– Общее содержание письма ясно, - сказал Грайс, когда я зачитал ему результат своего труда.
– Тон послания является далеко не лестным для особы, о которой в нем идет речь. По всей вероятности, автор письма был жестоко ею оскорблен, несмотря на то что он признает и ее красоту, и прочие достоинства.
– Да, случается, что следствием подобного рода оскорбления становится преступление.
– Кажется, я догадываюсь, в чем заключалось это оскорбление, - проговорил я, - но не могу вам сообщить ничего более вразумительного до тех пор, пока не найду доказательств, подтверждающих правильность моих предположений.
– Так, значит, вы не считаете найденное письмо тем звеном, которого недоставало в цепи разрозненных доказательств?
– Нет, но оно тем не менее дало мне некоторую ценную информацию.
– Во всяком случае это письмо имело огромное значение, иначе мисс Элеонора не стала бы рисковать своей честью, во-первых, для того, чтобы забрать его со стола своего дяди, а во-вторых, чтобы…
– Подождите, - воскликнул я, - почему вы так уверены, что мисс Элеонора забрала письмо в то роковое утро со стола своего покойного дяди?
– Письмо нашлось в камине вместе с ключом, и оно, так же как и ключ, было забрызгано кровью.
Я покачал головой, ведь Элеонора говорила мне, что уничтожила бумагу, и заявил сыщику:
– Ваши доводы не убедили меня. Во-первых, Фоббс не упоминал, что видел в руках у мисс Элеоноры бумагу, когда она наклонялась к камину. Значит, эти обрывки могли лежать там и прежде. К тому же камин отнюдь не такое место, где стали бы прятать важные документы…
– Вы изумляете меня своей проницательностью, - равнодушным тоном проговорил Грайс, внимательно разглядывая мой галстук.
– А что вы сами думаете обо всем этом?
– Вы ведь знаете, что с тех пор, как я передал это дело в ваши руки, я больше им не занимался.
– Но все-таки?..
– И все-таки ясно как день, что это письмо находилось на столе Левенворта в минуту его смерти, что Элеонора забрала его, после того как тело перенесли в другую комнату, и что она спрятала его в карман. Затем она постаралась отделаться от сыщика, следившего за ней, и поспешила кинуть ключ в камин, письмо же бросила туда намного раньше.
– Я воздержусь от каких-либо заключений, пока не выясню наверняка, подтвердились ли мои подозрения относительно другой особы или же оказались ложными.
Я попросил Грайса сообщить мне адрес его агента-сыщика, известного под прозвищем "Тонкое Чутье", чтобы заручиться на всякий случай надежным помощником, после чего отправился к Виллею.
Глава XXIII
История прекрасной дамы
– Значит, вы ничего не слышали об обстоятельствах, сопровождавших его брак?
Такой вопрос мне задал мистер Виллей, когда я попросил его объяснить, почему покойный Левенворт ненавидел англичан.
– Нет, совершенно ничего, - ответил я.
– Впрочем, это и неудивительно, - сказал он, приподнимаясь на подушках (он еще не совсем оправился от болезни), - вероятно, в живых осталось не более полудюжины человек, которые могли бы рассказать, где и при каких обстоятельствах Левенворт встретил прелестную девушку, которая затем стала его супругой.
– Но ведь вам эти обстоятельства известны?
