2
Юра Чижик открыл дверь и был оглушен лавиной звуков: гулом, скрежетом, завыванием, стуком, визгом. Он переступил через порог и оказался в длинном помещении с большими окнами, уставленном станками.
Навстречу Юре шел узколицый паренек в темном берете, из-под которого выбивался черный чуб. Юра спросил у него, где начальник цеха. Паренек ответил и неожиданно улыбнулся; улыбка его была широкой и подбадривающей. Юра почувствовал себя увереннее.
Начальник цеха подвел его к пожилому человеку, стоявшему у большого станка.
- К вам, Кузьма Ерофеевич, за наукой. Ученик, в общем.
Кузьма Ерофеевич осмотрел Юру, потом опросил:
- В первый раз на заводе?
- С классом ходил, - ответил Юра.
- Ясно. Тогда постой около меня, присмотрись. В первый день положено только смотреть.
Юра отступил немного, чтобы не мешать Кузьме Ерофеевичу, и стал разглядывать станок. Вместе с толстым стержнем быстро вращалось зубчатое колесо. От заготовки летели мелкие кусочки, и то место, где прошли зубцы, становилось ровным и блестящим, "новеньким".
"Как положили на станок такую огромную деталь? Наверное, трудилось несколько человек, - подумал Юра. - Без помощников и не снять ее".
За станком на стенке висел небольшой плакатик. На нем был нарисован рабочий с поднятой рукой: "Станочник! Работай только с застегнутыми рукавами или в нарукавниках!" На другом плакатике Юра прочитал: "Станочник! Проверь, убрана ли со станка стружка и посторонние предметы!" Совсем как в парке: "Цветов не рвать!", "На траве не лежать", "Бросайте окурки и бумажки только в урны"…
Юра улыбнулся. Ему почему-то понравились эти плакатики, хотя он и не понимал, к чему они.
Кузьма Ерофеевич повернул рукоятку, и зубчатое колесо остановилось. Бросив на ходу "я сейчас!", он куда-то ушел. А вскоре вернулся. В одной руке он держал кусок толстого стального каната, в другой - продолговатую черную коробочку. Длинный шнур от нее тянулся к потолку, где двигался крючок.
Всего этого, оказывается, было достаточно, чтобы снять со станка обработанную деталь и поставить новую.
Кузьма Ерофеевич долго ходил вокруг станка, приподнимал и опускал деталь, отыскивая на ней полоски и точки.
- Разметчик хап-лап, а ты за него возись, - ворчал он.
Подошел начальник цеха. Он был озабочен:
- Торопись, Кузьма Ерофеевич. Сегодня надо окончить.
- Да уж постараюсь. Разметчик тут сплоховал.
Прошло еще минут пятнадцать. От безделья Юре стало не по себе: "Стою как неприкаянный". Подошел паренек в темном берете и остановился около Юры.
- Надо ее повернуть, - указал он на деталь.
Он помог Кузьме Ерофеевичу установить деталь в нужном положении. Почти все время паренек улыбался, и Юре показалось: это оттого, что он все знает и умеет.
- Самое трудное - настройка, - оказал он Юре. - А теперь хоть вальс играй.
Паренек пошел к своему станку.
Кузьма Ерофеевич посмотрел ему вслед и произнес:
- Ветрогон… Вот учитель…
Юре показалось, что в голосе старого рабочего прозвучала гордость.
В перерыве Юру задержал все тот же паренек с черным чубом.
- Хочешь, покажу тебе цех? - спросил он.
- Хочу.
Они пошли между рядами станков.
- Этот станок…
- Этот я знаю - карусельный, - перебил Юра.
- Точно. Вот видишь, тебе уже кое-что известно. Если что будет непонятно, давай ко мне. Меня Михаилом зовут.
Ни с того, ни с сего он перескочил на другую тему:
- Ты знаешь, как вертолет устроен? Я вчера брошюру читал. Интересно…
Михаил водил Юру от станка к станку и, пока не кончился перерыв, все рассказывал, рассказывал…
- Михаил, чего это мой ученик к тебе приклеился? - наконец услышали они ворчливый голос Кузьмы Ерофеевича и направились к нему.
