- Я не знаю других способов, Нина Сергеевна. Рад, что говорю это вам.
- Не торопитесь. Вы же сильный, красивый, умный. А вдруг вы ошиблись. Ведь так бывает. Я сама хожу как чумная. И боюсь, боюсь…
- Чего? Что вас пугает?
- Я боюсь потерять это, - почти шепотом сказала она. - Вы хороший. Ну, дайте мне хоть одну возможность… Написать о вас. Вы тогда поймете больше.
- У вас будет "Осеннее интервью". Будет, - решительно заявил Мягков. - Только ничего не выдумывайте. Пишите правду, как было. И не подбирайте для меня розовых красок. Выбор, желание судьбы - это всегда трудно. Сами видели, как я маялся. А сколько бессонных ночей прошло у Старбеева. Вы оставили Москву. К нам приехали. Не каждый сможет.
- Наверное, я стану богаче других… У нас будет и осень и весна. Только дайте зиму пережить.
- Неужели нам не хватит тепла? - беспокойно произнес Мягков. - Что ж, мы сами себе враги?
- Спасибо. Успокоили. Я ведь заяц-трусишка… Что-то странное происходит со мной. Была бы сейчас одна - разревелась. Как мы хрупко устроены. Даже от счастья плачем.
Они разговаривали тихо, сбиваясь на шепот.
Несколько раз к ним подходила официантка, но не осмеливалась прервать беседу. По выражению их лиц понимала: им сейчас не до ужина.
Из кафе они вышли последними.
Небо было тяжелое, аспидное.
- Я люблю смотреть на небо, - мечтательно сказала Мартынова. - Особенно на звездное. Я ищу свою крохотную звездочку и говорю с ней.
- О чем? - спросил Мягков.
- Обо всем. Она слушает. Иногда мерцает.
- Это признак одиночества, - заметил Мягков.
- Она знает об этом. Я не скрывала.
- Ну, вот мы и пришли. Моя обитель.
Мягков вздохнул, признался:
- Уходить не хочется.
- Ты домой идешь, счастливый. А я…
- Пошли к нам. Ляжешь на тахте в столовой. У нас три комнаты, - горячо предложил Мягков.
- А завтра что?
- И завтра, и дальше так. Будешь квартиранткой. - Он улыбнулся. - Всего десятка в месяц. Согласна? Перезимуешь, как хотела, а там…
- Ты, Юрочка… Можно я тебя поцелую?
- А я вот не осмелился.
- И ждал бы целую зиму?
- До Восьмого марта… Крайний срок.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ранним утром семья Мягковых собиралась вместе. Варвара Кузьминична вставала первой, уходила на кухню готовить завтрак. Она любила это говорливое получасье, дарившее радость семейного очага. Это была частица ее дня, когда обсуждали новости, решали домашние дела. Ее мужики, так она называла сына и мужа, вели себя согласливее, были уступчивы. Она чувствовала их любовь, свою нужность.
Они сидели за квадратным столом. Временами мать бросала задумчивый взгляд на пустое четвертое место и, тихо вздыхая, думала, когда же сын приведет невестку.
Василий Макарович всегда замечал ее состояние и старался отвлечь жену случайным вопросом. Она спохватывалась, понимала намек, но в душе оставалась тоска по внуку. Пока есть еще силы, хотелось понянчить ребятенка, счастливей стали бы ее дни.
К завтраку мать испекла поленце макового рулета. Его спинка дразнила медовой корочкой. Юрий ел пирог, запивая крепким чаем.
Отец посматривал на сына и с ухмылкой, выглянувшей из-под усов, сказал матери, что балует Юрку - пироги печет, а ему блинов никак не сготовит.
Она кивнула рано поседевшей головой и с материнской любовью ответила:
- А кто ж его побалует? Женится, может, невестка теплом одарит.
Юрий оживился и, поблагодарив за пирог, спросил:
- Мама, ты давно в мебельном была?
- Как ремонт делали, больше не ходила. А что?