– Конечно, и я готов рассказать вам все, если это хоть немного поможет делу. Горацио Левенворт в юности был очень честолюбив и рассчитывал жениться на богатой американке. Но дела привели его в Англию, и он познакомился там с прелестной девушкой, которая так его очаровала, что он отказался от представлявшейся ему выгодной партии, хотя в то время дела его были еще так плохи, что он не мог и думать о женитьбе. А его возлюбленная была не только лишена средств, но и имела ребенка на руках. Однако, как часто бывает, страсть оказалась сильнее рассудка, и молодой Левенворт попросил ее руки. Только после этого девушка рассказала ему грустную историю своей жизни. По рождению она была американкой; ее отец был известным в Чикаго торговцем, и, пока он был жив, дочь жила в роскоши. Но он умер в то время, когда она только начинала носить длинные платья. В день его похорон бедняжка познакомилась с одним англичанином, которому суждено было разбить ее сердце и разрушить жизнь. Он сумел пробудить любовь в неопытной девушке и в скором времени женился на ней. В первый же день после свадьбы он вернулся домой пьяный и избил юную новобрачную. Но это было только начало. После того как стало известно, что доставшееся жене наследство гораздо меньше, чем можно было ожидать, злодей увез ее в Англию, где и продолжал свои издевательства. Ей еще не исполнилось и шестнадцати лет, а она уже сполна познала муки, которые иногда приносит замужество. Между тем ее мужа никто не считал ни грубым, ни необразованным человеком: это был весьма элегантный господин, который скорее бросил бы в огонь ее платье, чем позволил супруге показаться в свете одетой не по его вкусу. Несчастная терпела эту пытку вплоть до рождения первенца, а затем убежала от мужа. Через два дня после того, как девушка разрешилась от бремени, она взяла новорожденное дитя на руки и потихоньку выбралась из дому; несколько драгоценностей, которые она смогла захватить с собой, позволили ей кое-как влачить существование, пока, наконец, ей не удалось открыть небольшую лавочку. О своем муже она ничего больше не слышала, лишь за несколько дней до знакомства с Левенвортом беглянка узнала из газет, что он умер. Теперь она была свободна. Хотя она и любила Левенворта всей душой, но не соглашалась выйти за него замуж. Позор и унижения, которым она подвергалась в продолжение своего злосчастного супружества, запали ей в душу, и измученная женщина считала себя недостойной стать его женой. Только когда ее ребенок умер несколько месяцев спустя, она, наконец, решилась выйти за Левенворта. Тот увез молодую жену в Нью-Йорк. Там дела его вскоре очень быстро пошли в гору, и он смог окружить любимую роскошью. Но несчастья и муки, перенесенные прежде, так подорвали ее здоровье, что спустя всего два года она скончалась у него на руках. Этот удар страшно поразил Левенворта - он так и не смог от него оправиться. И, хотя в скором времени он взял к себе Мэри и Элеонору, от прежней его жизнерадостности остались только воспоминания. Теперь он жил лишь ради достижения целей, которые ему подсказывало честолюбие: ему хотелось оставить после себя огромное состояние. Жену он так и не смог забыть до конца своих дней и всякий раз выходил из себя, когда в его присутствии затевали разговор об англичанах…
Расставшись с мистером Виллеем, я вдруг вспомнил, что у меня в кармане лежит письмо, адресованное Фреду, сыну мистера Виллея. Я решил оставить послание на столе в библиотеке, находившейся рядом с кабинетом. Я постучал в дверь, а поскольку ответа не последовало, то открыл ее и заглянул в комнату. Она была освещена только пламенем, горевшим в камине, перед которым сидела какая-то дама. Сначала я принял ее за миссис Виллей. Но, когда подошел ближе и назвал ее по имени, я убедился, что ошибся: поднявшаяся с места при моем появлении особа оказалась высокой и элегантной, в то время как жена моего старшего компаньона была низкого роста.
– Простите, пожалуйста! - воскликнул я и хотел выйти из библиотеки.
Но вдруг мне показалось, что в облике этой дамы есть нечто схожее с Мэри Левенворт. Я сделал несколько шагов ей навстречу и проговорил:
– Я имею честь говорить с мисс Левенворт?
– Да, - раздался нежный голос, и когда я приблизился еще на пару шагов, то увидел, что передо мной не Мэри, а Элеонора - Элеонора, которая с первого же взгляда пленила меня.
Мое удивление было настолько велико, что я не сумел его скрыть. Отступив назад и пробормотав, что я принял ее за кузину, я развернулся и собрался удалиться, поскольку чувствовал, что в данную минуту не в состоянии говорить с ней. Но тут опять послышался ее мелодичный, глубокий голос:
– Вы хотите уйти вот так, молча, не сказав ни слова, мистер Рэймонд? Неужели вас настолько поразило то, что вы увидели меня здесь?
