- Зря обиделись. Может, разберетесь, что к чему… Мартынова. Мартынова… Не видел я вашей фамилии в газете. Или позабыл…
- Я здесь недавно. Два месяца как приехала. Окончила университет в Москве. Получила назначение.
- Из Москвы уехали? Похвально. Почти подвиг.
- Просто жизнь. Давайте по делу говорить.
- Подождем. Так будет лучше… Может, стану интересным.
- Назначьте срок.
- Кабы знала, кабы ведала… - отшутился Мягков. - Это у начальника цеха надо спросить. Старбеева. У меня с ним, как бы вам сказать… Сложные отношения.
- Сложные? - удивилась Мартынова. - Действительно так?
- Да, - твердо ответил Мягков. - Оба в разведке находимся. Он ко мне ключи подбирает, а я к нему.
- Характерами не сошлись?
- Человек он совестливый. Уважаю.
- А он вас?
- Не жалуюсь.
- Так в чем же дело? Юрий Васильевич! - Что-то важное ускользало от нее, терялось в трудном разговоре. А может, он не сказал еще своего главного? И не скажет… Она вспомнила просьбу Старбеева. Попробуй прощупай такого… И вдруг сказала: - Юрий Васильевич, вы оценили мой приезд из Москвы словами: "Похвально. Почти подвиг…"
- Говорил. Не отрекаюсь.
- Может, вы будете благосклонны к моей работе и посильно поддержите скромный подвиг. Вам ведь знакомы чувства молодых. Трудно переживают неудачи. Не скрою, я из того же теста.
Мягков растерялся, ему стало жалко тихую, незащищенную девушку.
- Со мной мороки много. Зря рекомендовал Старбеев. Я правду говорю… В цехе решают важную проблему. Но ее не осилишь приказом. Не поможет! Цель ясна, а пути к ней пролегают через души людские. Столкнулись технология с психологией. Такой вот спектакль… Еще до его отпуска был у нас разговор по поводу новых станков. Старбеев убеждал: мол, дело интересное. Хорошо бы молодым освоить эти агрегаты. Я сразу понял, что Старбеев задумал пустить меня в первый бросок атаки. У него фронтовая закалка. Того и жди, прикажет: шаг вперед! Нутром я слышу его команду, а все стою на месте. Думаете, страх сдерживает, нет! Потому что одного шага мало. Это ж дорога в жизнь. Не так все просто. - Он вздохнул. - Теперь ясно: опять на меня нацелился. И вас подключил. Дожимает. Не серчайте. Все сказал честно.
- Верю. Спасибо, - вяло сказала она и почувствовала, как робость сковывает ее, обрекает на неудачу. Что же делать? Как поступить?
Мягков понимал, что невольно стал причиной огорчения Мартыновой. Но он был откровенен. И это дало ему право посоветовать:
- Нина Сергеевна, дело, конечно, ваше… И вам виднее. Все, что сказал, можете писать. У меня секретов нет. А следует ли сейчас? Не знаю. Думаю, лучше подождать. Узнаете побольше, поймете глубже, тогда и слова верные найдутся. А главное, от статьи польза будет. Прочтут люди и поймут: про нашу жизнь. А так ни к чему. Все стрижено, брито. Хотите, я вашему редактору позвоню?
- Не надо! Я сама расскажу.
- Только не тушуйтесь. Тогда провал.
- Постараюсь.
- Вам сколько лет? - спросил Мягков.
- Двадцать четыре, - машинально ответила Мартынова.
- Почти ровесница, - заметил он и добавил: - Время еще есть, многое напишете. А вот будет ли это в радость - от вас зависит.
Мартынова поглядела на страницу блокнота, где была всего лишь одна строчка: "Механический цех, Мягков Юрий Васильевич", и без надежды на успех сказала:
- Я буду приходить сюда. У вас прекрасная березовая роща.
И она ушла.
Ранние сумерки опускались на город. Вскоре зажглись уличные фонари. Пунктир ярких светлячков убегал к улице, где помещалась редакция. Но туда не пошла. Хотелось побыть одной. В ушах звучали слова Мягкова: "Похвально. Почти подвиг…" Ее не покидали дума о чужой жизни, которую должна понять и осмыслить.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Березняк с нетерпением ждал разговора со Старбеевым. Он надеялся, что все прояснится и Старбеев поймет его состояние, которое привело к неожиданной размолвке.