- Вот он, ваш ученик, Кузьма Ерофеевич, не бойтесь, не отобью, - сказал Михаил и ушел к своему станку.
Кузьма Ерофеевич опять долго колдовал над деталью. При этом он тихо говорил, как бы про себя:
- Думаешь, небось: черепаха твой учитель; вон Михаил за это время две детали снял. А невдомек, что мне, старику, дают самые сложные детали.
- Мишка - воображала известный. Небось, и вам указания дает, - послышался голос молодого худощавого парнишки, работающего за соседним станком.
- Объявился! Без тебя бы мы не обошлись, - обрушился Кузьма Ерофеевич на рабочего. - Сумей ты дать две нормы, как Михаил, тогда и указывай другим. Выдумал тоже - "воображала"! Чтоб я таких прозвищ больше не слышал!
Кузьма Ерофеевич включил станок. Он заметил, что Юра едва сдерживает смех, и прикрикнул на него:
- Нечего уши развешивать! К работе приглядывайся!
- Вот шаблон. По нему заточи резец, - сказал Кузьма Ерофеевич и отвернулся, всем своим видом показывая, что дело он поручил самое пустяковое и не справиться с ним нельзя.
Юра пошел к точилу, обдумывая, как бы лучше выполнить задание. Ему хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы удивить всех. Пусть и Кузьма Ерофеевич и другие рабочие скажут: "Да, недаром парень десятилетку окончил, - голова, и не пустая, на плечах имеется". Юра не раз видел, как затачивают резцы, - на глаз. Незначительное отклонение от образца не мешало в работе. Он решил заточить резец точно по шаблону. Должна же для чего-то пригодиться геометрия, над которой ученик Чижик корпел в классе и дома! Юре вспомнился учитель математики Сергей Алексеевич, который говорил: "Без геометрии ни в каком деле не обойтись. Это наука точная, не стишки".
Сейчас Юре предстояло применить геометрию на деле. Он выпросил у мастера линейку и штангель. Перенес на бумагу размеры резца-шаблона. Чертеж получился хотя и грязноватый, но правильный. "Посмотрел бы сейчас Сергей Алексеевич на своего ученика. Наверняка сказал бы: "А из вас, Чижик, кажется, получится толк". От старательности Юра даже высунул язык. Теперь остается разделить угол. Нужно достать транспортир. Где? Спросил у соседа, тот посоветовал сходить к жестянщикам.
Когда Юра вернулся, Кузьма Ерофеевич встретил его недовольным ворчанием:
- Чего мудришь?
"Ладно, пусть поворчит, зато потом скажет: "Ишь ты, как в аптеке", - подумал Юра и про себя улыбнулся.
В спешке он и не заметил, как содрал мозоль. Боль почувствовал позже, когда, сравнив заточенный резец с шаблоном, понял, что резец никуда не годится.
"Как же это получилось? Ведь я чертил, измерял угол", - чуть не плакал от досады Юра.
Он стоял растерянный; резец валялся на полу, когда подошел Миша.
- Провались пропадом эта геометрия, - прошипел Юра.
- Что-о-о? - изумился Миша. - Ты что, слетел с катушек?
- Провались она, геометрия, и все, что мы зубрили в школе!
Миша прикоснулся ладонью к его лбу. Юра дернул головой.
- Не смейся. Я хотел, как лучше. На математику понадеялся.
Миша слушал Юру и делал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться. Поднял с пола испорченный резец.
- Ну и Пифагор! Зачем чертеж делал? У нас же есть специальный угломер. И еще школу хулишь!.. А я кончаю вечернюю. Уроки после смены, сон морит… Чудак ты. Смотри - не тот угол замерял.
Юра ваял резец, потом взглянул на чертеж. Вот оно что! Он в спешке разделил не тот угол. Вместо тупого - острый. А это - "наука точная, не стишки".
