- Учту. Вдруг пригодится… У вас хорошее настроение, Юрий Васильевич. Что-нибудь случилось приятное? - Мартынова невольно вспомнила его колючий взгляд при знакомстве. - Считайте, что первый вопрос задан.
- Случилось ли приятное, - повторил Мягков и, тронув темно-синий галстук, задумался. Он мог бы ответить сразу: "Да, случилось". Это относилось бы и к встрече с Мартыновой, встрече не только приятной, но и желанной. А сказать об этом не решался. - Мы давно не виделись…
- Пятнадцать дней, - уточнила Мартынова.
- Много времени прошло… Я обдумывал предложение Старбеева. Сейчас расскажу все, что связано с этим. Пожалуйста, не пишите. Иначе собьюсь. Буду следить за вашей ручкой. А я должен видеть лицо собеседника.
- Всегда?
- В этом случае обязательно…
- Хорошо. Буду запоминать.
- Мои размышления выходят за пределы конкретного дела. Раньше я оборонял себя от просьбы Старбеева и видел в нем, честно говоря, противника. Я был настойчив и глух… Уже был момент, когда оставалось всего лишь несколько шагов до моего согласия. Но внутри что-то сопротивлялось, и я отказался. Так было. Уехал Старбеев. Я даже обрадовался. Но я-то остался. И мне надлежало решать, как поступить.
Мартынова не удержалась, записала какую-то фразу.
- В борьбе за свое счастье человек чаще склонен винить других, даже сражаться с ними. И уходит от противоборства с самим собой. Мне повезло! Появился человек, который, желая помочь мне, начал борьбу против меня. Это Старбеев. Отстаивая свою правоту, я выбирал только то, что противоречило моим взглядам. Отсюда настороженность и возражения. Я оберегал престиж мастерства, универсальность профессии. Я считал, что новая работа зачеркнет мое достоинство. Так это было! Но вот приехал Старбеев…
- Жаль, что не умею стенографировать, - заметила Мартынова. - Интересно! Можно печатать без правки.
Мягков усмехнулся.
- Дальше будет посложнее. Правка потребуется. Вам же все про хорошее надо… Но от сладкого тоже изжога бывает. Напомните редактору.
- Попробую… - шутливо ответила Мартынова.
- Я знал, что Старбеев обязательно спросит меня, вернется к давнему разговору. Но я не ожидал, что все произойдет так скоро. Мы сидели в столовой и долго беседовали. Он умница, все обдумал. Самое интересное: он не отверг моих возражений. Он принял все мои доводы. И этим обезоружил меня.
- Расскажите подробней.
- Я крушил монотонность, однообразие, автоматизм действий, говорил, что мне будет тоскливо, неинтересно. Я стану придатком машины… А он распалился и сказал: "А кто нам мешает исключить однообразие, нарушить монотонность, усложнить простоту?" Я спросил: "Кому это нам?" Старбеев ответил: "Мне, тебе и тем, кто придет…" Себя он ставил первым… Да, он еще сказал: "Я буду рядом". Вот как повернул дело.
- И вы согласились, Юрий Васильевич?
- Нет!
- Почему?
- Надо пережить свой ответ. Не люблю, когда язык решает. Не зря бытует поговорка: "Язык мой - враг мой".
- Судя по вашему рассказу, вы не сможете отказать.
- В том-то и дело, что могу. Такой уговор. Вот и размышляю… Место в жизни. Простые слова. А за ними столько вопросов. Как бы не обмануться. А вдруг Старбеев уйдет, что тогда? Мыльный пузырь!
- Не согласна.
- Цех без начальника не останется. - Мягков насторожился. - Какой он человек? Вот вопрос.
- В таком случае вы, Юрий Васильевич, берете эту ношу на себя.
- Но я многого не знаю. Нужна подготовка.
- Вот и подходим к месту в жизни. - Голос Мартыновой окреп. - Значит, вы будете учиться. Это одна ступенька. Вы заставите учиться своих товарищей. Вторая. Вы включите в новое дело инженеров, программистов. Третья. А четвертая ступенька - вы станете заметной фигурой производства. А это уже престиж не нынешний, а новый, завоеванный… После нашего крутого разговора…
- Не нашего, а моего, - перебил Мягков. - Стыдно вспомнить.
