Комиссия по городскому планированию располагалась на рю де Варенн, 76, на довольно узкой улочке с совсем уже узкими тротуарами, где не было места деревьям. Помимо дома миссис Уортон, на улице располагались преимущественно правительственные учреждения. Служащий на вахте в центре фойе желтого мрамора в Комиссии планирования с оттенком некоторого превосходства сообщил мне, что мне нужен Департамент общественных зданий в сотне шагов оттуда, в доме номер 92.
Я пришел в дом номер 92, нашел там более предупредительного служащего и объяснил ему, что хотел бы посмотреть планы Дворца Гарнье.
- Пожалуйста, мсье. Все планы общественных зданий предоставляются для свободного изучения. Только заплатите два франка на поддержание архива.
Испытывая благодарность за столь демократичный подход, я расплатился, проследовал за своим проводником меж нескончаемых кип покрытых плесенью документов и стал ждать внизу, пока он забрался по высокой лестнице на колесиках.
- А вот это странно!
- Что-то не так?
Он промолчал, и я нетерпеливо топтался внизу, пока он рылся надо мной, просыпая пыль и клочки желтеющей бумаги, падавшей на меня, подобно многовековому снегу.
Наконец, он спустился и предстал передо мной со странным выражением на лице.
- Они пропали.
- Что, все пропали?
Вместо ответа он почесал макушку, потом поманил меня за собой, и мы пошли дальше между кип бумаг, но на другом этаже нас ждал тот же самый результат.
- Очень странно.
Мне это вовсе не казалось странным, но я держал свои мысли при себе. Я подумал, не потребовать ли назад свои два франка, но, по размышлении, решил не упоминать и об этом.
- А что архитектор? - спросил я вместо этого.
- Кто?
- Гарнье. Вы не знаете, где я могу его найти?
- На Пер Лашез, но не думаю, что он станет с вами разговаривать, мсье.
- Отчего же?
Он улыбнулся, словно бы извиняясь за свою шутку.
- Пер Лашез - это кладбище, мсье.
- А!
Как оказалось, Шарль Гарнье умер за два года до этого и с церемониями, далекими от скромности, был похоронен на знаменитом кладбище.
Итак, очередной путь расследования зашел в тупик, однако у меня начала формироваться идея.
Теперь мне было ясно, что Ноубоди знал об Опере значительно больше, чем кто-либо еще, и что он постарался, чтобы никто другой не мог выяснить больше, чем было известно ему. Оставалось только жалеть, что создатель этого лабиринта был мертв, потому что, при отсутствии планов, его знания могли быть мне очень полезны.
Я бродил по улицам Левого берега, глубоко погруженный в свои мысли, пытаясь разобраться, что мне следовало делать. Несомненно, я должен был начать расследования с поиска планов здания еще до того, как посетил Кристин Дааэ, нужно было, также, поговорить с Дебьенном и Полиньи прежде, чем относить любовную записку юному виконту, а не наоборот. В моей покаянной литании звучало слишком много "должен" и "если". Да, из-за этих глупых промахов, и я был виновен в произошедшем, однако я понимал, что не продвинусь в расследовании, если так и буду размышлять о них. Задним умом все крепки, как и намекала Ирен Адлер. Решительно передернув плечами, я велел себе не думать о прошлом и начать все сначала.
Главной сложностью было то, что я имел дело с безумцем, и логика происходящего, всегда столь успешно служившая мне, в этот раз полностью зависела от каприза существа, чьи мысли окутывала непроницаемая завеса тайны. Если он был безумен, значит, я должен был постичь логику его безумия. Если я не могу предсказать его действия, может быть, мне удалось бы разобраться в их мотивах?
А мотивы были довольно ясны, долго рассуждать не приходилось. Монстр был одержим бедняжкой Кристин Дааэ. Я все больше концентрировался на этой идее, проходя по улицам и мелким лавчонкам. И в своей одержимости ею он мог позволить себе решать о жизни и смерти, устанавливать собственные законы, ходить, куда ему заблагорассудится, словно он был владельцем всей Оперы.