- Пригляди четвертый стул.
- Стул купить? - переспросила мать.
- Ты пригляди… Чтоб одинаковые были.
- Для кого, сынок?
Но ответил отец:
- В домино играть. Для партнера. Угадал?
- Точно, для партнера, - усмехнулся сын.
В его словах мать уловила больше догадок, чем надежды.
Юрий встал, направился к вешалке. И уже оттуда крикнул матери:
- Задержусь сегодня!
До автобусной остановки шли с отцом молча. Только один раз Василий Макарович обронил:
- Так что… покупать четвертый стул?
- Покупайте!
У проходной Мягков встретил Старбеева. Поздоровались, но тот, ничего не спросив, свернул к зданию дирекции.
Может, опять прихватило, подумал Мягков и поймал себя на том, что впервые заинтересовался здоровьем Старбеева. "Нехорошо получается. Я все вокруг своего пупа верчусь…" И от мыслей этих стало стыдно.
До начала смены оставалось двенадцать минут. Он мог бы зайти в конторку и сказать Старбееву свое решение, но оставил разговор на обеденный перерыв.
Вскоре Старбеев прошел по пролету и вроде замедлил шаги возле станка Мягкова, но подошел к его соседу - Терентьеву, секретарю партбюро цеха, и, о чем-то поговорив с ним, направился в конторку.
Сухопарый Терентьев, глянув на Мягкова, неожиданно улыбнулся.
Видно, неспроста ухмыляется, подумалось Мягкову. Не хватало еще, чтоб на партбюро вызвали… Но, вспомнив про улыбку, не поверил в догадку. Улыбка в таких случаях не полагается.
И он с усилием отгонял от себя все мысли, кроме одной. Он думал о Нине. В его душу ворвалось что-то огромное и счастливое, о силе которого он не имел представления. Он медлил ответить на безмолвный вопрос Нины: "Ты любишь меня?" Хотя отчетливо понимал, что молчание не может быть долгим.
Он вспомнил, как в прошлом году был в Москве и пошел в зоопарк. Где-то в стороне от тигров и львов он увидел царственную птицу с янтарными глазами. Это был красноклювый белый журавль. Стерх - называют его. Тогда Мягков узнал, что человек, увидевший стерха, будет счастливым. "Ты слышишь, Нина! Я видел стерха. У него большие белые крылья, обрамленные антрацитовыми перьями… Ты москвичка… Ты тоже, наверное, видела стерха. Я сегодня приду к тебе".
О том, что наступил перерыв, Мягков сообразил, лишь увидя, как Терентьев выключил станок и пошел вдоль пролета.
Мягков помыл руки, зачесал выбившиеся из-под берета русые волосы и пошел в конторку.
Старбеев стоял у книжного шкафа, просматривал книги. Отобранные уже лежали на столе рядом с телефоном.
Мягков остановился, обвел взглядом кабинет начальника цеха, словно попал сюда впервые, присел у длинного стола, примыкавшего к тому, где работал Старбеев.
- Отдохнуть пришел? - негромко спросил Старбеев.
- Посижу перед дальней дорогой. Так положено.
- Куда собрался?
- Пришел за маршрутом, - деловито сказал Мягков и посмотрел на часы. - Это ж надо! Остановились. Забыл завести.
- Мои ходят.
- Теперь все будет ваше.
- Так думаешь? Или для красного словца сказал…
- Словами не бросаюсь. Смысл-то другой. Вы же крестный.
- Поверил?
- Иначе б не пришел.
- Спасибо.
- За что? За прошлое все говорено. За настоящее… Еще ничего не сделано. За будущее не положено. Каким оно будет?
- И все-таки говорю спасибо. За настоящее. В санатории я жил в палате, где соседом был историк. Директор краеведческого музея. Когда познакомились, я сказал: "Заведуете прошлым…" Знаешь, что он ответил? "Точнее будет так. Заведую будущим". И он прав… У нас есть цель. И наше настоящее есть точка отсчета к будущему.