Вчера Старбеев редко появлялся в конторке, подолгу говорил с мастерами, бригадирами. И только перед уходом домой они повидались, но мимолетный разговор дела не коснулся.
Березняк полагал, что беседа состоится сегодня. По утрам они всегда совещались, решали неотложные вопросы. Березняк вошел в конторку, отметив про себя, что выглядит Старбеев хорошо, с лица сошла бледная усталость и он вроде бы помолодел.
Березняк раскрыл синюю папку с листками записей и доложил о выполнении плана. Но когда заговорил о новых агрегатах, Старбеев прервал его и без раздражения сказал, что надо два-три дня повременить, потом потолкуем.
И все же Березняк напомнил о телеграмме Старбеева, рассчитывая, что тот продолжит разговор. Но опять последовал сдержанный ответ: "И об этом поговорим…" Березняк выжидающе смотрел на Старбеева и не мог понять его внезапную отчужденность и, как ему показалось, скрытую неприязнь. Такого в их отношениях раньше не было.
- Извини, Павел Петрович, что вошел без стука, - ершисто произнес Березняк.
- А вот это лишнее… Не надо задираться, - сказал Старбеев и резко отодвинул настольный календарь. - Ты вон с папочкой пришел. Подготовился. Дай и мне собраться с мыслями. Иначе разговора не получится. Ты хочешь спорить не с завтрашним Старбеевым, а с тем, что был месяц назад. Того Старбеева при желании можно повалить. А у меня настрой - выстоять. Серьезный экзамен сдаю. Тройка - балл непроходной.
Старбеев, конечно, мог продолжить разговор, но был уверен, что в потоке общих рассуждений, возможно справедливых и верных, потонет главное: кто станет к станкам. Если раньше Старбеев искал общую формулу решения, обдумывал собирательный образ будущего рабочего, то теперь грянуло время назвать имя этого человека. Таким стал для него Юрий Мягков. Он ждал его ответа.
Березняк теребил отвисшую пуговицу пиджака. Пасмурное лицо выдавало его смятение.
- Догадываюсь… С Лоскутовым схватился. Было? - в упор спросил Старбеев.
- Ты бы раньше поинтересовался. Теперь что говорить.
- Так… Значит, было. Хочешь отвести душу - говори… Только смысла не вижу. Одна нервотрепка. Когда совершим первый шаг, тогда займемся воспоминаниями. И не требуй от меня жалости. Я уважаю чувство сострадания. Это совсем другое, прекрасная черта души… Твоя телеграмма - реальный признак слабости. Об этом подумай.
Березняк молчал.
- Обиделся?
- Ведь договорились не продолжать, - подчеркнуто заметил Березняк.
- Ну и хорошо… Приготовь, пожалуйста, схему установки агрегатов. И все технические расчеты. Будем подсобку сносить.
Березняк молча поднялся со стула и, забыв про свою папку, вышел из конторки.
Старбеев уставился на папку Березняка, задумался. Все-таки Лоскутов дожимает его. "Зачем? Ведь не было личной вины Березняка. Я его сдерживал. Хотелось поменьше ошибок… Простое русское: семь раз отмерь - один отрежь, лучше не скажешь, самый веский аргумент в этом деле. Боюсь одного… Вдруг Березняк оказался в обойме легковерных служак. Такой слом не на неделю, не на месяц. Это станет привычкой, стилем. И тогда прощай Березняк, восторжествует "чего изволите?". Да и сам держись, не выпускай пары без надобности…"
В конторку вошел курчавый парень с чуть вздернутым носом. На нем была голубая спортивная куртка, застегнутая на молнию до горла.
- Здравствуйте, Павел Петрович! Я - Латышев Вадим.
- Латышев?
- Да, - не без гордости сказал Вадим.
- Сын Петра Николаевича?
- Он самый.
- Садись. Я тебя пионером знал, - сказал Старбеев. И, вглядываясь в него, стал обнаруживать сходство с отцом. - Ишь какой вымахал…
- Меня отец прислал. На переговоры.
