- Мой отец был очень религиозен, мсье, и меня он воспитал в любви к святым! Слушая мой голос, отец говорил, что он прекрасен, и что я должна быть прилежна в своих занятиях, и усердно трудиться, и тогда, возможно, меня посетит Ангел музыки и одарит вдохновением, которое станет завершением моего образования. Увы, ему не пришлось дожить до этого дня, - заключила она с вздохом. Делая глоток чая, я неприметно присмотрелся к девушке. Выражение ее лица было совершенно бесхитростно, в ее ясных серых глазах я не заметил ни намека на двуличность. В то же время, я начинал понимать, что имела в виду Ирен Адлер, утверждая, что Кристин Дааэ, возможно, была простодушна почти до глупости. Судя, хотя бы, по распятью на стене и ее скромному выражению, было ясно видно, что эта девушка совершенно не способна на обман.
- И, в конце концов, ангел пришел к вам?
Она с готовностью закивала, горя желанием поделиться с кем-нибудь своим секретом.
- В моей гримерной, три месяца назад! У него самый прекрасный голос, какой только можно вообразить, и он замечательный учитель! - добавила она таким тоном, словно это было окончательным и неопровержимым удостоверением его личности.
- И он учит вас? - определенно, Ирен Адлер не ошиблась в своей оценке.
- Каждый день. Он очень строг, но и мягок. Когда он обучает меня, он словно бы читает мои мысли, потому что он знает самые сокровенные мои мечтания! А когда я пою после этих уроков, кажется, что некое иное существо вселяется в мой голос, в самую мою душу!
Я вспомнил замечание Леру о неровности пения Кристин, и то, что прочие полностью согласились с его оценкой. - А сам он поет?
- О, мсье, у него прекраснейший голос! Только этот голос способен передать невыразимое томление, таящееся в груди каждого человеческого существа, страстное желание, чтобы его поняли, чтобы его любили. И он - еще и композитор! - добавила она, хлопнув в ладоши от восторга.
- Композитор?
- Он постоянно работает над своей оперой и все мне об этом рассказывает. Она называется "Дон Хуан Торжествующий", и он обещал мне, что, когда опера будет закончена, он устроит так, чтобы ее поставили, и я смогу ее услышать! - ее глаза заблестели при одной мысли об этом.
А у меня возникла мысль, от которой меня охватил озноб.
- Он пишет, играя на органе?
- А вы откуда знаете?
- Да так, праздная мысль, уверяю вас. Полагаю, вашего ангела не радовало поведение Жозефа Бюке? - рискнул я.
Она кивнула, опустив глаза.
- Но он ничего ему не сделал, - уверенно объявила она. - Это Рауль выкинул беднягу Жозефа из моей гримерной. Хотя он очень ревнив, - добавила она, подумав.
- Виконт?
- Мой ангел.
- Он ревнует вас?
- Он хочет, чтобы я берегла себя.
- Для него?
- Для музыки, - поправила она с удивленным взглядом. Очевидно, никто не сказал ей о пропавшей веревке повешенного.
- Как вам показался Бюке во время стычки с виконтом? - поинтересовался я. Она принялась в задумчивости грызть ноготь.
- Он был недоволен.
- А поточнее нельзя? Был он испуган? Сердит?
- Еще как сердит!
- Похоже было, когда он уходил из вашей гримерной, что этот человек готов покончить с собой?
Ясно было, что она не понимает, к чему я клоню.
- Все произошло так быстро, мсье.
Поняв, что эта линия расследования ведет в тупик, я предпочел отступить назад.
- Насколько я понимаю, Призраку мешает и несчастный виконт де Шаньи?
Услышав это, Кристин побледнела, и ее ручка невольно вспорхнула к горлу.
- Бога ради, мсье, не подпускайте Рауля ко мне!
- Почему же?
- Потому что… я же говорила… мой ангел ждет… он требует, чтобы я сберегала голос для искусства.
- А вы уверены, что это все, что вы должны, по его мнению, беречь?
Она посмотрела на меня непонимающим взглядом и тут же обеспокоенно сдвинула брови.
- Мне нельзя его сердить, - с нажимом произнесла она. - Или он отберет мой голос!