– Я не знаю… я не ожидал… - проговорил я в смущении. - Я слышал, что вы больны, никуда не выходите и не принимаете никого, даже своих друзей.
– Да, я действительно была больна. Но теперь мне лучше, и я приехала сюда, чтобы провести вечер с миссис Виллей, потому что больше не в состоянии оставаться одна в четырех стенах.
– По-моему, вам лучше перебраться сюда на некоторое время, - заметил я. - Нас всех огорчило, что вы поселились в каких-то меблированных комнатах, где находитесь совершенно одна.
– Мне очень жаль, если это огорчает кого-либо, но сейчас мне лучше всего побыть одной. К тому же я не совсем одинока: я нахожусь в обществе маленькой девочки, чьи невинные глазки смотрят на меня с таким доверием… Это спасает от отчаяния. Меня огорчает лишь то, что мне ничего не известно о событиях, происходящих у нас в доме. Как поживает Мэри? Может быть, вы мне расскажете что-нибудь о ней? Миссис Виллей я не могу спрашивать об этом. Она, правда, очень добра ко мне, но ничего не знает о наших домашних обстоятельствах и не подозревает о том, что мы в ссоре. Она полагает, что я капризничаю, и упрекает в том, что я бросила свою кузину. Но вы ведь знаете, что я не могла поступить иначе, вы знаете… - Голос ее дрогнул, девушка не смогла закончить фразу.
– Я с удовольствием сообщу вам все, что знаю сам, - ответил я.
– Мне хотелось бы знать, как чувствует себя Мэри, успокоилась ли она?
– Ваша кузина в здравии, но постоянно пребывает в тревоге. Причиной этому не только смерть дяди, но и беспокойство за вас…
– Значит, вы часто ее видите?
– Я помогаю мистеру Харвеллу закончить работу над книгой, написанной вашим дядей, и вследствие этого вынужден проводить много времени в его доме.
– Книгу моего дяди? - переспросила Элеонора с удивлением.
– Да, книгу эту нужно напечатать как можно скорее и…
– Мэри сама поручила вам эту работу?
– Да.
– Как она могла это сделать?! - в негодовании воскликнула моя собеседница.
– Она хотела исполнить желание покойного. Как вам, конечно, известно, ваш дядюшка рассчитывал издать эту книгу в июле и…
– Не будем об этом, - вдруг перебила она меня, - я больше ничего не хочу об этом слышать. Все ли по-старому в доме? Те же ли слуги и не случилось ли чего-нибудь особенного?
– Нет, кажется, в доме не произошло никаких перемен.
– Мэри не собирается покинуть дом?
– Нет, насколько мне известно.
– Но, вероятно, она принимает гостей, чтобы несколько скрасить свое одиночество?
– Да, но немногих.
– Можете вы мне назвать имена?
– Конечно, - сказал я, пристально глядя в лицо Элеоноры, - к ней заходит миссис Виллей, затем миссис Гилберт, миссис Мартин и еще один…
– Продолжайте, - прошептала она.
– Один господин, по фамилии Клеверинг.
– Вы произнесли эту фамилию с какой-то нерешительностью, - заметила девушка. - Почему? Можно узнать?
Я с удивлением посмотрел на Элеонору. Она была бледна, но спокойна, хотя мне казалось, что это спокойствие только внешнее.
– Почему? - переспросил я, потупив глаза. - Потому что мне известны некоторые весьма подозрительные сведения об этом господине…
– Что же именно вам известно?
– Он являлся в ваш дом под двумя разными фамилиями, в последний раз он называл себя Клеверингом, а перед этим…
– Как?
– Роббинсом.
Стало так тихо, что я слышал шуршание ее платья; голос ее был лишен каких-либо красок, когда она спросила:
– Часто ли этот господин приходил к Мэри?