- Я часто думала… Боль всегда трудно перенести. Я ведь тоже иду не по гладкому асфальту. Приехала в чужой город. Живу в общежитии… Много ступенек надо пройти, чтобы заметили твое перо. Уговариваю себя: держись. Сделала выбор - будь верна. Как бы тяжко ни было. Я завидую вам. У меня еще нет своего Старбеева. - Помолчав, она спросила: - Вам можно доверить тайну?
- Вы можете, - подчеркнуто сказал Мягков.
- Это касается вас.
- Можете! - решительно подтвердил Мягков.
- Звонил Старбеев. Он просил поговорить с вами. Сказал, что я могу повлиять на ваше решение. Почему он пришел к такому выводу, не знаю. Но я согласилась.
- Вот как!
- Вы очень нужны делу, Старбееву. Я поняла это еще тогда, во время первой встречи. Старбеев назвал вас… Вы должны ценить его доверие.
- Судьба, - взмолился Мягков, - пошли мне такую защитницу. Неужели я хуже других!
- Юрий Васильевич, вы просили судьбу послать вам такую защитницу. Я не знаю, по плечу ли мне эта роль… Но я благодарна Старбееву. Я поняла: ему не безразлично и мое дело. Он беспокоится, каким будет мой старт. Хотя можно объяснить по-другому. Мол, наши деловые интересы сомкнулись, поэтому он и повел меня по своей дорожке. Нет, не соглашусь с таким выводом. Безвестной журналистке он поведал свою боль. Это честный, смелый шаг. И вот сейчас мы с вами, Юрий Васильевич, в одинаковом положении. Переживаем предстартовую лихорадку. В спорте есть такая болезнь. Может случиться, что вы покинете старт. У вас есть на это право. А я не могу.
- Почему? - спросил он. Его взор застыл на ее лице.
- Потому что в блокноте есть первая строка рассказа о Мягкове… Я обязана дописать его. Независимо от того, каким будет финал… Плохой или хороший. Геракл ежедневно таскал на своих плечах бычка. Так рождается сила. Надо, чтобы каждый из нас таскал бычка.
- Ну что ж, потащим. А где его достать? Гераклу было легче…
- Простите, я замучила вопросами. Это хлеб журналистов. Но я должна подготовиться и к плохому финалу.
- Вы торопите события.
- Нет… Чем больше знаешь отрицательного, тем труднее написать хорошее. Значит, будет интересный материал. Я так жду этого дня. - И, поглядев на руки Мягкова, сказала: - У вас пальцы пианиста. Длинные. На правой руке ссадин больше, чем на левой. Почему?
- Правая - активная. Левая - ведомая. Вы любознательная.
- Такая профессия.
- На всю жизнь одна. Вам хорошо… А вот я привычное должен оставить. Разумно ли?
- Вы, наверное, слышали про генерального конструктора Исаева. Я прочитала о нем интересную книгу. Он был выдающийся ученый, работал и дружил с Королевым. И вот что любопытно… Всю свою жизнь он искал свое призвание. Он сменил около десяти, точно не помню, профессий. Каждому делу отдавался целиком. И это продолжалось до счастливой поры, когда он связал свою жизнь с космосом. Наконец-то он обрел место в жизни. И вот я думаю… Привычное укладывает жизнь в определенные рамки… Оно замыкает круг. Поэтому и допытываюсь о плохом. Чтобы перо не скользило, когда буду рассказывать о хорошем… У вас много друзей?
- Нет, не много… Есть товарищи.
- В чем разница?
- Дружбе, как и стали, нужна хорошая закалка. Это делает время. Я еще молодой.
- Говоря о Потапове, вы сказали, что он человек с локтями. Уточните мысль.
- Неужели не ясно! - Мягков усмехнулся и, быстро раздвинув сомкнутые руки, мощно задвигал локтями, словно пробивал себе путь.
- Очень доказательно изобразили… Можно еще вопрос?
Мягков кивнул.
- Как вы относитесь к славе?
- Это не по адресу… Как сказать?.. Тех, кто этого достоин, очень уважаю.