- Вы так торжественно говорите, будто я в космос собираюсь.
- Совсем неторжественно. Гордо - согласен. И в наших буднях совсем не грех найти минуты, чтобы выразить свои личные чувства. Мы же люди… Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины. Это Ленин сказал. Ты пойми, Юра. Я тоже экзамен сдаю. Заранее знаю, тройка - балл непроходной. А экзаменаторов будет столько, что всех не перечислишь. И я пошел на это. Уже были синяки и еще будут. Одно скажу. Дело человеком ставится. У корабелов есть хорошая традиция. Когда корабль спускают на море, разбивают о борт бутылку шампанского…
- А нам что делать?
- Есть одна идея. Заманчивая, - быстро, жарко заговорил Старбеев. - А что, если пригласить наших ветеранов - Латышева, Балихина, Васюка… Пусть передадут эстафету молодым.
- Увлекает!
- Кстати, сын Латышева просится к тебе.
Мягков встрепенулся.
- Прямо ко мне?.. Я еще сам пью чай вприкуску.
- Сегодня последний стакан. Понял? А Вадим хороший парень. Тебе в масть. Я согласился. Ты решай.
- А Петр Николаевич благословил?
- Сам нацелил.
- Надо уважить.
Старбеев вынул листок, где пустовала первая строка, и аккуратно вывел: "Мягков Юрий Васильевич, бригадир".
- Ну вот, нас уже трое…
- Еще одного человека забыли, - напомнил Мягков.
- Кого же?
- Мартынову.
- Молодец! Будь я помоложе лет на двадцать, посватался бы… Поздно! А ты не упускай свой шанс. Приглядись. Ну ладно. Иди заканчивай смену. Завтра приходи сюда. Начнем!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Отец и сын Латышевы шли на завод.
Петр Николаевич свернул за угол, минуя остановку автобуса.
- Ты куда? - спросил Вадим.
Петр Николаевич взял его за руку и сказал:
- Первый раз надо пешочком протопать. Тогда дорога твоей станет. Есть такая примета. Каждый шаг прочувствуешь. И время есть, чтобы мысли в порядок привести.
- Как маленького ведешь. - Вадим усмехнулся, но руку не разжал. - За меня беспокоишься или за честь свою?
- Не то говоришь, сынок. Ты и есть моя честь.
- За меня не бойся. Не силком иду. Руку можешь отпустить. Не сбегу… Если что не соображу, буду спрашивать.
- Вопросами не увлекайся. Сам постигай дело. И всегда свое плечо подставляй… - Немного прошли молча. Петр Николаевич что-то шептал про себя, затем продолжил свою мысль: - Династия - это не только однофамильцы. Как бы поприметней сказать… Вот! Когда в семье всему начало рабочая косточка - тогда династия.
Они подошли к проходной. Справа высился красивый стенд с портретами передовиков производства. Седьмой была фотография Петра Николаевича. Вадим и раньше видел портрет, но сейчас смотрел с особым чувством гордости и заметил:
- Ты здесь как генерал.
- Матери скажи… Ей интересно будет.
- Непременно, - весело пообещал Вадим. - А что, токарь-генерал… Звучит!
- Ладно, - отмахнулся отец и пошел в раздевалку, а Вадим направился в конторку к Старбееву.
Начальника цеха не было. В конторке сидел Мягков.
Вадим поздоровался, присел на стул.
Мягков что-то читал, отложил листок и уставился на парня. Вроде лицо знакомое, и он спросил:
- Фамилия твоя Латышев?
- Верно.
- Похож.
- Глаза отцовские, а обличье матери, - пояснил Вадим.
- А зовут как?
- Вадим.
- Ясно. Будем знакомы. Мягков. Юрий. Слышал про тебя…
- Откуда знаете?
- Старбеев сказал.
- Значит, первая строчка ваша. Вон вы какой…
- Строчка на бумаге останется. Работу, парень, ценят.
- Главный дрессировщик "зубров", - торжественно произнес Вадим.