И меня осенило. Я как раз поравнялся с Сен-Жермен-де-Пре, когда на меня снизошло озарение, такое же нежданное и чудесное, как яблоко, упавшее на голову Ньютона. Когда решение пришло ко мне, мне даже пришлось остановиться и прислониться к дереву у обочины тротуара, ибо от изумления у меня слегка закружилась голова. Истина, которая внезапно открылась мне, казалась невероятной, и все же это была истина, которая, к тому же, находилась перед моими глазами уже какое-то время. Оттого только, что она была такой поразительной, я не распознал ее раньше. Вам известна моя любимая максима, доктор: исключайте все невозможное, и то, что останется, пусть оно даже будет маловероятно, окажется истиной. Только так я мог объяснить, почему Ноубоди, как никто другой, ориентируется в лабиринтах Оперы. Я не понимал, почему столь простое объяснение не пришло ко мне раньше, но в своем тогдашнем смиренном состоянии предпочел не смотреть в зубы дареному коню и не тратить драгоценное время, казня себя за то, что правда столь долго ускользала от меня.
Понелля я разыскал в его излюбленном кафе на бульваре Сен-Жермен, он был погружен в газетные описания произошедшей трагедии, забытая сигарета опасно свисала из его губ.
- У вас все благополучно? - спросил я, присаживаясь рядом и подзывая официанта.
- Насколько возможно, - ответил он, не отрывая глаз от газеты. - Держу пари, мадам Жири вернулась на работу.
- Я бы не удивился. Я могу у вас кое-что спросить?
Вот тут он взглянул на меня.
- Только если вы позволите сначала мне задать вам вопрос, - я ждал. - Вы ведь знали, что вчерашним вечером что-то должно было случиться.
- Это не вопрос.
- Да ладно вам. А на вчерашней репетиции вы спасли жизнь мадемуазель Адлер, - прежде чем я мог возразить, он воспользовался своим преимуществом и продолжал: - Перед представлением я видел вас за кулисами, вы, как хищный зверь, бродили там, следя за всеми и вся, - он победно улыбнулся. - А сами сказали мне извиниться перед Леру. Вы полицейский, да?
Подошел официант и принял мой заказ. Когда он ушел, я сделал вид, будто собираюсь с мыслями.
- Я доверюсь вам, - сказал я, наконец, и поведал ему свою сказочку о расследовании смерти Жозефа Бюке по распоряжению префектуры.
Понелль торжественно кивнул и стряхнул пепел сигареты на пол.
- Так и знал, - вздохнул он. - Ну, спрашивайте.
- Расскажите мне о Шарле Гарнье.
- Что именно?
- Вы можете описать мне его? - он растерянно взглянул на меня. - Его внешний облик. Как он выглядел?
Понелль прикусил сустав пальца. Мне принесли кофе, и я стал задумчиво помешивать сливки ложечкой, пытаясь скрыть нетерпение.
- Ну, он был футов шесть ростом, я бы сказал. Довольно смуглый, с глубоко посаженными голубыми глазами.
- Что еще?
Он прикрыл глаза, стараясь вызывать в памяти образ архитектора, потом внезапно взглянул на меня и улыбнулся.
- У него была поразительная шевелюра и борода огненно-рыжего цвета.
- Вы бы узнали его, если бы увидели снова?
- Он мертв, мсье.
- Вы не ответили на вопрос.
11. В некрополе
- Поверить не могу, что я позволил вам уговорить меня! - в пятый раз воскликнул Понелль, когда мы входили в ворота кладбища Пер Лашез, оставив бульвар Менильмонтан. Было почти пять часов, моросило. Пока молодой человек не передумал, я схватил его за руку.