- Глупости!
- И он может навредить Раулю!
- Ангелы, как правило, людям не вредят! - не удержался я.
- Разве вы не слышали об ангелах возмездия? - парировала она, схватив меня за руку и взволнованно сжав ее в своих. - Пожалуйста, не подпускайте его ко мне! Я люблю его… - тут она понизила голос и тревожно оглядела комнату, словно опасаясь, что ее подслушают, - но он не должен ко мне приближаться!
- Молодой человек любит вас и не может понять…
- Пожалуйста! - теперь ее голос звучал сдавленно, от страха. - Прошу вас!
- А вы не боитесь, что ваш ангел возмездия может отомстить и вам самой?
Она в изумлении уставилась на меня, часто моргая, потом показала на себя, прижав указательный палец к груди.
- Мне? Но он никогда не причинит мне зла - никогда и ни за что на свете! Он же любит меня!
Видя, как она возбуждена, я предпочел сменить тему. Я похлопал ее по руке, мягко высвободил запястье из ее пальчиков и отпил еще чаю.
- Насколько я понимаю, этим вечером идет Фауст.
- Да. Фауст.
- Вы огорчены, что не будете петь Маргариту?
- Но я буду петь.
- Я видел, что в программе указана Карлотта Сорелли.
Она рассмеялась тонким девчоночьим смехом, вцепившись в мои плечи, словно предлагая разделить ее веселье.
- Я знаю, что она указана в программе, но это как раз в его духе! Ему нравится дразнить и провоцировать меня! Он обещал, что сегодня петь буду я, а я никогда не сомневаюсь в его словах. Он поклялся, что мое выступление сегодня будет настоящим триумфом. А раз он обещал - я могу рассчитывать, что так и будет.
Прежде чем я смог ответить на это умозаключение, часы на камине ненавязчивым звоном объявили, что уже три часа.
- Боже мой! - воскликнула она. - Я должна прилечь. Ангел настаивает, чтобы я отдыхала перед выступлением. Вы меня простите?
- Разумеется.
И к лучшему, потому что у меня уже не было ни малейшего представления, как продолжать эту абсурдную беседу. Было очевидно, что умственное здоровье девушки крайне деликатно, а недавний опыт говорил мне, что следует быть осторожным с хрупкими механизмами человеческого сердца в столь ненадежном состоянии.
Я встал и направился к выходу, попросив передать мою благодарность Матушке Валериус.
- Я поблагодарю ее, как я благодарю мадемуазель Адлер за то, что прислала мне вас. Теперь я совершенно уверена, что все будет хорошо! - и, привстав на мгновенье на цыпочки, Кристин коснулась моей щеки невинным поцелуем.
- Один последний вопрос, если позволите, мадемуазель.
Она помедлила, нерешительно улыбаясь в полуприкрытую дверь.
- У этого… у этого ангела имя есть?
- Ну, разумеется! Его зовут Ноубоди.
- Ноубоди? - я не сумел подавить оттенок изумления в голосе и заметил, что это удивило ее.
- Что-то не так?
- Вовсе нет. Вы говорите по-английски, мадемуазель?
- Нет, не знаю ни слова. А что?
- Так, пустое любопытство. Всего хорошего.
8. Вторая кровь
Я стоял на рю Гаспар, Уотсон, пока мимо меня мчались многочисленные в середине парижского дня экипажи, разнося повсюду цокот лошадиных копыт, и думал о том, что передо мной встала нелегкая задача. Собственно, это была задача на три трубки, вот только я не располагал временем, потребным, чтобы выкурить их. Всего через шесть часов должен был подняться занавес перед началом "Фауста".
Представьте себе мое положение. Я знал, что месье Ришар и Моншармен намерены нарушить все три статьи призракова контракта.
Я сильно подозревал, что этот Призрак, или Ангел, или Никто, как бы его ни величали, был ответственен за смерть Жозефа Бюке.
Мне было известно, что этот Никто поклялся, что Кристин Дааэ будет петь этим вечером.