- Завидуете им?
- Нет. Больше всего обеспокоен, чтобы себя не опозорить. Вы как-то сказали, что я хитрый. Это не так. Хвалиться не буду, но люблю докопаться до истины. Иногда твою доверчивость так заарканят, что поминай как звали… А вы, Нина Сергеевна, хитрая. Но по-своему.
- Это как по-своему?
- Пробиваетесь к результату вроду бы окольным путем. Загоняете меня в угол, я это чувствую, а взбрыкнуть не могу.
- Давайте обострим интервью, - сказала Мартынова.
- Обостряйте. Только прямо и откровенно.
- Я не умею обманывать. Такой у меня порок. - Мартынова вздохнула и сказала: - Представьте, что к вам пришла не Мартынова, а Мартынов… Николай Сергеевич… Все случилось бы так же?
- Случилось бы по-другому.
- Я знала, что вы так ответите. Точнее… Я хотела, чтобы вы так ответили.
- Тогда был жесткий разговор.
- Потому что пришла я, а не Мартынов.
- Вы меня в упор расстреливаете.
Мартынова по-детски всплеснула руками и покорно ответила:
- Вы это сделали раньше. Есть свидетель.
- Кто?
- Старбеев. Он сказал, что надеется на меня…
- Вот человек! Главный калибр пустил в атаку, - воскликнул Мягков. - Придется поблагодарить.
- Это наша тайна. Ее надо сохранить!
- Мать меня спросила: "Ты куда, сынок, собрался? При полном параде…" Я сказал: "Деловая встреча… Про "зубры" будем говорить. Редакция интересуется". По-моему, она не поверила.
- Что же вы ей скажете?
Он пожал плечами, ответил:
- Было осеннее интервью…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Утреннюю перекличку цехов по селектору вел главный инженер завода. Лоскутов уехал в Москву, вызвали в министерство.
Был предпоследний день отчетов, которые давали начальники цехов. Заканчивался октябрь.
Чаще всего звучал хриплый, раздраженный голос начальника сборочного цеха Ковалева:
- Еще три дня назад ОТК забраковал шесть комплектов первого узла. А новые не поступили. Что прикажете делать? Пусть Лазутин объяснит. Он воюет с ОТК, а я глотаю валидол. Мне нужны узлы… Если сегодня в тринадцать ноль-ноль не получу, можете ставить баранку!
- Отвечайте, Лазутин! - приказал главный инженер.
- К тринадцати не управимся. Дам к концу смены.
- Пустые хлопоты! - ворвался голос Ковалева.
- Может, немного раньше, - неуверенно ответил Лазутин.
И снова Ковалев расколол разговор:
- Лазутин! Сегодня ты не будешь спать. Придешь к нам в цех, просидишь всю ночную смену вместе со своими сыновьями и послушаешь, как люди будут вспоминать твоих родителей. Понял?
Затем был вызван Старбеев.
Главный инженер ядовито спросил:
- Вы хоть с новых станков стираете пыль?
- Они чистые, - спокойно ответил он. - Покрыли чехлами.
- Когда собираетесь снять чехлы? Лоскутов уезжал, гневался.
- Представляю.
- Можете ответить конкретно?
- Мы думаем.
- Я о деле говорю.
- Без раздумья нет дела.
- Завтра подпишем приказ. Больше тянуть нельзя!
- Подпишите сегодня. Вам будет легче. Приедет Лоскутов, порадуется. Я повторяю: мы думаем… Серьезно думаем.
Главный инженер ничего не ответил. И селектор онемел. Выключили. Старбеев откашлялся, посмотрел на пасмурное лицо Березняка и сказал:
- Теперь самое время поговорить… Я обещал тебе, Леонид Сергеевич…
- Помню.
- Где схема размещения станков? Технические расчеты…
- Доложить?
- Потом.