- Будьте так любезны, помогите мне сориентироваться и не забывайте, что я представляю префектуру.
- Вот префектура и выполняла бы ваше таинственное поручение!
- Тогда не обойдется без бумагомарания и гласности, а я в данный момент очень хотел бы избежать и того, и другого. Вот позже, вероятно, придется отказаться от подобной осторожности.
Пока что он как будто удовлетворился этим и, хмуро поглядывая на свинцовые небеса, повел меня вперед и направо. Кладбище было огромно, настоящий город мертвых, в котором были свои холмы и долины, накрытые бесконечным сплетением извилистых улочек и миниатюрных бульваров, застроенных маленькими домиками - элегантными гробницами.
- У меня от этого места мурашки по коже, - несчастным голосом промычал Понелль.
- Вам не нравятся кладбища?
Он пожал плечами.
- Тут не суеверие, если вы об этом. Двадцать лет назад именно здесь находился последний оплот Коммуны. Самые страшные сражения произошли среди этих самых могил, многие из них были просто усыпаны мертвыми. Полторы сотни человек - тех, кто выжили - поставили у стены и расстреляли. И похоронили на месте, в общей могиле. Она где-то здесь, - его передернуло при этой мысли. - Вы хотите туда, где похоронен Гарнье?
- Я, в общем-то, не спешу. Расскажите мне еще об этом кладбище, - предложил я, сочтя, что лучше отвлечь внимание Понелля от нашего дела до того момента, когда его активное участие будет неизбежно.
- Что вас интересует?
- Все. Кто такой был Пер Лашез?
Он снова пожал плечами.
- Он был исповедником Людовика XIV и покровителем этого места. Это были владения иезуитов до их изгнания. Город приобрел их примерно в 1800 году. Я не специалист.
- Напротив, дорогой мой. Как и всегда, вы - настоящий фонтан просвещения.
Мы остановились перед гробницей Давида, пламенного художника и сторонника Революции. Поблизости обнаружилось место захоронения Жерико. Может быть, здесь, как и в Вестминстерском аббатстве, мертвых располагают в зависимости от рода их занятий?
- Не думаю, - ответил на это мой проводник равнодушным тоном.
Продолжая двигаться в юго-восточном направлении, мы миновали гробницу Мольера, и я указал на нее Понеллю.
- Темнеет, скоро закроют, - только и ответил он. - А я промок до нитки.
- Смотрите, а здесь Гюго! - воскликнул я. - Похоже, писатели собраны вместе, так же, как и художники. Поддразнивая спутника таким образом, я тянул время, пока мы искали место погребения архитектора, и сумел лишь наполовину скрыть свое изумление, обнаружив могилы Бомарше и несчастного маршала Нея. Кладбище было удивительное.
Я разжег трубку и перевернул чашечку, чтобы не выпал осадок.
- Вот где были убиты коммунары, - мрачно заметил Понелль, указуя на памятную стену над массовой могилой. В отдалении послышался колокольный звон. Этот звук словно бы успокоил моего товарища. - Пойдемте, пора. Ворота закрывают. Поищем могилу Гарнье в другой раз.
- Успокойтесь. Мы никуда не пойдем.
Он уставился на меня сквозь завесу дождя с таким неверием на лице, что при любых других обстоятельствах мне стало бы смешно.
- Никуда не пойдем? Что это вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, что я намереваюсь увидеть могилу Гарнье сегодня. Встаньте вот тут за Мюрже и не двигайтесь, пока я вам не разрешу.
Я осторожно подтолкнул Понелля в укромное место и достал часы. Как же мне не хватало вас, Уотсон! Ваша бесстрашная душа возрадовалась бы подобному расследованию, при мне же был только робкий скрипач, вполне убежденный на тот момент, что я совершенно лишился рассудка.
Но, увы! - даже будь со мной вы с вашей стойкостью, мы все равно не обошлись бы без услуг Понелля.
