- Что такое? - сухо спросил он.
Но, прежде чем Либуа успел ответить, в мастерскую вошел слуга и, отведя своего господина в сторону, сказал ему на ухо:
- Он здесь.
- Кто? - спросил художник.
- Господин, которого вы приказали впустить… вчерашний гость… тот, которого вы ожидали.
"Морер! - подумал художник. - Знает ли он, что труп найден?"
Получил ли слуга еще пару золотых, нам не известно, только он настоятельно продолжал:
- Вы, сударь, хорошо сделаете, если примете его, потому что сегодня на нем совсем лица нет.
Либуа в одну секунду принял следующее решение: принять убийцу, вырвать у него признание в преступлении и, в том случае если он будет упорствовать, устроить ему очную ставку с Генёком, которого пока нужно спрятать.
- Послушайте, любезный, - сказал он садовнику, - ко мне пришел гость, которого я срочно должен принять, а потому я попрошу вас немного подождать. После мы решим, как нам поступить с трупом. Я постараюсь отпустить посетителя как можно скорее, и тогда я весь к вашим услугам. Войдите вот сюда на несколько минут.
Спеша принять Морера, художник, не подумав, втолкнул садовника в свой кабинет-обсерваторию. Первым, что увидел гигант, был громадный телескоп, поразивший его воображение.
"Эта подзорная труба будет побольше той, которой я пользовался во время своей таможенной службы. Впрочем, не всегда лучше те приборы, которые больше", - подумал он, приближаясь к телескопу. Вслед за тем бывший таможенный досмотрщик приложил глаз к окуляру, чтобы удостовериться в своем мнении.
XII
Без сомнения, прежде чем переступить порог мастерской, Морер постарался совладать с собой. Он вошел со спокойным видом, только глаза его горели лихорадочным блеском и губы слегка дрожали. Через все его лицо тянулся кровавый рубец.
"Это крупная дробь от ружья Генёка оставила такой след", - подумал художник, вспомнив о ночном происшествии.
Он предложил доктору стул, на который тот опустился в полном изнеможении. "Неужели он убил нотариуса?" - с сомнением подумал Либуа. Морер решился прямо приступить к делу, а потому без всяких отступлений и уверток сказал:
- Господин Либуа, я понял, что бывают обстоятельства, когда нужно не колеблясь вверить тайну честному человеку.
Эти благородные слова вызвали снисхождение со стороны Либуа, который вновь подумал с еще большим сомнением: "Неужели он убил нотариуса?"
Морер после короткой паузы продолжил:
- Потрудитесь меня выслушать…
Поль решил избавить доктора от трудности признания. Он прервал Морера жестом руки и сказал:
- Доктор, я все понял. Во время ночной грозы я видел, как маркиза де Монжёз под проливным дождем шла через сад. Утром, когда я первым нашел на мраморном столике письмо, я тотчас сообразил, что оно содержало в себе прощание супруги, бежавшей из-под супружеского крова.
Морер слушал, опустив глаза, никаким движением не подтверждая слов художника. А потому последний, задетый за живое этой сдержанностью, продолжал с иронией:
- Прошлой ночью я не спал, когда вы, доктор, приходили в мою комнату. Я только удивлялся, с какой ловкостью вы отворили окно и с какой легкостью ходили по комнате и в темноте разбирали бумаги. Прейскурант торговца красками - слишком скромная награда вам и маркизе.
Морер по-прежнему не произносил ни слова и не шевелился. Такая скрытность выводила художника из себя, и первоначальная снисходительность мало-помалу уступила место раздражению. Он вновь начал считать любовника госпожи Монжёз убийцей.
"Я тебя встряхну", - подумал он и продолжил вслух:
- Мы втроем, доктор, разыграли маленькую комедию. Когда вы горели желанием получить известный автограф, я готов был вернуть вам его. Поэтому из опасения, что он снова попадет в руки мужа, я вынул его из конверта.
С этими словами Либуа запустил руку в карман и достал оттуда бумагу.