Березняк полистал какие-то бумажки, затем шумно захлопнул синюю папку и, поводив ладонью по острому подбородку, сказал:
- Через несколько дней после твоего отъезда меня вызвал Лоскутов. "Коренник отдыхает, теперь с тебя спрос будет. Ты - главный пристяжной", - сказал он. Я молчу, жду, что дальше будет. "Так вот, Леонид Сергеевич, давай сразу договоримся. Если к пятнадцатому октября не освоишь станки, пеняй на себя. Я больше двух раз не уговариваю… А ты все увиливаешь, мол, без Старбеева никак нельзя. Директор приказывает, а ты держишь фигу в кармане и свою линию гнешь. Ты теперь хозяин цеха. Действуй, как положено". Креплюсь, молчу. Пусть выговорится, тогда отвечу. И тут он сказал: "Сдается мне, что ты в чужой монастырь со сзоим уставом пришел. Не получится такой вариант, Березняк. Не потерплю. Ты у себя директорствовал, а что вышло? Сдал завод. Меня твой пример не увлекает. Так что не ставь палки в колеса. По-хорошему прошу". Сижу слушаю, а голова кругом идет. И перед глазами черные мушки носятся. Попил воды и говорю: "Спорить с вами не стану". Лоскутов прервал меня: "А ты спорь! Ты ведь мастак в этом деле". Чувствую, что сейчас сорвусь, но сдержался. И говорю Лоскутову про все сложности нового дела. Тут наскоком пользы не получишь. И ошибки резинкой не сотрешь… Не тетрадка первоклассника. А он набычился и говорит: "У нас цех, а не экспериментальная лаборатория. Ты своими спорами любое дело сведешь насмарку". Тогда я отвечаю: "Вы-то сами не спорите, а только Березняка хаете. Будто я вам на пятки наступаю и на ваш кабинет зарюсь. Глупо все это! И если хотите знать, грубо. Я на завод не из тюрьмы пришел. И упреков ваших слышать не желаю". Лоскутов вскочил и сказал: "Ты меня на слезу не бери. У меня позвонки неломкие. Выстою. Давай подобьем бабки. Станки пустить. Сейчас прикажу кадровикам, чтоб пять человек подобрали. Справятся. Не атомный реактор. Учти, третьего разговора не будет". - Березняк как-то сразу оборвал рассказ, потер лоб, долго молчал, а потом добавил: - Тогда я решил. Ладно, поставим станки. И пусть работнички, которых пришлет отдел кадров, выполнят лоскутовский приказ…
- И ты послал телеграмму… - с чувством печали и негодования произнес Старбеев.
- Да.
- Твоя нехитрая идея свелась к тому, чтобы наказать Лоскутова. Хочешь пустить станки - пустим. А там трава не расти. Так я понял?
Березняк не ответил.
- Ты поступил бессовестно. Я не оговорился. Бессовестно, Леонид Сергеевич. Да разве в Лоскутове дело! Как ты себя сломал, унизил. - Лицо Старбеева стало суровым. - Лоскутова хотел наказать… Чей завод? Лоскутова? Ты бы государству подножку поставил. Дорогие станки. Народное добро… И это еще не все. Есть более важное, чем деньги. Ты подумал о последствиях такой затеи?
- Я не хочу оправдывать себя.
- Ты хочешь, чтобы я ополчился против Лоскутова? Вот этого не будет. Сейчас не будет! Разговор о тебе… Куда девалась твоя принципиальность, азарт в работе? Ведь твой уход с поста директора по собственному желанию можно истолковать и по-другому.
- Не было другого…
- Ах, не было… Значит, появилось. Попробуй перекинь мост с одного берега на другой. Найти взаимосвязь. Ты сам хотел этого разговора. Так что глотай пилюлю. Я-то думал, ты рухнул под натиском Лоскутова. Ан нет! Ты пошел по ложному пути… Личная месть. Ты бы лучше его на дуэль вызвал. Хоть рыцарский поступок… А так… Не понимаю. Противно, Леонид Сергеевич.
- Что ж теперь делать? - буркнул Березняк.
- Не догадываешься?
- Поэтому и спрашиваю.
- Ждешь совета. Вряд ли. Тогда ты подал заявление… Прошу освободить. Сейчас можешь написать иначе. В связи с уходом на пенсию.
- Не буду писать.
- Думаешь, что я подпишу приказ об освобождении. Не стану! Учти! Хорошо, что я не поддержал тебя. Уберег. А то бы вместе плюхнулись в болото.