- Но что, если нас найдут!? - яростно прошипел он. Я приложил палец к губам и слегка сжал его плечо.
Долго ждать нам не пришлось. На кладбище было всего несколько служащих, и в такую погоду, делая обход территории, они оглядывали кладбище без особого внимания, лишь формально выполняя свои обязанности. Мертвым, в конце концов, полагалось быть мертвыми. Я вытряхнул из трубки пепел и сунул ее в карман своего длинного пальто, рядом с сэндвичами, которыми запасся перед нынешним походом.
Было уже довольно темно, и задул холодноватый ветер, что вовсе не способствовало поднятию духа.
- Пора вам показать мне гробницу Шарля Гарнье, - объявил я.
- Да как вы ее вообще найдете? - раздраженно ответил он. - Заметьте, все кладбище организовано безо всяких правил!
- Не теряйте терпения, мой дорогой Понелль. Вон та сторожка напротив, я полагаю, принадлежит могильщику, который сейчас, вероятно, сидит дома и с удовольствием кушает теплый ужин, радуясь, что ему не приходится бродить где-то в столь суровую ночь. Давайте проверим, правильно ли мое предположение?
Домишко, и в самом деле, принадлежал могильщикам, и, без труда взломав громоздкий замок, я затащил своего возмущенного сообщника внутрь. Там, как я и рассчитывал, отыскался "бычий глаз" - фонарь с увеличительным стеклом - и кое-какие другие полезные инструменты, по крайней мере, один из которых должен был мне очень пригодиться.
- Зачем это вам лом? - поинтересовался Понелль, с беспокойством оглядывая орудие.
- После вас, дорогой мой.
Он фыркнул не то насмешливо, не то сердито, и решительно вышел из домика.
Освещая себе путь направленным лучом "бычьего глаза", я следовал за Поннелем в северную часть кладбища. Мы прошли, наверно, с полмили. Прокрадываясь среди могил, мы измазались в грязи по самые брови, а один раз нам даже пришлось растянуться на мокрой мостовой, пока не прошел мимо очередной сторож, всего в каких-то трех рядах влево от нас.
- А вот Бизе, - сообщил мне Понелль, невольно поддавшись чарам некрополя. - Могильный камень спроектировал сам Гарнье, - он был прирожденным экскурсоводом.
- Сейчас это неважно. Где Гарнье?
Он показал. Создатель могильной плиты Бизе и Парижской оперы был похоронен в обширной гробнице, до которой от могилы композитора "Кармен" не было и пятнадцати шагов. В белом граните было вырезано одно слово:
Гарнье
Я осторожно огляделся.
- Так, дорогой Понелль, мне придется снова просить вас о снисхождении, - успокаивающе произнес я, эффектно вынимая из-под пальто лом. Он вытаращил глаза - про лом он уже успел забыть.
- И что вы собираетесь с ним делать?
- Я собираюсь вскрыть гроб мсье Гарнье и…
Больше я ничего не успел сказать. Бедняга Понелль подпрыгнул, подобно испуганной газели, и попытался броситься прочь, мимо меня. Я крепко ухватил его за отворот пальто, с мягким стуком уронив инструмент в мокрую траву.
- Понелль…
- Это немыслимо!
- Понелль!
- Это чудовищно! И неоправданно!
- Все, что мне от вас нужно - чтобы вы идентифицировали труп.
- Что?
Я повторил.
- Это же дикость! Он умер два года назад!
- Не думаю, - он удивленно взглянул на меня. - Я полагаю, Дедал так и сидит в центре своего лабиринта.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Нас арестуют и приговорят…
- Понелль, выслушайте меня. Никто нас не арестует. Завтра вечером мы оба, в сухой одежде, будем сидеть на своих обычных местах в оркестре и играть на гала-представлении в Опере. А сейчас вы должны делать то, что я говорю. Это распоряжение полиции, - напомнил я, чтобы подбодрить его.
