Эти слова заставили улыбнуться де ла Сутьера. Приступили к допросу свидетелей, по большей части это были те же самые, которых уже слушали по делу Франсуа Шеру. В числе новых находился Батист, слуга де ла Сутьера; он рассказал, как Бьенасси подъехал к нему в каштановой аллее, ведущей в Рокроль, и поручил передать записочку Женни Мерье. Припомнил, как господин захотел непременно прочитать записку, а затем велел отдать ее тому, кому она предназначалась.
Потом явился Франсуа Шеру в арестантской одежде, которого вызвали теперь уже в качестве свидетеля. Его показания, так же как и рассказ Батиста, полностью согласовывались с ответами подсудимого, так что темные стороны дела казались теперь вполне разъясненными. О Пальмире не было и речи. Де ла Сутьера жалели искренно, а все осуждение, вся ненависть обращены были на Женни Мерье, главную виновницу несчастья.
Когда пристав ввел молодую швею, в толпе зрителей началось сильное волнение; говорили шепотом, нагибались вперед, чтобы лучше рассмотреть виновницу столь драматических событий. Присяжные и члены суда разделяли это жадное любопытство, даже сам председатель, облокотившись на стол, с беспокойным и недоверчивым видом смотрел на новую свидетельницу. Все понимали, что от показаний Женни Мерье будут зависеть как приговор суда, так и общественное мнение и что развязка драмы находится в руках именно этой девушки. Арман, в эту минуту писавший один из своих отчетов Пальмире, которые время от времени относил девушке один из слуг, остановился, чтобы закончить его после предстоящих важных показаний.
Женни Мерье успела заметить, что судебные власти не проявляют к ней должной любезности и остаются равнодушными к пленительным взорам ее черных глаз. Ее скромный вид был в сильном противоречии с ее нарядом, а разрядиться она сочла необходимым. Ее светлое шелковое платье с юбкой неизмеримой ширины сидело на славу, поскольку сшито было ею самой; пелерина из этой же материи грациозными складками ниспадала вокруг талии. На голове у нее была лиловая креповая шляпка, простенькая, но со вкусом. Она прелестно обрамляла оживленное личико и волнистые волосы, черные как смоль. В этом наряде Женни Мерье действительно казалась прехорошенькой, и Буришон, который пробрался вперед, уловил восторженные взгляды, которыми окидывали его невесту. Сама Женни не поворачивала головы ни вправо, ни влево, и все свои победоносные взгляды и улыбки направляла на председателя суда.
Председатель, человек опытный в судебных делах, оставался холоден к обольстительным приемам лукавого создания. Он распорядился привести ее к присяге, а затем велел рассказать все, что она знает о деле.
Женни заговорила смиренным и робким тоном, считая его верным способом вызвать к себе участие. Назвав свои имя и фамилию, возраст и профессию, она рискнула в общих чертах набросать свою собственную биографию. Ей не препятствовали в этом, но, когда она объявила, что принадлежит к честному семейству и воспитана в строгих правилах, по лицам членов суда пробежали насмешливые улыбки. А когда Женни сказала, что была в Рокроле самой близкой приятельницей мадемуазель де ла Сутьер, председатель остановил ее, холодно сказав:
– Вы были служанкой на жаловании, и никем более. Что же касается оказанного вам доверия, то мы сейчас увидим, насколько вы заслуживали его. Продолжайте.
Эта бесцеремонная поправка окончательно спутала мысли Женни. Вместо того чтобы продолжить свой рассказ, она стала дополнять его пустыми и бесполезными подробностями. Тогда председатель, потеряв терпение, перебил ее во второй раз и приказал отвечать только на вопросы, которые ей задают.
– Женни, дочь Мерье, – начал он голосом твердым и торжественным, – вы знали сборщика податей Теодора Бьенасси?
– Я… видалась с ним несколько раз, – ответила Женни с запинкой, очевидно, пересилив себя.
– Несколько раз? – переспросил председатель. – Однако есть основания полагать, что ваши отношения были довольно близкими.