- Переговоры?
- У вас в цехе устанавливают станки с числовым программным управлением.
- Собираемся. А ты где работаешь?
- После ПТУ направили на приборостроительный… Строгальщик. Третий разряд. Но еще в ПТУ увлекался литературой о новых станках. Дома полная папка вырезок, брошюр… Но как сказывают: судьба-индейка. У нас таких станков нет. Отец говорит: "Тебе в самую пору подружиться с "зубром". Лови случай". Вот и пришел.
- Поблагодари отца.
- Рановато. Я пока в конторке вашей сижу.
- Дотошный… С характером.
- Не в лесу рос.
- Вижу. А может, ты, как бабочка, на огонек летишь… Как бы крылышки не обжечь.
- Прощупываете?
- Ты ж не безработный. Я о твоем будущем думать обязан. А то получится по присловью: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Ты не обижайся, Вадим. Дело интересное, перспективное. Завтрашний день.
- Разве будущее с неба валится? Его добывать надо… - Он задумался и потом радостно добавил: - Юрий Алексеевич Гагарин ведь сказал: "Поехали!" И вот - будущее. Здесь, конечно, совсем другое. Но тоже можно первому сказать: "Начали!.."
- Ты не хвастай. У отца учись. Он сделает, а потом говорит.
- Так я ж себя продвинуть должен… Буду молчать, как тюлень, вы меня побоку.
- С тобой, Вадим, не соскучишься.
- Я люблю, когда весело… Как поступить намерены? Мне своих предупредить надо.
- А вдруг свои не отпустят?
- У меня особое право.
- Особое?
- Я ж в династию иду.
- Ну молодец! - не удержался Старбеев, от души похвалил: - Записываю тебя вторым. Первая строчка пока пустая. Но, видно, на этой неделе впишем фамилию. Есть хороший человек. Пока насчет оврагов размышляет…
- Значит, все будет зависеть от первой строчки?
- Будет. Но думаю, сладите. Пиши заявление.
- Вам или в свою контору?
- В свою.
- Спасибо, Павел Петрович. Может, я что не так сказал? Так вы забудьте. И отцу - молчок.
- Шагай, династия…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
За столиком в большом зале заводской столовой сидел Старбеев, помешивая ложечкой остывший чай. Временами он поглядывал на дверь.
Вчера условились, что Мягков придет сюда за час до начала второй смены: надо поговорить.
Мягков удивился, что разговор будет в столовой, а не в кабинете начальника цеха. Вроде бы факт несущественный, но Мягкова озадачил.
Вскоре появился Мягков, осмотрелся вокруг и, увидев Старбеева, подошел к нему.
Поздоровались. Мягков сел за столик.
- Слушаю вас, Павел Петрович, - сказал Мягков и тут же с ухмылкой добавил: - Или обедать будем?
- Можно и пообедать. - Старбеев подхватил ироничный тон Мягкова и ответил: - Вопрос твой понял. Почему, мол, здесь, а не в кабинете?
- Именно.
- Понимаешь, Юрий, кабинет придает разговору официальный характер. Там я начальник.
- Но я-то знаю, что вы начальник цеха.
- Ну, просто здесь нет телефонов. Никто не помешает.
- Понятно. Обед отставили.
- Может, чайку?
- Дома попил. Слушаю!
- Хочу предложить тебе новую работу…
- Разговор-то пошел кабинетный, Павел Петрович, - перебил Мягков.
- Потерпи, Юрий… Так вот, предлагаю новую работу. Ты можешь отказаться без объяснения причин. Просто говоришь: "Не хочу", и вопрос снят. Поэтому договоримся о главном. Не спеши подводить черту. Последнее слово за тобой.
- Принимаю.
Старбеев говорил спокойно, рассудительно.
- У меня было время, чтобы осмыслить основные трудности, которые возникают на пути жизни новых агрегатов в нашем цехе. Возможно, не все еще понимаю в решении этой проблемы. Но, думается, постиг главное. И это вселяет веру в успех. Знаю, с чего и как начинать. Тебе, Юрий, может показаться, что разговор в столовой - признак боязни или страха, даже какой-то скрытности моих действий. Отбрось эти мысли. Я хочу принять решение, зная, что думаешь ты. Да, да… И если окончательно отвергнешь мое предложение, считай, что не было разговора. Ну, посидели часок, побеседовали.