- Вот послание госпожи Монжёз, я готов возвратить его вам.
На этот раз Морер поднял глаза, и в них светилась благодарность. Он протянул дрожащую руку и взволнованным голосом сказал:
- Благодарю вас, благодарю!
К несчастью, художник, как мы упомянули выше, был уже в плохом настроении. В ту минуту, как доктор протянул руку к бумаге, Либуа вдруг отнял ее со словами:
- Да, я готов вернуть ее вам, но на одном условии.
Морер застыл, не в состоянии вымолвить ни слова. Художник продолжал с насмешкой:
- О, не пугайтесь, мое условие не из тех, которые могут разорить человека. Оно не стоит ничего… Мне просто хочется удовлетворить свое любопытство.
Готовый на все, чтобы возвратить письмо госпоже Монжёз, доктор сказал:
- Вы уверены, что я располагаю нужной вам информацией?
- Только вы и можете это знать.
- В таком случае спрашивайте.
Либуа медленно произнес:
- Скажите мне, почему вы питаете такое отвращение к тропинке в парке Монжёза - тропинке, которая кончается в ста шагах от вашего дома?
Действие этих слов на доктора было прежним: лицо его исказилось, в глазах отразился ужас, и он повторил глухим голосом:
- К тропинке?
- Да, - подтвердил Либуа, - к той тропинке, где между одиннадцатым и двенадцатым дубом заметно небольшое возвышение.
Морер задрожал. Губы его зашевелились, но он не смог произнести ни слова. После этого он упал без чувств.
"Это он убил Ренодена", - решил Либуа, убежденный таким доказательством. Потом он подумал с удивлением: "Почему же Легру, знавший об убийстве, не донес на виновного, а написал глупое письмо?"
В эту минуту художник протянул было руку к звонку, чтобы позвать слугу, который помог бы ему привести доктора в чувство, как вдруг в прихожей послышался шум борьбы, потом крик и стук захлопнувшейся двери. Вслед за этим слуга ворвался в комнату, зажимая нос рукой и крича:
- Я изуродован на всю жизнь! Он расплющил мне нос! Посмотрите, сударь, посмотрите! Я уверен, что у меня теперь вместо носа лепешка посреди лица!
Но нос слуги вовсе не был приплюснут - напротив, он распух и раздулся, словно шар.
- Кто это сделал? - спросил Либуа, едва сдерживая смех.
- Кто? Черт побери! Свирепое животное, которое вы заперли в своей обсерватории, приказав ему дожидаться.
- Как? Ты позволил ему уйти? - воскликнул художник, вспомнив про Генёка.
- Да целый батальон не в состоянии был бы удержать его. Хотел бы я посмотреть, как бы вы остановили этого слона! Да еще когда он в ярости, которая утраивала его силы!
- В ярости! Отчего?
- Он не дал мне времени спросить! У него был разъяренный вид, налитые кровью глаза, и он скрежетал зубами. Мне показалось, что сама церковь Богоматери обрушилась мне на нос.
- Иди намочи его холодной водой и зажми между этими монетами, - посоветовал Либуа, сунув слуге в руку две монеты по пять франков.
Затворяя за собой дверь, слуга крикнул напоследок:
- Я всегда буду помнить этого Генёка!
- Генёк? - раздался голос позади Либуа.
Художник порывисто обернулся. Доктор Морер пришел в себя во время этой сцены и слышал последние слова. Полагая, что перед ним убийца, Либуа ответил довольно резко:
- Да, Генёк, который с самого утра разыскивает маркиза де Монжёза, чтобы сообщить о том, что он отрыл на тропинке труп нотариуса Ренодена.
Художник ожидал, что при этом известии ужас преступника удвоится. Но, к величайшему его изумлению, во взоре Морера мелькнул луч радости.
"Уж не надеется ли он, что его не заподозрят в совершении преступления?" - подумал Либуа и поспешил прибавить вслух:
- Знают даже преступника, так как убийство совершено при свидетеле.
- При свидетеле! - повторил Морер, содрогаясь.