Честь геометрии была восстановлена.
Юра видел, что рабочие смотрят на него и некоторые смеются. Ему стало обидно. Он был зол на резец, на себя, на всех смеющихся. А тут еще Кузьма Ерофеевич позвал.
- Ну, как поживает твой резец?
- Испортил… - Юра со злостью швырнул резец в угол и, избегая взгляда старого рабочего, наклонился над гудящим станком. И вдруг - удар! Резкая боль. Юра схватился за щеку.
Кузьма Ерофеевич заворчал:
- Стружка ударила. Не нагибайся! Вон там аптечка, смажь щеку-то йодом…
Отчаяние и злость распирали Юру. Ничего у него не получится…
Откуда-то выскочил белесый худощавый паренек, предложил:
- Пошли в медпункт. Я тоже туда.
По пути он учил Юру:
- Тут сам на себя надейся. Никто не поможет. Учат плохо и платят гроши, а сами так хапают. Насмотрелся я тут за год-то.
Юра промолчал, он понимал, что это не так. Случай с заточкой резца показал, чего он стоит сам. Но слова белесого немного успокоили, - не он один виноват… У самой двери на стене он увидел плакатик. Там был нарисован все тот же рабочий с поднятой рукой: "Станочник! Остерегайся стружки!"
Щека разболелась. Пришлось ходить на перевязки. В эти дни Юра подружился с пареньком, вместе с которым был в медпункте. Его звали Леней. Работал он токарем и занимался на курсах технического минимума.
- И тебя погонят на техмин, - пугал Леня. Он любил сокращать слова. А еще больше любил обсуждать дела цеха, его людей.
Леня знал всё обо всех.
Однажды в клубе они увидели знакомого слесаря. На нем был дорогой костюм. На руке блестели золотые часы.
- Это еще что, - быстро зашептал Леня на ухо Юре. - У него наверняка скоро "Москвич" свой будет. А где деньгу берет? То-то. Он с начцехом в дружбе. Рука руку моет. Ему наверняка дают выгодную работу. Понял? А меня и тебя на дешевую поставят. Старая механика. Э-э… Я все их штучки изучил. Тут каждый думает только о себе…
Наслушавшись Лениных рассказов, Юра невольно стал смотреть на всех с подозрением. Он и к Мише начал относиться с опаской. Его внимание воспринимал как оскорбительную для себя опеку. Кузьма Ерофеевич опостылел ему так же, как уборка станка.
Юра все чаще вспоминал слова Яшки: "Каждый человек - за себя, а за тебя - никто", и от этого страх перед Яковом и Гундосым вырастал, как на дрожжах. Чудился смешок Яшки, сипенье Гундосого. А что, если снова встретишься с ними? В новой драке он будет таким же беспомощным, как и в первой, что была в том зловонном дворе. Никто не станет рядом с ним. Никто не вступится за него, если каждый - только за себя.
В эти дни Юра не ходил, а крался по улицам. "Все равно убьют, все равно убьют", - настойчиво стучала одна и та же мысль.
До этого он знал, что красивы киевские улицы и бульвары - просторные, с зелеными шеренгами деревьев. Теперь же он узнал, сколько на улице темных углов, где можно устроить засаду, сколько деревьев с толстыми стволами, за которыми удобно спрятаться и караулить свою жертву…
3
Лейтенант Рябцев разговаривал с отцом Гундосого, Филиппом Никандровичем Лесько, все время держась на некотором расстоянии. Этот слесарь внушал лейтенанту боязнь одной своей внешностью - угрюмым низким лбом, квадратной головой, вросшей в покатые литые плечи, руками, больше похожими на медвежьи лапы. Случайно заденет - мало не будет…
Филипп Лесько долго не понимал, о чем идет речь. "Может быть, притворяется", - мелькнуло в голове у лейтенанта, и он перешел на суровый тон:
- Ваш сын участвовал в воровской шайке. И вы этого не могли не знать.
