это произошло не по моей вине и не по моей воле. И мне наплевать, верите вы в это или нет. - Он ударил кулаком в дверь. - Тюремщик! Выпустите меня!
Дверь открылась, и Питт не оборачиваясь вышел в серый, сырой коридор. Он чувствовал ярость, смятение - и полную беспомощность.
Глава 8
Шарлотта также не могла выбросить из головы это дело. Она не смогла бы назвать ни одной причины, почему верила в невиновность Джерома; более того, она даже не могла точно сказать, верила ли в нее. Однако закон не требует от подозреваемого доказывать свою невиновность; достаточно лишь разумного сомнения.
И еще Шарлотте было жалко Эжени, даже несмотря на то, что до сих пор она не испытывала особых симпатий к этой женщине. Эжени раздражала ее, олицетворяя все то, чем она сама не являлась. Но Шарлотта сознавала, что может ошибаться: возможно, Эжени вовсе не играет эту роль. Возможно, она действительно мягкая, терпеливая, наивная женщина, робкая и покорная, считающая преданность высочайшей добродетелью. Быть может, она искренне любит своего мужа.
А если Джером действительно невиновен, из этого следует, что человек, убивший Артура Уэйбурна, останется на свободе, совершив, с точки зрения Шарлотты, еще более тяжкое преступление - поскольку оно было растянутым во времени, что давало возможность одуматься и что-то изменить, - а именно, допустив, чтобы вместо него осудили и повесили Мориса Джерома. Из всех человеческих деяний это было самое непростительное. Мысль об этом так выводила Шарлотту из себя, что она в ярости до боли стискивала зубы.
И смертную казнь невозможно исправить. Что, если Джером невиновен, но это выяснится слишком поздно?
Что бы ни намеревался сделать Питт, что бы только ни было в его силах - а, возможно, это было не так уж и много, - Шарлотта чувствовала, что не может оставаться в стороне. И теперь, когда вернулась Эмили, можно будет обратиться за помощью к ней, а также к двоюродной бабушке Веспасии.
Грейси снова придется присмотреть за Джемаймой и Дэниэлом. Оставалось всего три недели, не было времени на письма, визитные карточки и светские приличия. Шарлотта решила надеть платье получше, доехать на омнибусе, а затем на извозчике до Парагон-уок и навестить Эмили. У нее в голове крутились самые разные мысли: теории, вопросы без ответов, все то, что полиция не может сделать и, скорее всего, даже не попытается сделать.
Шарлотта крикнула служанку, и та от неожиданности пустилась бегом, громко топая по коридору. Запыхавшись, девушка ворвалась в гостиную и застала там хозяйку, спокойно стоящую перед камином.
- О! Мэм! - На лице Грейси отобразилось смущение. - Я вообразила, что вы ужасно ушиблись. Что случилось?