– Люди часто бывают злыми и говорят всякий вздор.
– Стало быть, вы отрицаете?
Минуту Женни колебалась, но тут из толпы зрителей внезапно раздался громкий кашель.
– Ах, боже мой! Я, быть может, немного пококетничала с месье Бьенасси. Он был такого веселого нрава, а швеям очень строгую добродетель выказывать не следует… понятно, до известной степени.
– О, вас никогда не обвиняли в слишком строгой добродетели! Теперь скажите, у вас была тайная переписка со сборщиком податей?
– Он писал мне несколько раз, я не отвергаю этого.
– Не писал ли он и мадемуазель де ла Сутьер?
Женни опять проявила нерешительность, но упорный кашель раздался вновь.
– Она действительно получила от него несколько писем, но в них были пустые напыщенные фразы, в которых никто ничего не понял бы. Да он и сам, кажется, не понимал их. Таким путем он надеялся овладеть сердцем мадемуазель де ла Сутьер, которая слыла очень сентиментальной. Он хотел жениться на ней.
– Итак, сборщик податей Теодор Бьенасси вел разом две любовные переписки: одну для выражения глубоких и почтительных чувств мадемуазель де ла Сутьер, другую, далеко не глубокомысленную и не почтительную, с вами, не так ли?
Женни потупила голову.
– Я не стану судить о поведении покойного Бьенасси, поскольку для него самого оно имело самые гибельные последствия. Но вы, Женни Мерье, не помогали ли ему осаждать мадемуазель де ла Сутьер докучливым вниманием? Не вы ли, например, предупреждали его, в какой день и в какое время вы будете гулять с мадемуазель в окрестностях Рокроля? Ведь это благодаря вам он несколько раз встречался и заводил разговор с мадемуазель де ла Сутьер?
– Они встречались раза два-три случайно, но госпожа ничего не говорила, месье Бьенасси один разглагольствовал и с уморительным кривлянием читал наизусть несколько фраз из романов. Зная, какой он весельчак, я с трудом сдерживалась от смеха.
– Они видались без вас?
– Никогда.
– Как бы то ни было, а вы поступали очень непохвально, и месье де ла Сутьер имел основательные причины выгнать вас из дома, как сделал это в день рокового происшествия.
Новый укор председателя заставил девушку побледнеть.
– Теперь, Женни Мерье, – продолжал он, – мы перейдем к событиям, произошедшим за несколько минут до убийства. Кому предназначалось письмо, которое месье де ла Сутьер увидел в руках Батиста? Говорят, оно затерялось и поэтому не может быть представлено в суде. На нем не было ни адреса, ни подписи.
– Оно предназначалось мадемуазель де ла Сутьер.
– В конце этого послания, по обыкновению напыщенного и непонятного, не было ли приписано несколько слов карандашом?
– Было. Месье Бьенасси выражал в приписке свою решимость всадить себе пулю в лоб, если мадемуазель де ла Сутьер не придет на свидание к нему возле брода.
– А вы поверили этой угрозе?
Женни пожала плечами.
– Я очень хорошо знала, что он не способен ее осуществить, – ответила она. – Он вел слишком веселую жизнь, чтобы так легко с ней расстаться.
– Однако вы утверждали вашей легковерной госпоже, что он все-таки может решиться на отчаянный поступок?
– Что же прикажете? Мне только что отказали от дома постыдным для меня образом, я была озлоблена на всех, даже на нее.
– Мадемуазель де ла Сутьер отказалась идти на свидание и послала вас повлиять на решение сборщика податей Бьенасси. Признаете ли вы, что взяли на себя это поручение?
– Признаю.
После этого ответа подсудимый и Арман Робертен свободнее перевели дух. Председатель, вероятно, также опасался, что именно ответит Женни на этот вопрос, потому что обвел членов суда значительным взором.
– Итак, мадемуазель Мерье, вы были свидетельницей убийства? – сказал он. – Изложите нам подробно все, что происходило.