Мягков перебил его:
- Твой отец так станки окрестил. С той поры и пошло. Мне нравится. Лихо придумал.
- Он, когда в настроении, метко подмечает.
- Женат?
- Не созрел. Молод еще.
- Танцуешь?
- Что я, рыжий?.. Танцую.
- Намекаешь?
Только теперь Вадим понял, что сказал невпопад. И с наивной улыбкой промолвил:
- У вас волосы русые. Другой колер.
- На разговор ты мастак. А в деле?
- Соображаю. Имею слабость. Люблю задавать вопросы…
Мягкову понравился Вадим, и он, оттаяв, подумал, что с ним можно работать.
- Не робей, почемучка. Мне самому многое неизвестно. В два голоса будем спрашивать.
- Для бодрости шутите… Отец говорил, Мягков - универсал. На всех станках работает.
- Почти на всех… - Он посмотрел на свои руки и сказал: - Сейчас пальчикам цена невеликая. Нынче котелок, - он постучал себя по лбу, - в большой цене. Такая распасовка произошла. Сам поймешь. У "зубров" мозг, электроника в три шкафа упакована. И называется…
Вадим подхватил фразу:
- Шкаф логики.
Мягков поразился, подошел к Вадиму.
- Откуда знаешь?
- Читал книжки, журналы… Готовился.
- Чувствую, - одобрительно произнес Мягков. - Логика башковитых любит. А руки - подсобная сила. Мы с тобой в мыслители лезем…
Вадим непринужденно пожал плечами.
- Мы ж не программисты. Только операторы. Кажись, нас так будут величать?
Пришел Старбеев и сразу приметил, что у Мягкова и Латышева повеселевшие, увлеченные лица.
- Познакомились, - с удовлетворением заметил он и, бросив вгляд на Мягкова, открыто спросил: - В ладу будете… Притретесь?
Мягков, не раздумывая, ответил:
- Полагаю, есть данные.
- А ты, Вадим, что скажешь? Говори прямо.
- Хоть прямо, хоть вкось - первая строка Мягкова. Помню наш разговор. Открывайте зеленый.
- Тогда к делу, - сказал Старбеев, мысленно подтвердив правильность своего трудного выбора первых хозяев новых станков. Положение такое… К четырем часам закончат расчистку площадки. - Он достал схему оборудования участка и развернул ее на столе… - Смотрите. Три удлиненных прямоугольника - здесь станут "зубры". Три круга - место шкафов логики. Справа у стены - стеллаж для инструмента. - Он ткнул пальцем в незаштрихованную часть схемы и пояснил, что это место для станков дополнительной группы. - Об этом особо поговорим. Здесь размещаем платформу для заготовок. - И неожиданно стремительным жестом двинул руку вдоль листа: - Белой полосой отбиваем границу участка… В четыре пятнадцать придут ветераны. Будем рыть ямы для фундамента. Потом машины подвезут бетон. Начнем закладку. Но прежде коротенький митинг… Десять минут. Тебе, Юрий, надо ответное слово держать.
- Понял. Поблагодарю, - деловито ответил Мягков. И тут же, глянув на костюм Вадима, упрекнул: - Без спецовки пришел…
- У отца возьму. У него на пересменку чистая лежит…
Старбеев понимал, что сегодня предстоит обычная работа, правда, не по прямой специальности, но ему хотелось, чтобы нынешний день остался в памяти. И, сам того не замечая, говорил о работе, словно давал боевое задание взводу, а упомянув про ямы, вспомнил, как рыли окопы и он придирчиво следил, чтобы бойцы обустраивали свою позицию добротно, как положено…
…Почти вся площадка была уже расчищена.
Взмокший Березняк пытался отодвинуть громоздкий верстак. Но сладить не смог. Подбежал Вадим, ухватился сильными руками и, вскрикнув: "Взяли!"- сдвинул верстак, и они потащили его в сторону.
Старбееву принесли колышки. Вадим тут же спросил:
- А деревяшки зачем?