- Да, при господине Легру.
- Не думаю, - покачал головой доктор.
- А я в этом уверен, ибо Легру… предупреждал о том маркиза… правда, посредством очень глупого письма.
Доктор, казалось, собирался с мыслями, потом, покачав головой, произнес:
- Это не Легру писал Монжёзу.
- А кто же?
- Я, - ответил Морер.
Это заявление было весьма неожиданно, и художник подумал, что ослышался.
- Вы? - переспросил он.
- Да, я, - подтвердил доктор, - и, чтобы вы убедились в моей правдивости, я повторю вам содержание письма.
И он слово в слово повторил все, что было сказано в письме, которое маркиз утром продемонстрировал художнику. Доктор закончил свой пересказ словами:
- Я не понимаю, почему Монжёз не придал никакого значения этому письму.
- Почему? - с живостью повторил Либуа. - Потому что маркиз - признаюсь, и я поступил бы так же на его месте - принял его за первоапрельскую шутку.
При последних словах Либуа вдруг остановился, внезапно озаренный какой-то мыслью, потом, ударив себя по лбу, вскрикнул:
- Однако вот что пришло мне в голову: вы пишете, что Реноден был убит вечером после подписания контракта, то есть накануне свадьбы Монжёза, которая была, кажется, в конце января?
- Да, двадцать девятого января.
- В таком случае почему вы ждали два месяца после совершении преступления, чтобы заявить о нем? Ведь письмо от первого апреля!.. Или вы узнали про преступление два месяца спустя?
- Нет, - медленно ответил Морер. - Я знал о преступлении в момент его совершения… У меня есть основание утверждать это.
- Какое?
- Преступление было совершено на моих глазах.
- Ого! - воскликнул Либуа, ошеломленный таким признанием.
Морер прочел обвинение во взоре художника.
- По чести, господин Либуа, я не был соучастником преступления. Я был только свидетелем, клянусь вам, - проговорил он искренним тоном.
- Так почему же вы не пришли на помощь жертве? - воскликнул художник.
Морер молчал. Художник про себя счел его трусом.
- Положим, что вы испугались, - начал он и, не замечая, что доктор побледнел при этих словах, продолжал свой допрос: - Вы знаете виновного?
- Да, - ответил доктор.
- Почему же вы не донесли на него?
Морер с минуту колебался, потом решительно заявил:
- Это мой секрет.
- А! - промолвил разочарованный художник, но минуту спустя возобновил приступ: - А почему, вместо того чтобы сделать обычное заявление, вы написали столь странное письмо?
- Это опять-таки мой секрет, - повторил Морер решительным тоном.
- Так, - сказал Либуа, раздосадованный таким ответом, - но теперь прибудут судебные власти и узнают, кто виновный.
- Да, но не при моем содействии, - заметил доктор и после минутного молчания прибавил: - И к тому же теперь… - Он сделал полный отчаяния жест, который свидетельствовал о том, что виновному нечего бояться правосудия.
- Значит, он теперь вне преследований? - спросил Либуа.
- Да, так и есть.
Художник, как мы уже говорили, был человеком чрезвычайно нервным. Все эти недоговорки и полупризнания окончательно вывели его из себя. Он проговорил со злобной насмешкой:
- Как вам угодно, сударь! Помогайте или не помогайте правосудию, это ваше дело… тем более что, вероятнее всего, подозрение падет на вас.
- На меня? - повторил доктор. - Но какой интерес могла представлять для меня смерть Ренодена?
- О, если дело только за этим, - с иронией продолжал Либуа, - то господа судьи в поисках ответа на вопрос, кому принесло выгоду это преступление, немедленно обратят внимание на то, что вскоре после пропажи шестисот тысяч франков, имевшихся при убитом, вы вдруг разбогатели.
- Да, моя тетка оставила мне свое имение, - тотчас сказал доктор.
В эту минуту у Либуа зародилось новое подозрение:
- Уж не жена ли садовника совершила преступление? Вы, человек, знающий преступника, что скажете на это?