Женни рассказала. Ее, конечно, могли упрекнуть в жестокосердии, слушая, с таким равнодушием она говорит о человеке, погибшем ужасной смертью, но истины она не исказила. Де ла Сутьер нашел ее рассказ вполне правдивым.
Теперь дело подсудимого казалось выигранным как по мнению присяжных, так и по мнению присутствующей публики. Осуждали преступное легкомыслие Бьенасси и безнравственную двуличность Женни Мерье. Каждый понимал естественный гнев отца, который хотел оградить свою дочь от оскорбления и отомстить за него. Однако следовало выяснить еще один пункт, и председатель, с большим трудом добившись тишины, спросил у свидетельницы:
– Направляясь к броду, вы набросили на плечи зеленую шелковую мантилью с капюшоном, которую мадемуазель де ла Сутьер носила в тот день?
Женни минуту молчала. Вновь раздался громкий кашель, и, когда председатель повторил вопрос, она проговорила, запинаясь:
– Быть может…
– А что вынудило вас взять эту мантилью?
– Право, не знаю. Может быть, я нечаянно это сделала.
– Не оттого ли скорее, – спросил судья строгим голосом, – что вы надеялись из мести или из другого побуждения, не менее постыдного, воспользоваться благоприятным случаем, чтобы подвергнуть нареканию доброе имя вашей госпожи? В этих роковых событиях ваше поведение, Женни Мерье, заслуживает строжайшего осуждения. Вы не оправдали доверия отца семейства, вы низкими средствами завлекали в пропасть невинную и чистую девушку, которая обращалась с вами как с сестрой! Подобные поступки возмутительны, и, хотя, к несчастью, они не наказываются законом, каждый честный человек питает к ним ненависть и презрение.
Этот новый укор произвел странное действие. Последние слова председателя, по-видимому, нарушили равновесие между волей и кипящими в Женни страстями. Она внезапно впала в неистовство. Щеки ее запылали багровым румянцем, глаза сверкнули, как два черных бриллианта, она выпрямилась и закричала звучным голосом:
– Так вот как со мной обращаются! Осуждение и стыд падают на меня одну, на бедную девушку, тогда как почет и участие – все на стороне богатой и благородной мадемуазель де ла Сутьер! Не позволю я этого! Каждому своя доля!
Я сейчас сказала много лжи. Мадемуазель де ла Сутьер и сборщик податей не нуждались в моем посредничестве, они часто виделись и без меня. Все их письма проходили через мои руки. Наконец, нет ни слова правды в этой смешной истории о мантилье, за которую меня осыпают бранью. Это мадемуазель де ла Сутьер была возле брода, я не захотела идти вместо нее. Все, что я рассказала о смерти сборщика податей, я узнала от нее, когда она в сильном испуге вернулась домой в вечер убийства. Вот это все – правда. Теперь пусть со мной делают что хотят… пусть убьют меня, пусть растерзают на куски, а это истинная правда.
Она громко разрыдалась. Минуту все многочисленное собрание находилось в оцепенении. Члены суда, люди опытные, и зрители, которым безнравственность Женни Мерье была известна не понаслышке, очень хорошо знали, как следовало понимать ее неожиданное заявление. Но та часть публики, которая легко увлекается и меняет свое мнение, была тронута ее дрожащим голосом и упорными уверениями. Они начали спрашивать себя, не стала ли Женни жертвой какого-нибудь тайного замысла или собственной преданности и самоотверженности. Шум стал таким сильным, что председатель вынужден был прибегнуть к угрозе удалить публику из зала заседаний, если порядок и тишина вновь не восстановятся. Когда волнение стало понемногу утихать, он снова обратился к Женни, которая, казалось, была готова упасть в обморок.
– Успокойтесь, Женни Мерье, и обдумайте сказанные вами слова. Сейчас вы еще можете от них отказаться и привести в свое оправдание, что поддались чувствам. Настаиваете ли вы на том, что ваши прежние показания были ложными?
– Да-да, настаиваю! – повторила Женни, топнув ногой.
– С какой целью вы обманывали правосудие?
– Вы хотите знать? Извольте: была обещана большая сумма денег.