Он тоскливо вздохнул, но остался стоять рядом со мной, наблюдая, как я поднимаю свой инструмент, и молча держал фонарь, пока я вскрывал дверь склепа. Это было нетрудно: замок там висел больше для украшения. С протестующим стоном он поддался моим увещеваниям, после чего послышался приглушенный стук. Поманив скрипача за собой, я вошел в склеп.
Внутри было еще холоднее, но хотя бы сухо, склеп затянула паутина и неприветливая плесень. Нас окружали шесть саркофагов клана Гарнье. Архитектор находился в среднем в правом ряду, о чем лаконично известила нас латунная табличка, окислившаяся до унылой зелени.
- Поднимите фонарь повыше.
Он безмолвно подчинился. Удары лома, сбивающего железные петли и застежки, породили в маленьком помещение громовое эхо.
- Mon Dieu, Mon Dieu. Это же варварство, - не выдержал честный парень. Несмотря на отвращение, мои действия увлекали его. К счастью, он был неисправимо любопытен.
- А что вы говорили о Дедале? Кто такой Дедал?
- Давным давно, еще до начала письменной истории, Критом правил царь Минос, - объяснил я, поворачивая окоченевшими пальцами замерзшие винты. - Брат его жены был чудовищем, получеловеком, полубыком, и звали его Минотавр.
- А нельзя ли ближе к делу?
- Я к тому и веду. Жена царя любила своего ужасного брата и не желала, чтобы его предали смерти. И тогда царь нанял команду архитекторов и поручил им построить лабиринт, чтобы посадить туда чудовище, и оно осталось бы в живых и не причиняло вреда окружающим. Дедал был главным архитектором.
Я продолжал работать, а он молча обдумал мои слова, стоя у меня за спиной.
- Вы думаете, что Гарнье - чудовище? Что он построил свой собственный лабиринт и поселился в нем?
- Я в этом уверен, - я толкнул крышку саркофага и услышал зловещий треск. Понелль испуганно придвинулся ко мне поближе. - Ну-ка, помогите мне сдвинуть эту штуку.
Вместе мы столкнули крышку.
- Посветите туда и скажите мне, что вы видите.
- Я не могу.
- Вы должны.
Он протиснулся мимо меня с внезапной решимостью, которой я от него и не ожидал, и встал на саркофаг пониже, чтобы заглянуть сверху. Я услышал жуткий вздох, а потом он отшатнулся, едва не приложив фонарь о каменную стену, заходясь страшным сухим кашлем.
- Это он!
- Откуда вы знаете?
- Говорю вам, это он! Сами смотрите! Ах, mon Dieu! - и Понелль снова закашлялся, прикрывая рот и ноздри носовым платком. Он привалился к стене, а я взял фонарь и залез на нижний саркофаг.
Не буду останавливаться на зрелище, которое предстало моим глазам, хотя оно способно было вызвать frisson даже у такого закаленного моряка, как я. В гробу находились останки высокого человека, переживавшие страшнейший период разложения, черты были совершенно неопределимы. Но Понелль не ошибся - личность умершего удостоверяли пышные рыжие волосы, продолжавшие расти и после смерти Гарнье. С таким цветом архитектор вполне мог войти в Союз рыжих.
Я тяжело соступил вниз, в ужасе зажмурившись.
- Это непостижимо.
- Что непостижимо? Что человек лежит в своем собственном гробу? Можем мы, наконец, убраться отсюда?
- Минутку, - я не мог собраться с мыслями, Уотсон. Я был настолько уверен! Разум, основное орудие моей профессии, на которое я так привык полагаться, ставшее, что, вероятно, простительно, предметом моего тщеславия, внезапно подвело меня! В оцепенении опустился я на пол склепа, не обращая внимания на холодный камень подо мной. По привычке я заговорил вслух, чтобы лучше прояснить собственные идеи.