- Значит, первым вызываете… Я вспомнил, как в школе следил за учителем. Прежде чем вызвать кого-либо из учеников, он заглядывал в классный журнал. А я сидел на первой парте и мог определить, куда нацелен его взгляд. В начало алфавита или в конец смотрит. Моя-то буква посередке. Часто угадывал… А вы заранее предупредили. Еще вчера… Трудную задачку предложили, Павел Петрович. И шпаргалок у меня нет. К тому же вы все тонко обдумали. Доску-то из класса в столовую вынесли. И урок, выходит, не урок. И отметок не будет… Все вроде бы нормально, ничего не произошло. А ведь произошло, Павел Петрович. Случай необычный. Отметку я должен сам поставить. Вот как меня ущучили.
- Да не ущучил… Ты мой характер знаешь.
- Знаю! И все-таки почему вы решили с меня начинать?
- Помнишь, Юрий, ты однажды сказал: "Прислали меня на завод по путевке, а остаться смогу по приказу души. Так что буду ее готовить".
- Интересно подмечаете… Про путевку вспомнили. Так это когда было? Восемь лет назад.
- Подготовил душу?
- Лихо у вас получается, Павел Петрович. У каждого человека должна быть цель. Ради чего он живет… Про себя скажу. Пришел на завод токарем третьего разряда. А захотелось стать универсалом. Достиг! Я ведь на всех станках умею… Я и фрезеровщик, и строгальщик, и сверловщик… Вы про самочувствие говорили. Вот оно и хорошее, когда мастерством владеешь. И это еще не все. Годы мои молодые. В институт буду поступать. Теперь про новую работу… Можно, конечно, пойти. А зачем? Мне, Мягкову, что это даст? Что блеснет на горизонте моей жизни? Разговор прямой, открытый… Тружусь по совести. Профессией владею, а иду обслуживать автомат. Смысл? Пока не вижу. То, что я умею, автомату не нужно. Он сам грамотный. Шесть операций делает. И по всему выходит, что я при нем буду вроде швейцара… Ему мои мозги не нужны. Внимание мое требуется, уход за ним. Я ж от скуки сдохну. Себя уважать перестану… А мне, между прочим, пора о семье подумать. Дома только и слышу: "Когда невесту приведешь?" А что я скажу невесте? Мол, швейцар при "зубре" предлагает вам руку и сердце…
Старбеев добродушно усмехнулся:
- Ты все в одну мишень целишься… Молодец, Юрий! Жених-швейцар. А невесту приглядел?
- Присматриваюсь…
- Красавицу ищешь?
- Поживем - увидим.
Слушая Мягкова, Старбеев все больше убеждался в правильности своего выбора. Почти все доводы Мягкова, вся откровенность его отрицания вселяли в Старбеева веру, что именно такому человеку можно смело поручить новое дело. Как бы помягче тронуть струну его честолюбия, увлечь перспективой? И Старбеев решил завершить разговор как бы многоточием, оставляя возможность продолжить его.
- Я доволен нашей беседой, - искренне сказал Старбеев. - Хорошо поговорили.
- Не понимаю… Я отказался. А вы, оказывается, довольны.
- Мы ведь условились. Не было разговора… Я действительно доволен потому, что вижу в тебе умного, знающего рабочего, которому дорог завод. Разве этого мало? Я представляю: если бы мы стали рядом, то многое бы сотворили… Конечно, можно поступить просто. Приладить к станкам новичков. Не сразу, конечно, но станки будут работать. Но так может распорядиться только временщик. Я не могу. Мы закладываем фундамент завтрашнего дня завода. Вот и скажи, Юрий, чьими руками это надо делать? Чей опыт и душа, да, я не оговорился, душа сцементирует идею будущего? На фронте мы говорили: "Вот с этим человеком я пойду в разведку". Дорогие слова. Теперь я говорю их тебе.
- Ну, Павел Петрович, - вздохнул Мягков, - отдышаться не даете. Удар за ударом. Почти нокаут.