- Мой Сева? - прохрипел Филипп Никандрович и стукнул кулаком по столу.
- Ваш Сева, по прозвищу Гундосый, - твердо ответил лейтенант, не отводя взгляда от побагровевшего лица слесаря.
Филипп Никандрович Лесько сидел на табурете. Из его горла вырывался грозный клекот:
- Как же это? Был тихий, лишнего слова не вымолвит. На заводе работал как все. Как же это? Сын старого Лесько - вор?
- Участие Севастьяна Лесько, по прозвищу Гундосый, в воровской шайке доказано, - официально сказал лейтенант.
- Да… - Лесько тяжело вздохнул и притихшим голосом сказал: - Верю… верю вам… Сам замечал - возвращается он с гулянок поздно, пьяненький. Несколько раз дома не ночевал. Думал я, - балуется, молодость в нем бродит. Перебесится - в разум войдет… - И вдруг закричал: - Но и ты пойми! Меня на этой улице каждая собака знает! Вот этими руками я завод подымал, когда с фронта вернулся. Тут пусто было, ветер свистал, а мы поставили на ноги всю махину. Два сына в моей бригаде слесарят. Мы по городу первенство держим. Привыкли работать на совесть. Старший сын во флотилии "Слава". Вот он на портрете - Федор Филиппович Лесько.
Лейтенант взглянул на портрет, висевший на стене рядом с семейной фотографией. На нем во весь рост был снят человек в морской форме с двумя орденами на груди.
Рябцеву все стало ясно: в этой хорошей рабочей семье Гундосый - паршивая овца, выродок.
- Далеко он не удрал, - успокоившись, сказал старый Лесько. - Ищите в пригородах. Там все его дружки живут. А если домой пожалует, положитесь на меня.
- Надеюсь на вас, Филипп Никандрович. - Лейтенант Рябцев крепко пожал его большую руку с твердыми рабочими мозолями и добавил: - Извините…
4
Адрес Гундосого нашли сравнительно просто. Юра Чижик указал район города и - приблизительно - улицу, где он жил. Участковые получили приметы Гундосого, и через три дня адрес стал известен.
Для выяснения фамилии и домашнего адреса Яшки пришлось посылать запрос в центральную картотеку, указав приметы и те немногие сведения, что были известны работникам Управления милиции со слов Юры. Прошла неделя, прежде чем подполковник Котловский получил толстый пакет с печатями и вскрыл его. В протоколе следствия указывалось, что Яков Черенок (кличка - Волк) был исключен из восьмого класса средней школы за хулиганство. В возрасте семнадцати лет он организовал воровскую шайку из несовершеннолетних, которая совершила свыше тридцати хищений. Шайка специализировалась на ограблении ларьков и продовольственных палаток. В характеристике, выданной Черенку, отбывшему в лагере четыре года и досрочно освобожденному по амнистии, указывалось: "Чрезмерно услужлив, коварен, жесток, совершенно беспринципен, с задатками садизма. Находясь в лагере, пытался издеваться над заключенным и был осужден дополнительно на три года".
Семен Игнатьевич долго рассматривал фотографии Яшки - Волка, откладывал их, закрывал глаза, стараясь представить себе атамана шайки, понять его. На фотографиях у Якова были большие серьезные глаза, но Котловский не видел, как они умеют недобро вспыхивать. На фотографии застыло красивое холеное лицо с чуть горбящимся носом, с четко очерченным ртом, а подполковник не знал, как умеет кривиться этот рот, обнажая хищные зубы, и не слышал, какие слова из него вылетают.
Семен Игнатьевич так и не смог представить себе, какой же Яков, и поступил так, как всегда поступал в подобных случаях - направился к людям, хорошо знавшим Якова, - прежде всего к его матери.
…Еще нестарая женщина, с бледным нездоровым лицом, встретила Семена Игнатьевича с тупым безразличием. Указала взглядом на стул. Это означало - "садитесь".
- Очевидно, вы догадываетесь, почему я пришел? - спросил подполковник.