- Будем разметку ставить. Схему перенесем на площадку.
Вадиму припомнился фильм о целинниках. Новоселы-комсомольцы подобными колышками обозначали линию будущей улицы поселка. Разметку они начали от дощечки, прибитой к палке, одинокой в бескрайнем просторе степи. На дощечке была надпись: "Московская улица".
Вадим был в отцовской спецовке, обжитой на этом заводе, и он невольно чувствовал отдаленный, невидимый взгляд отца, который наверняка сейчас думает: "А как там сынок…"
Голос Старбеева прервал его мысли.
- Вадим! Ставь колышки…
Он взял молоток и, прижав острие деревяшки к меловой отметке, точными ударами вогнал колышек. Потом второй, третий… И вдруг пустое пространство площадки ожило. Его воображение быстро расставило объекты участка.
Вадим не заметил, как пришла на участок миловидная девушка. Поговорив с Мягковым, она отошла в угол и оттуда пристально наблюдала за происходящим.
Когда Вадим вогнал последний колышек, она подошла к нему и сказала:
- Я из редакции. Как вас зовут?
- Вадим Латышев, - машинально ответил он. - Писать будете?
Мартынова кивнула.
- Про меня не надо. Новичок.
- Знаю.
Вадим удивленно вскинул голову.
- Сын Латышева, - уточнила она.
- А я думал, меня аист принес, - отшутился Вадим и подошел к Мягкову.
Близилось время рыть ямы. Старбеев что-то говорил Березняку, тот слушал, утирая лысину.
Через несколько минут пришли ветераны и комсомольцы.
Чуть позже появился Червонный. Хмурым взглядом посмотрел на собравшихся и, немного постояв в отдалении, ушел с участка.
Секретарь партбюро цеха Терентьев взял лопату и, шагнув к линии ближней отметки, открыл митинг.
Он усмехнулся и сказал:
- Лопата здесь выглядит убого. Потому что на этом месте будут станки нового поколения. Прямо скажу - чудо! И это только начало для всего завода. В добрый час, товарищи!
Потом выступил Балихин:
- Я так понимаю, что сейчас будет трудовой салют будущему. Ветераны, рабочая гвардия просили пожать руку молодым зачинателям и пожелать, чтоб дело у них спорилось и шло в гору. Счастливого труда вам, друзья. Предлагаю первый раскоп начать Юрию Мягкову, Вадиму Латышеву, Павлу Петровичу Старбееву… И меня примите… Давайте приступим…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ранний прерывистый телефонный звонок всполошил Старбеевых, нарушив надежду Валентины, что отоспится муж в выходной за всю суетную неделю. Но, услышав громкое восклицание Старбеева: "Здравствуй, Алеша!"- накинула халат, подошла к телефону.
Сын звонил из Одессы, рассказывал, что рейс был трудный, погода штормовая, но он очень доволен дальним походом, многое повидал. Куба прекрасна. И не без гордости сообщил, что капитан утвердил отчет о его практике и за образцовую службу объявил благодарность. Дня через три Алеша вернется в Ленинград, должен сдать два зачета. А на каникулы приедет домой. Ждать осталось недолго.
Старбеев больше слушал, только сказал, что чувствует себя хорошо, подлечился в санатории.
Увидев горячий ожидающий взгляд жены, он попрощался и передал трубку Валентине.
- Здравствуй, сынок! - Голос ее вдруг задребезжал; проглотив набежавший комок, она спросила: - Как себя чувствуешь? Правду говоришь?.. Успокойся, верю, что хорошо… Вчера получили письмо от Маринки. Пишет редко. Чаще звонит. Говорит, все у нее нормально. Знаешь ее, жаловаться не любит… Купил ей красивое платье? Поняла. Молодец, Алешенька. Будем ждать тебя. Да… И она приедет. Папка все время на календарь смотрит, считает, когда свидимся… Целую, Алешенька, целую…
И как всегда после телефонного разговора с детьми или читки их писем, наступила долгая пауза.