- Почти не считается, - заметил Старбеев.
- Сколько я возражал, а вы будто и не слышали моих слов.
- Слышал. Это ты, Юрий, вооружил меня. Все твои доводы говорят "за", а не "против". В одном ты прав. Надо, чтоб было интересно и чтобы ты оставался Мягковым. Нет, не так. Чтоб Мягков пошел дальше. Потому и становлюсь рядом с тобой. - Он посмотрел на часы. - Тебе пора. Скоро смена. Спасибо, что пришел.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Каждый день, приходя в редакцию, Мартынова озабоченно открывала блокнот, где на первой странице сиротливо ютилась строка: "Механический цех, Мягков Юрий Васильевич". Белая пустота бумаги была безмолвным упреком.
Дважды Мартынова встречалась с Мягковым, но он больше расспрашивал ее о работе в редакции, чем рассказывал о себе.
Она чувствовала, как Мягков пристально смотрел на нее, и возникшее беспокойство сковывало беседу.
В душе у нее копилась смутная боязнь нарастающего интереса к Мягкову.
На завод Мартынова приходила часто. Бывала в редакции заводской многотиражки, где часами просиживала, изучая комплекты газеты за последние годы.
В нескольких заметках упоминалась фамилия Мягкова, и она, перечитывая их, ловила себя на том, что хочет увидеть его. В минуты тревожного боренья Мартынова вскакивала и торопливо уходила от искушающей возможности зайти в цех. И только за дверью проходной обретала непрочный покой.
На другой день после встречи с Мягковым Старбеев позвонил Мартыновой.
- Нина Сергеевна, у меня был интересный, откровенный разговор с Мягковым. Сдается, что он склонен принять мое предложение. Вы бы могли повидаться с ним? Полагаю, что ваша встреча, Нина Сергеевна, может оказаться очень важной. Я могу рассчитывать на вашу помощь?
- Павел Петрович, вы преувеличиваете мои возможности.
- Я недооценивал их. Поверьте. А по существу, вы продолжаете свою работу. Так я понимаю.
- Конечно, мне очень нужно знать, как развиваются события.
- Вот и прекрасно! Вторгайтесь, творите…
- Завидую вашей настойчивости, - искренне призналась Мартынова.
- Вы по-прежнему волнуетесь?
- Да… Еще больше.
- Значит, будет премьера. Я даже подумал такое: хорошо бы выступить в газете в тот день, когда мы пустим станки.
- Об этом можно только мечтать. Павел Петрович, если все получится, я смогу включить в очерк наш разговор?
- И не только этот. И первый и будущий! Никакой тайны. Тайна в другом. Мягков не должен знать о моем звонке. Иначе он будет молчать или ничего путного не скажет.
- А как с ним связаться?
- У него дома телефон… Запишите. - Он продиктовал номер и, пожелав удачи, положил трубку.
На другой день они встретились. Был холодный осенний вечер, порывисто наскакивал ветер, срывал обессиленные листья и мчался к реке, бугрил черную воду.
Мягков стоял у ворот городского парка. Когда в свете неярких фонарей подошла Мартынова, он шагнул к ней, пожал ее озябшую руку. Прошли долгие секунды молчаливых взглядов, прежде чем Мартынова сказала:
- Все думала, как назвать нашу встречу. Может, "Осеннее интервью"?
- Годится… - ответил Мягков, хотя не постиг подспудного смысла ее раздумий. Поэтому добавил: - Вы, газетчики, всегда ищете изюминку… Здесь будем беседовать?
- Я мерзлячка… Пожалейте. Пошли в редакцию.
- Я могу и вспылить. Мне бы не хотелось.
- Нам не помешают.
- Хорошо.
Когда они пришли в редакцию, Мартынова открыла комнату, где проходили летучки, и пригласила Мягкова.
- Тут и поговорим.
Мартынова вынула из сумочки блокнот, ручку и, открыв памятную страничку, посмотрела на Мягкова.
- С чего начнем?
- Вы сказали "Осеннее интервью". Значит, необычное. Отвечаю на незаданный вопрос. Водку не пью. С детства трезвенник… Можете записать.