- Жена Генёка совершенно не виновна, уверяю вас, - ответил Морер.
- Однако ее исчезновение?..
- Да, оно совпало с исчезновением Ренодена, я это знаю, но здесь нет никакой связи.
- Монжёз говорил мне, что никогда не видел эту женщину и не может ничего сообщить о ней.
- Это правда. Маркиз прибыл в замок через сутки после ее бегства.
- Вы знали ее?
- Да.
- Какая она была?
- Очень красивая блондинка.
При слове "блондинка" Либуа тотчас вспомнил о даме, которой любовался в телескоп и которая теперь завтракала с маркизом.
"Жена Генёка, должно быть, не так красива, как эта блондинка", - подумал он.
В эту минуту дверь мастерской отворилась, и на пороге появился слуга, все еще прикрывавший нос рукой. "И как можно бить с такой силой!" - подумал художник.
- Так он был в ярости? - спросил Поль слугу, зная, что тот любит преувеличивать.
- В ярости ли он был? - повторил слуга. - О, не просто в ярости, а в бешенстве, в исступлении! У него было лицо человека, который наделает бед!
"Когда я отправил Генёка в кабинет, он был спокоен. Отчего же он вдруг пришел в ярость?" - рассуждал Либуа.
XIII
"Впрочем, это его дело, - подумал художник. - Итак, будет лучше, если доктор поскорее уйдет, - не хочу быть замешанным в этом деле".
Рассуждая таким образом, Поль вынул из кармана письмо маркизы и протянул его доктору.
- Получите то, зачем вы пришли ко мне, господин Морер. Даю вам слово, что я не читал его, - сказал он и с улыбкой прибавил: - Да и зачем мне это? Разве я не видел маркизу, прогуливающуюся ночью под проливным дождем? Не нужно быть великим мудрецом, чтобы понять, что это послание - прощание женщины, которая уходит от мужа к любовнику.
Услышав подобное, Морер выпрямился и сказал серьезным и спокойным тоном:
- Господин Либуа, можете ли вы поверить честному человеку, несмотря на обстоятельства, которые свидетельствуют против него?
- Говорите, - кивнул Либуа, убежденный, что услышит от доктора истину.
- Клянусь вам, что госпожа Монжёз со дня своей свадьбы ни разу не изменила супругу.
- Не может быть! - воскликнул Либуа, не ожидавший подобного заявления. - Было бы вполне естественно, если бы маркиза, так сказать, вернула должок мужу… - прибавил доктор.
По всей видимости, Монжёз, как он ни был глуп, сумел уверить жену, что он хранит ей верность, а маркиза, очевидно, внушила эту уверенность доктору, потому что последний при скабрезной шутке художника недоверчиво покачал головой. Поль решил немедленно изобличить мужа во лжи.
- Вы сомневаетесь? - спросил он, увлекаясь безумной идеей, мелькнувшей в его голове. - Пойдемте! - И художник направился к своему кабинету-обсерватории, сопровождаемый Морером.
Прежде чем объяснить доктору, в чем дело, Либуа решил сам посмотреть, что происходит в покоях Венеры, и прильнул к телескопу. Завтрак близился к концу… Госпожа Вервен все в том же костюме сидела теперь на коленях у любовника и ела вишни из его рук. Это была идиллия, если угодно, но идиллия, говорившая отнюдь не в пользу супружеской верности господина Монжёза, чьи глаза пылали сладострастием.
- Вы думаете, что маркиз так часто ездит в Париж по делу о наследстве тестя? - обратился к доктору Либуа.
- Да, все его время уходит на посещения банков, адвокатов, чиновников министерства…
- Какая наивность! - воскликнул художник и, подведя Морера к телескопу, прибавил: - Посмотрите и скажите мне, что за адвокат сейчас беседует с моим приятелем Монжёзом!
Доктор наклонился к прибору, но едва он успел взглянуть, как отскочил в испуге.
- Что? Вы видели? - спросил Поль, принимая испуг Морера за удивление при виде неверности образцового мужа.