- Что же все-таки делать, Павел Петрович?..
- Работать! Думать! Расправь плечи… Тяжелая ноша предстоит… У Маркса есть прекрасные слова. Люди не только актеры, но и авторы своей собственной драмы. Запомни, Березняк!
Прошло несколько тягостных минут молчания.
Березняк спросил:
- Будем схему рассматривать?
- Сейчас важнее, чтобы ты себя поглубже разглядел. Включи "внутреннее зрение". Помогает. А теперь иди, я буду таблетки глотать.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Мягков блуждал по коридорам редакции и всматривался в таблички у дверей. Но фамилии Мартыновой нигде не было. И тогда он спросил у девушек, которые курили на лестничной площадке.
- А вы кто? - разглядывая Мягкова, отозвалась рыженькая толстушка.
- С машиностроительного завода. Статью принес, - для пущей важности добавил Мягков.
- Я вас провожу. - И покуда они спускались на второй этаж, толстушка заметила: - Странно, Мартынова у нас новенькая, а ее уже знают.
- Завидуете? - спросил Мягков.
- Информирую… - И, ткнув пальцем в соседнюю дверь, пошла докуривать.
Мягков постучал в дверь, вошел в комнату.
- Вам кого? - сняв очки, спросил журналист.
- Нину Сергеевну, - ответил Мягков.
- Она в машинописном бюро. Скоро будет.
Мягков решил подождать в коридоре.
Он прислонился к подоконнику и с интересом наблюдал, как с каждой минутой все чаще распахивались двери комнат, торопливо входили и выходили люди, держа оттиски сверстанных материалов. Наступил час пик выпуска завтрашнего номера газеты.
Вблизи остановились двое. Рыжебородый, быстро жестикулируя, гневался:
- Он меня режет! Я не могу выкинуть пятьдесят строк. Это ужасно.
- Вчера меня сократили на семьдесят, - печально ответил усатый собеседник. Увидев женщину в синем халате, он крикнул: - Зоя Ивановна, скажите, чтоб тиснули Федорову… А Стеклова пустите в разбор.
Мягков, удивленный редакционным разговором, усмехнулся, уставился в окно. Город зажег огни.
Мартынова, увидев Мягкова, остановилась от неожиданности, выдохнула: "Юра…"
Он услышал ее голос, повернулся.
- Здравствуйте, Юрий Васильевич!
- Здравствуйте. - Он перевел дыхание. - Не сумел предупредить, так случилось.
- Вы можете подождать? Минут десять… Только вычитаю гранку и буду свободна.
В груди Мягкова бухало сердце, но боли не было. Что-то жгло, растекаясь теплом по всему телу. Не знал он и не помнил себя таким.
Подошла Мартынова:
- Я свободна. Пойдемте.
Они вышли.
Красные неоновые буквы названия газеты отбрасывали кирпичный отблеск на влажный тротуар.
Мартынова взяла его за руку, и они, перебежав дорогу, пошли в сквер.
- Вот и встретились, - сказал Мягков, пытаясь разрядить молчание. - Можно пойти в кино. Но там придется слушать других. А я хочу слушать вас. Пойдем в кафе?
- Пошли!
Они уселись за дальний столик.
- Мне здесь нравится. Уютно.
- У "Незабудки" есть другое название… Убежище для влюбленных.
Она рассмеялась, заглянула ему в лицо.
- Вы бывали тут?
- Два раза. У друзей на свадьбе… Я люблю принимать гостей дома. Мама готовит - пальчики оближешь. У меня новость, Нина Сергеевна. Даю согласие.
- Это ж событие! - воскликнула Мартынова. - Вы умница!
- Вам первой сказал.
- Теперь я должна постараться.
- Жаль, что не могу помочь. Читаю много, а сочинять не берусь.
- Вы уже помогли.
- Тем, что все ваши карты перепутал. Не будь вас, не знаю, как бы все кончилось.
- Вы мечтали о хорошем советчике. Помните, говорили.
- Нашел. Сидит рядом.
- Юрий Васильевич! Мне кажется, что вы придумали оригинальный способ объясниться в любви.