– Всего раз.
– Когда это было?
– Вчера вечером.
– И долго он у нее пробыл?
– Около двадцати минут.
– И вы думаете, что он снова придет?
– Нет.
– Почему?
– Потому что он покинул Америку.
После этих слов в комнате воцарилось молчание. Я чувствовал, что мисс Левенворт смотрит на меня, но не смог бы поднять на нее глаз, даже если бы в эту минуту к моему виску приставили дуло револьвера.
Глава XXIV
Меры предосторожности
Когда я говорил Грайсу о том, что хочу лишь убедиться в достоверности одного события, после чего готов передать дело ему, я имел в виду следующее: мне непременно нужно было выяснить, находился ли Клеверинг прошлым летом на том же курорте, что и Элеонора, или нет.
Поэтому неудивительно, что, когда на следующий день я очутился в "Юнион-отеле" в Р. и попросил дать мне книгу регистрации гостей, я весь дрожал от нетерпения. Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что предположения мои были верны. Почти сразу же под именами Левенворта и его племянниц стояла фамилия Генри Клеверинга. Теперь, наконец, ключ к разгадке был у меня в руках.
Я поспешил на телеграф и послал депешу сыщику, которого рекомендовал мне Грайс. Спустя некоторое время я получил ответ, что он не может быть на месте раньше трех часов.
Подождав немного, я прибыл на вокзал к приходу поезда, на котором должен был приехать сыщик. На перрон вышел только один пассажир: это был молодой человек приятной наружности, с виду очень веселый и совершенно не соответствующий представлению, которое у меня сложилось о "Тонком Чутье". Молодой человек тотчас приблизился ко мне и подал свою карточку. Однако я не мог поверить, что передо мной стоит известный сыщик, пока он, наконец, не подмигнул мне так выразительно, что все мои сомнения тотчас исчезли. Я ответил на его поклон и сказал:
– Мне очень приятно, что вы так пунктуальны.
– Очень рад, - ответил он коротко, - я хотел бы знать, какое поручение вы желаете мне дать?
– Я предоставлю вам действовать самому, но с условием, что вы сообщите мне о результатах своих наблюдений как можно скорее.
– Буду поступать согласно вашему желанию.
– Прекрасно, - сказал я и передал ему записку; в ней были указаны вопросы, которые мне хотелось прояснить.
Молодой человек внимательно прочел ее, потом подошел к камину в вестибюле для пассажиров, где мы находились в это время, и бросил бумажку в огонь.
– Я делаю это на тот случай, если со мной что-нибудь случится, - объяснил он.
– Но…
– Не беспокойтесь, я ничего не забуду: у меня прекрасная память, я могу обойтись без записей.
Он добродушно рассмеялся и простился со мной со словами:
– Вы получите нужные вам сведения не позднее чем через двадцать четыре часа.
Записка, которую я ему передал, была следующего содержания:
"Узнать, в чьем обществе и какого числа барышни Левенворт прибыли на курорт в прошлом году, что они там делали, с кем познакомились и когда уехали; вообще разузнать все, что касается их жизни на курорте.
Во-вторых, узнать то же самое относительно Генри Клеверинга, который, вероятно, был знаком с этими особами и везде им сопутствовал.
В-третьих, выяснить фамилию духовного лица, который служил приходским священником в июле прошлого года в одном местечке, в двадцати милях от Р., и умер в декабре прошлого года. То же самое - относительно человека, состоявшего в услужении у священника".
Не могу сказать, что я весело провел часы, которые прошли со времени расставания с сыщиком. Наконец я получил от него следующее письмо:
"Милостивый государь!
Во-первых: особы, о которых идет речь, прибыли в Р. 3 июля прошлого года. Всего их было четверо: дядя, две племянницы и горничная Джен.