Бедная, доверчивая, послушная и преданная Кристин, для которой совершить зло было так же невозможно, как и спеть фальшивую ноту, находилась во власти негодяя, игравшего с ее слабым интеллектом и пользующегося в своих целях ограниченностью и невинностью. И этот негодяй, Уотсон, считал себя вправе обладать ей, по своему собственному droit de seigneur.
Было очевидно, что все эти обстоятельства приведут к несчастью, и чем больше я раздумывал над этим, тем яснее осознавал собственную беспомощность.
Как мог я помешать ситуации развиваться по прихоти Призрака?
И если я не мог справиться один (а, похоже, так оно и было), куда я мог обратиться со своими подозрениями и какой помощи мог я искать?
Я так и слышу, как вы говорите: в полицию! Старый добрый Уотсон, вы всегда идете прямым путем. Но что я мог сказать полиции? Что я подозреваю? Что я чувствую? Что я боюсь? У меня не было ни тени доказательства, все мои дурные предчувствия основывались на сущих мелочах. Вы знаете, что подобные мелочи крайне важны для создания логической цепочки, но сами по себе они не могут служить свидетельством. И будь я туп, как сам Лестрейд, или проницателен, как Хопкинс, на месте полиции я предоставил бы делам развиваться, как есть.
Да и, в любом случае, с чего бы они стали слушать меня, простого скрипача?
Я так и слышу, как вы восклицаете: так скажите же им, кто вы такой! Раскройте свое инкогнито!
Вы можете не сомневаться: я обдумал такую возможность, Уотсон. Вполне вероятно, на кону стояли человеческие жизни, что, разумеется, перевешивало мои собственные основания для сокрытия личности. Но в следующее же мгновенье мне стало очевидно, что подобное откровение, скорее, повредит моему расследованию, чем поможет. Существовала даже некоторая вероятность того, что я окажусь в заключении как раз тогда, когда мне особенно необходима была свобода. Я имею в виду: как я мог объявить себя Шерлоком Холмсом, когда весь мир, в том числе и парижская пресса, считал его мертвым? Разве подобное заявление не подвергло бы сомнению и все остальное, что я имел сообщить полиции? И даже мое собственное душевное здоровье? Разве это не могло привести к моему задержанию или даже аресту как потенциально опасного субъекта?
Нет, о полиции нечего было и думать. Даже если бы они и приняли меня всерьез, что бы это дало? Сотни полицейских сновали бы по зданию Оперы, отвлекая публику? Они только отпугнули бы моего противника, заставив его скрыться и отложить свои планы, а вот тогда полиция точно сочла бы меня сумасшедшим, и я снова оказался бы в опасности.
Определенно, самым лучшим вариантом было обратиться к Ришару и Моншармену. Мне следовало все-таки отговорить этих двоих джентльменов от следования новой политике, прежде чем они начнут жалеть о своем упрямстве.
Но и здесь мне пришлось столкнуться с определенными трудностями.
Я знал, что оба джентльмена пребывают на официальном завтраке в ознаменование их вступления в должность, а в два часа пополудни я должен был присутствовать на специальной репетиции. Я не мог рисковать своим местом, не явившись на нее. Только увольнения из Оперы мне и не хватало. Я мог рассчитывать загнать новых директоров в угол только в короткий промежуток времени между репетицией и вечерним представлением, что означало - двигаться по лезвию ножа, но я не знал, как еще разрешить эту дилемму. Пока что я мог повидаться с виконтом и передать Кристин Дааэ предупреждение. Я не знал, подразумевают ли мои обязанности по защите мадемуазель Дааэ, что я должен изображать из себя Купидона, утешая ее возлюбленного, но я мог хотя бы рассчитывать, что он меня выслушает. Мне вовсе не хотелось, чтобы он повторил судьбу несчастного Жозефа Бюке.
На авеню Клебер на мой звонок ответил дворецкий Анри и попытался выставить меня за дверь.
- Я получил строжайшие распоряжения никого не впускать, - твердо заявил он, подобно своему хозяину, пытаясь захлопнуть дверь у меня перед носом. Однако, на этот раз я вовремя просунул между дверью и косяком ногу.
- Я должен немедленно поговорить с виконтом по делу крайней важности, - ответил я. - Если вы не позволите мне войти, у меня не останется другого выбора, кроме как поднять шум.