- Догадываюсь, - ответила женщина. - Но я вам ничем помочь не смогу. Я уже больше трех месяцев не видела сына.
- Вы мать. Вы знаете сына лучше других и можете вместе с нами сделать все для его исправления или для его изоляции.
Женщина удивленно взглянула на Котловского:
- Вы предлагаете это мне, матери?
- Да, вам. Потому, что вы в первую очередь ответственны за него и за те следы преступления, которые он оставляет на своем пути. Я выражаюсь ясно?
Она кивнула.
- Чем скорее мы изловим его, тем меньше он успеет натворить. Меньше будет жертв и легче мера наказания… для него. - Последние слова подполковник выделил. - Но для этого мы должны знать многое о его привычках, поведении, о его друзьях.
- Спрашивайте, - устало сказала женщина.
- Когда впервые в поведении вашего сына обнаружились… ненормальности?
Подполковник знал, что наносит удары в открытую рану. Женщина поправила его.
- Вы хотели сказать: "Когда впервые обнаружились преступные наклонности?" В восьмом классе. Он сдружился с плохой компанией, его втянули. А до того был очень хорошим мальчиком. Отличник, общественник. Шалил, как все дети, в меру.
"Мера - понятие растяжимое, особенно материнская мера", - подумал подполковник.
- А потом он был уже запятнан. Это называется "на плохом счету". А он самолюбивый, гордый. Учителя его не любили, директор школы хотел избавиться от него любой ценой. От школы оттолкнули, он и качнулся к темным людям.
- Вы тяжело обвиняете учителей, - заметил Котловский, - и ничего не говорите о себе.
- Я не избегаю ответственности. Конечно, прежде всего виновата я. Не уследила, как его втянули. Он дружил с плохими мальчишками, они отравляли его своими манерами, учили разным гадостям. А после того как его исключили из школы, приличные родители запрещали своим детям водиться с Яшей. Ему некуда податься…
Котловский понял, что здесь ничего не добьется. Эта женщина внушала уважение своим печальным мужеством, но раздражала материнской слепотой. Подполковник представил, как она когда-то вступалась за сына, укрывала его от справедливого наказания, обвиняла учителей. А птенец вырастал в стервятника, достаточно жестокого, чтобы напасть на беззащитного, и достаточно трусливого, чтобы в минуту опасности укрыться под материнское крылышко.
- Вы все время говорите: "Его втянули". А знаете, скольких он втянул?
Женщина спокойно выдержала удар. Она попросила подполковника подождать и принесла из другой комнаты несколько бумажек.
- Вот планы. Они составлены не рукой моего сына, а его товарищами.
На листках, вырванных из тетрадей, были грубо начерчены планы улиц, перекрестков. И везде крестиками обозначены ларьки. Около некоторых - две буквы "б.с.". "Шайка специализировалась на ограблении ларьков и продовольственных палаток", - вспомнил Семен Игнатьевич строки из протокола следствия. Но что значит "б.с."?
- Если эти планы составлены и не вашим сыном, а его товарищами, то это ничего не доказывает, - сказал Котловский. - Или доказывает только то, что вы и на этот раз хотите выгородить сына и свалить его вину на других. А вы очень помогли бы нам, указав, где он может быть сейчас.
- Не знаю, - ответила мать Якова.
- Не хотите, - сказал Котловский.
- Я мать, - печально проговорила женщина. - Если бы вы были на моем месте, то поступили бы так же.
Подполковник встал со стула.
- Если ваш сын пробудет еще долго на воле, то, пожалуй, докатится до убийства. А за убийство - смертная казнь, гражданка Черенок.
Женщина пошатнулась, оперлась рукой о стол.
- Я видела его несколько дней, назад… случайно… на вокзале. Позвала, но Яша не оглянулся. Он вскочил в вагон поезда. У него много друзей в Ирпене, в Ворзеле…
"Опять указание на пригород, - подумал Семен Игнатьевич. - Но что же такое "б.с."?