– Кем обещана? Кому? Кто осмелился подкупить свидетеля? – строго спросил председатель.
Женни уже собиралась открыть рот, чтобы произнести имя, но тут раздался такой неистовый кашель, что во всем зале поднялся ропот.
– Я не могу сказать… впрочем, обещания были сделаны неопределенными намеками, и тот, кто говорил, наверняка откажется от своих слов.
Арман Робертен, сильно побледневший минуту назад, свободнее перевел дух. Председатель продолжал:
– Женни Мерье, вы опять противоречите себе самой. Я должен вас предупредить, что вы подвергаете себя строгому наказанию.
Председатель сделал знак одному из жандармов, и тот подошел к девушке. Та нисколько не испугалась.
– Женни Мерье, – начал председатель, – у меня есть право арестовать вас за ложное свидетельство. Я в последний раз повторяю свой вопрос: какое из двух ваших показаний можно считать правдивым?
– Последнее. Мадемуазель де ла Сутьер во всем виновата, а я…
– Жандарм, – остановил ее председатель, – с текущей минуты эта девушка под твоим надзором. Впредь до нового приказания ты не должен выпускать ее из виду.
Заседание было прервано, дело усложнилось и принимало невыгодный для де ла Сутьера оборот. Показания Женни были самыми важными для следствия. И если бывшая горничная вздумает упорствовать, отрицая свои первые показания, весь план, как обвинения, так и защиты, должен был подвергнуться полному изменению.
В большом собрании никогда нельзя безнаказанно произносить слова "подкуп, пристрастие к богатым, злоупотребление властью". Многие из присутствующих принимали живое участие в хорошенькой простолюдинке в ущерб благородной девице, которая не явилась в зал суда. Твердость Женни, не испугавшейся угроз, ее слезы, ее миловидное личико повлияли на многих, а в процессе, где общественное мнение играло одну из самых важных ролей, необходимо было удостовериться, что показания главного свидетеля истинны и не подвержены чьему бы то ни было давлению.
Женни сидела напротив присяжных и нисколько не пыталась облегчить их тяжелую задачу. Ее временный арест еще более усилил ее упорство. Она сидела неподвижно, скрестив руки и с выражением вызова на лице. Несколько раз посреди всеобщего беспорядка Буришон, человек с сильным кашлем, порывался подойти к ней, но был отстранен или приставом, или жандармом, приставленным к молодой девушке. Положение казалось безвыходным и грозило продлиться на неопределенное время.
Вдруг один из служителей суда с трудом пробрался сквозь плотную толпу. Он передал председателю конверт, тот распечатал его, быстро пробежал содержимое глазами и тотчас переговорил с членами суда. Вслед за тем все вернулись на свои места, и заседание продолжилось.
Присутствующие поняли, что в деле произошел внезапный резкий поворот, и с нетерпением ожидали, что же произойдет. Даже Женни вышла из своего оцепенения и проявила некоторое беспокойство.
– Предупреждаю защитника обвиняемого, – сказал председатель, – что в силу данной мне власти я представляю на обсуждение два письменных документа, к чтению которых приступлю тотчас. Эти бумаги помогут господам присяжным определить, насколько правдивы показания Женни Мерье. Сперва, однако, следует ознакомиться с письмом, к которому они приложены и подписи под которым засвидетельствованы надлежащими властями. Письмо это написано сестрами Бьенасси и содержит следующее:
"Милостивый государь!
Из чувства справедливости и для выявления истины мы вынуждены были отыскать в бумагах нашего несчастного брата те, которые могли бы пролить некоторый свет на важное дело, рассматриваемое вами в настоящее время. Как ни были прискорбны для нас эти поиски, какими невыгодными ни окажутся последствия для известных лиц и даже, быть может, для памяти того, кого мы оплакиваем, мы не колеблясь исполняем то, что считаем своим долгом. Итак, мы отправляем вам две бумаги, которые мы нашли и которые относятся к этому делу.
Марион и Гортанс Бьенасси".