- Да-да, это она! - воскликнул наконец Морер в полном изумлении.
- Она? Кто она? - повторил художник.
- Женщина, которая находится с маркизом, - это она, я узнаю ее.
- А, так вы уже встречались с госпожой Вервен?
- Она называет себя госпожой Вервен?
- Псевдоним, без сомнения. А вам известно ее настоящее имя? - спросил Либуа, жаждавший узнать о прошлом прекрасной блондинки.
Морер воззрился на художника с удивлением.
- Так вы в самом деле не знаете, кто эта женщина?
- Нет, скажите!
- Это жена Генёка.
- Черт возьми! - вскрикнул художник, подскочив на месте.
Он тотчас вспомнил все, что слуга рассказал о бешенстве садовника, этого свирепого зверя, раздавившего ему нос, когда он вздумал воспротивиться его уходу. Теперь Либуа понял все. Генёк, которого он запер в своей обсерватории, от нечего делать стал смотреть в телескоп и увидел любовников за столом. Тогда, вне себя от ярости, он бросился вон из дома, чтобы предаться мщению.
- Черт возьми! - воскликнул художник, мурашки пробежали у него по телу, и он в ужасе произнес: - В таком случае бедному Монжёзу придется худо!
- Надо защитить его, - предложил Морер, также убежденный в страшной опасности, грозившей маркизу.
- Теперь уже поздно! Генёк опередил нас… Мы не успеем, - в отчаянии проговорил художник.
Вдруг лицо его прояснилось, и он расхохотался:
- Какой же я, однако, идиот!
И в самом деле! Да, Генёк увидел любовников и в первом порыве безумной ярости ринулся мстить им. Но куда он пойдет? Либуа вспомнил те три долгих дня, в течение которых он безуспешно ходил по улицам, отыскивая окно белокурой красавицы. Как ни был совершенен телескоп, он не мог сообщить адреса блондинки.
- Садовник будет разыскивать их по меньшей мере дней пять или шесть, - сказал художник Мореру.
- В таком случае мы успеем предупредить маркиза об опасности.
- Отправимся сейчас же, чтобы не терять времени, - предложил Либуа.
Но прежде он решил еще раз взглянуть в телескоп, к которому приблизился со словами:
- Полюбуемся же на лицо человека, который и не подозревает, какой удар готовит ему судьба.
Художник с беспечным видом наклонился к прибору, с помощью которого десять минут назад видел двух возлюбленных, счастливых и беззаботных.
- Ого! - вдруг пробормотал он, отшатнувшись и побледнев от ужаса.
- Что же, идемте! - позвал художника Морер, остановившись у двери.
- Слишком поздно! - простонал Либуа.
Новое зрелище не походило на прежнее: вместо любовников за столом он увидел двух сержантов, высунувшихся из окна. Один, протянув руку, показывал другому во двор. Уборная была заполнена неизвестными людьми.
- Как слишком поздно? - повторил Морер и, встревоженный, вернулся назад.
- Да, Генёк, похоже, уже нашел маркиза!
- Но вы говорили, что ему нужно будет дней пять или шесть, чтобы отыскать квартиру, - возразил доктор.
Вместо ответа Либуа молчал, по-видимому, раздумывая о том, каким образом садовник так быстро добрался до маркиза. И теперь помогла ему память. Он вспомнил первый вечер, проведенный им в Кланжи, когда они в саду, сидя на скамейке, беседовали с маркизом. Монжёз, заслышав шум в кустах неподалеку, поднялся с места и спросил: "Кто тут?" На что Генёк ответил, что он пришел закрыть рамы парников перед грозой. Садовник, подслушивая их разговор, чтобы узнать что-нибудь о Ренодене, по-видимому, слышал исповедь маркиза относительно госпожи Вервен. Слышал он и ее адрес.
"Когда он увидел свою жену и маркиза, то вспомнил подслушанный разговор… и направился прямо туда", - подумал Либуа.
- Боюсь, что госпожа Монжёз стала вдовой! - заметил он вслух.