Дядя провел здесь всего три дня, а затем отправился в какое-то путешествие. В его отсутствие обе барышни часто проводили время в обществе Генри Клеверинга. Через два дня после возвращения дяди, 19 июля, этот господин совершенно неожиданно уехал. Что касается барышень, то они много выезжали, особенный успех имела мисс Мэри; мисс Элеонора была гораздо серьезнее и под конец их пребывания на курорте заметно погрустнела; говорят, она была очень холодна со своей кузиной. Все они уехали отсюда 1 августа 1876 года.
Во-вторых: Генри Клеверинг приехал сюда 6 июля 1876 года; о нем известно лишь, что его часто видели в обществе барышень Левенворт.
В-третьих: в местечке Ф., в 16 - 17 милях от курорта, жил священник по фамилии Роббинс, который умер в декабре.
В-четвертых: человека, находившегося тогда в услужении у священника, зовут Тим Кук; два дня тому назад он вернулся в Ф., и, если надо, его можно допросить".
Глава XXV
Тим Кук
– Но неужели вы этого не понимаете? - говорил мне Грайс. - Ведь вы своим предположением, что Элеонора - жена Клеверинга, который, судя по всему, и убил Левенворта, не только не облегчаете ее положения, но, напротив, навлекаете на нее еще большие подозрения?
– Но ведь вы сами говорили, что Элеонору невозможно заподозрить в таком ужасном преступлении.
– По моему убеждению, Элеонора Левенворт не виновна.
– В таком случае что же мне делать?
– Только одно: докажите, что ваше предположение неверно.
Я посмотрел на него с удивлением.
– Я не думаю, что это так трудно, - сказал Грайс. - Где ваш Кук?
– Внизу, - ответил я, - там же "Тонкое Чутье".
– Будьте любезны пригласить их сюда.
Минуту спустя сыщик и Кук вошли в комнату.
– Вы, значит, и есть тот самый человек, который служил у покойного священника? - начал Грайс, не глядя на того, к кому обращался. - Надеюсь, вы скажете нам правду.
– Я всегда говорю правду, никто и никогда еще не называл меня лжецом.
– Вы знаете, как звали даму, обвенчавшуюся с господином, у которого вы тогда были свидетелем? - спросил Грайс, переходя прямо к делу.
– Увы!
– Но вы, наверно, помните, как она выглядела?
– Так же хорошо, как если бы она была моей матерью. Я никогда не забуду прелестных глаз этой дамы, даже через сто лет.
– Значит, вы узнали бы ее сразу?
– Без сомнения.
– Хорошо, расскажите теперь все, что знаете об этой свадьбе.
– Дело происходило примерно так: я уже почти год находился на службе у викария Роббинса и в один прекрасный день работал у него в саду. Вдруг я заметил какого-то господина, который, стоя на улице, осматривался по сторонам и, наконец, направился прямо к нашему дому. Он был очень представительный, и я сразу обратил на него внимание: таких статных господ у нас в Ф. никогда не бывало. Вдруг напротив нашего дома остановился экипаж, в котором сидели две дамы. Я видел, что они собираются выйти из экипажа, и поспешил им на помощь.
– Вы видели их в лицо?
– Сначала не видел, поскольку они скрывались под густой вуалью.
– Хорошо, продолжайте.
– Я снова принялся за работу, как вдруг услышал, что меня зовет викарий. Я догадался, что сейчас начнется обряд венчания, и не ошибся. Вот и все, что я могу вам рассказать.
Кук вытер со лба пот, как будто рассказ стоил ему огромных усилий.
– Вы говорили, что дам было две. Та, на которой женился тот господин, была брюнетка или блондинка?
– Мне кажется, волосы у нее были не темные.
– Но по лицу вы могли бы ее узнать?
– Конечно.
Грайс шепнул мне, чтобы я вынул из его письменного стола два портрета и расставил их в разных концах комнаты.
– Вы говорили, - продолжал Грайс, - что не помните фамилию невесты. Каким образом это могло случиться? Разве вы не подписывали брачного контракта?
– Конечно, подписывал. Викарий указал мне место, где я должен был расписаться, - я поставил подпись, вот и все.