– Теперь, – продолжал председатель, – перейдем к бумагам, которые мне прислали. Первая – письмо, судя по всему, от покойного Бьенасси к Женни Мерье, написанное незадолго до рокового случая. На этом письме нет подписи, конечно, но, судя по словам тех, кто хорошо знал почерк сборщика податей, оно написано его рукой. Вот содержание письма:
"Ты глупо поступаешь, милашка Женни, и моих дел в отношении своей томной госпожи не ведешь так, как следовало бы. Уж не ревнуешь ли ты, невзначай? Ты мне кажешься во сто крат милее, но жениться на тебе я не могу, а на ней мечтаю. Не забывай, что́ я обещал тебе, если ты мне поможешь в этом трудном деле. Но, повторяю, ты не оказываешь мне того содействия, на которое я рассчитываю. Мне наскучило писать иносказательные послания и получать в ответ фразы, отчаянно сентиментальные, платонические и без всякого значения. Правда, благодаря тебе я несколько раз встречал П. на большой дороге во время вашей ежедневной прогулки и даже заговаривал с ней в твоем присутствии, но она такая сдержанная, а я перед ней такой олух, что я не продвинулся ни на шаг. Уверяют, однако, что у меня есть соперники, добивающиеся ее руки…"
Ропот негодования пробежал по залу, потом все снова замокли и с напряженным вниманием стали прислушиваться к словам председателя, который спрашивал у Женни:
– Мадемуазель Мерье, вы получали письмо, которое я сейчас зачитал?
– Получила… нет… не помню! – ответила Женни в невыразимом смущении.
– Или, вернее, не хотите помнить. Господа присяжные оценят ваши слова по достоинству. Посмотрим, вспомните ли вы свою собственную записку, подписанную вами. Не угодно ли выслушать?
"Я не заслуживаю твоих упреков, любезный Теодор, я не могу справиться с этой белокурой фантазеркой, мысли которой вечно крутятся вокруг звезд и Луны. Напрасно я дала ей прочитать столько любовных романов. Надо быть человеком идеальным, из ее грез, а ты из рук вон обычный. Не отчаивайся, я придумаю какую-нибудь проделку, чтобы связать ее с тобой попрочнее. Неблагодарный! Ты никогда не поймешь, чего мне стоят услуги, которые я тебе оказываю.
Твоя Женни М.".
Это послание, полное орфографических ошибок, было написано накануне смерти сборщика податей, что доказывало поставленное на нем число. Итак, поклеп Женни на Пальмиру де ла Сутьер неоспоримо опровергался ее же собственным письмом. Председатель пояснил, что бумаги были найдены в письменном столе. Бьенасси, вероятно, забыл о них, и потому они не сгорели.
Судья спросил Женни, признает ли она, что это письмо писала она сама.
– Думайте так, если хотите, – ответила она резко, – но это не доказывает, – продолжала она уже вне себя, – чтобы я была возле брода, когда убили сборщика податей.
– Итак, вы настаиваете, что мадемуазель де ла Сутьер одна присутствовала при этом печальном событии? Хорошо. Не знаете ли вы, Женни Мерье, где в настоящую минуту находится зеленая шелковая мантилья, которая, согласно обвинительному акту и вашим собственным показаниям, была на госпоже де ла Сутьер в тот роковой вечер?
При этом неожиданном вопросе Женни вздрогнула, однако ответила с прежним дерзким упорством:
– Вероятно, в Рокроле.
– Подумайте хорошенько, не осталась ли эта мантилья у вас?
– Нет… нет… Бесспорно, нет!
– И в этот раз вы будете уличены во лжи. Пристав, разверните пакет.
Он указал на стол, где обыкновенно складывались вещи, служащие уликами, а пока его приказание исполнялось, обратился к присяжным:
– Видя, что эта девушка упорствует в своих ложных показаниях, я в силу данного мне права приказал полицейскому сыщику немедля отправиться на квартиру отца Мерье и обыскать вещи свидетельницы. Полицейский только что вернулся с отчетом об исполненном им поручении, и вот что он нашел.