Анри, как я уже отмечал, был немолод, и перспектива беспорядка, учитывая, что одна моя нога уже буквально проникла в дом, его убедила.
Братья де Шаньи обнаружились в библиотеке, где было, на мой взгляд, многовато нечитанных томов. Меня ничуть не удивило, что виконт пытался вылечить головную боль чашками черного кофе. Он явно только что встал с постели. Мсье граф, по-видимому, как раз отчитывал его. При виде меня он грозно нахмурил брови.
- Надеюсь, вы простите мое вторжение, - начал я, - и простите вашего слугу, впустившего меня, опасаясь скандала.
- Кто вы, и что вам нужно? - высокомерным тоном вопросил граф. В другой ситуации, Уотсон, я бы с удовольствием поучил его хорошим манерам, но тогда мне важнее было выполнить свою миссию.
- Я друг вашего брата и принес ему послание от мадемуазель Дааэ.
Юный виконт поднял глаза, его опухшее лицо осветилось надеждой, но граф, в свою очередь, залившийся краской от ярости, заговорил первым.
- Виконт не собирается в дальнейшем общаться с упомянутой вами особой, - сообщил он все так же снисходительно. - И вскоре мы уезжаем из города на охоту в наш замок в Нормандии.
- Филипп… - слабо попытался вклиниться юноша, подняв глаза, но старший брат стиснул его плечо рукой, и он замолчал.
- Я пришел сообщить вам, что именно этого и хотела бы молодая дама, - объявил я, обращаясь к виконту, так, словно его брат не существовал. - Она просит передать вам, что она любит вас…
- Хватит! - взревел граф, направляясь ко мне с угрожающим видом. Он был крупный мужчина, и при мысли о том, чтобы схватиться с ним, рот мой даже наполнился слюной.
- Она любит меня! - счастливо повторил юноша, шатко поднимаясь на ноги.
- …но что лучше всего для вас было бы не видеться с ней сейчас, - невозмутимо продолжал я, - пока все это не закончится. Успокойтесь, - сказал я, обращаясь к графу. - Я уже ухожу.
Юный виконт, неуверенно топчась на месте, слабо помахал мне из-за спины брата.
Я едва успел сесть на свое место, когда началась репетиция. Одна из самых удивительных сторон работы в опере - это нескончаемые замены певцов, нередко - в последнюю минуту. Вокальный аппарат певца - инструмент крайне хрупкий, малейшее нарушение может привести к срыву. Однажды я смотрел в Ковент-Гарден "Богему", и по ходу четырех актов сменились все члены любовного квартета, так что к концу пьесы не осталось никого из певцов, которые начинали ее. Родольфо не смог продолжать пьесу уже в первом акте, Мюзетта - во втором, Мими выбыла в третьем, а Марчелло сменился в четвертом. И в финале оперы четверо совершенно чужих людей изображали неодолимую страсть друг к другу.
Нынешняя репетиция была, против обыкновения, назначена на два часа, с тем, чтобы Герхардт Хукстабль, заменявший слишком занятого Жана де Решке (который должен был петь вечером Фауста), мог выучить роль дона Хосе в нашей постановке "Кармен". Ирен Адлер, все еще исполнявшая роль цыганки, помогала Хукстаблю срочно овладеть ролью, обучая его театральному приему, именуемому "блокировкой".
Признаюсь, в тот день меня занимала отнюдь не музыка. Жалобы хора по поводу дыма в первом акте я слышал и раньше. Я был слишком озабочен необходимостью поговорить с директорами и разобраться с моим делом до того, как произойдет очередное несчастье, чтобы обращать внимание на происходившее во втором акте. Как я уже говорил, в этом деле время играло против меня. В конце третьего акта, когда мускулистый Хукстабль сражался на ножах с матадором Эскамильо, своим соперником за благосклонность Кармен, я все думал о Призраке - Ноубоди, как назвала его Кристин Дааэ - и его трюках. Было очевидно: его увлечение юным сопрано приняло такие размеры, что грозило нешуточной опасностью любому, кто претендовал бы на ее благосклонность или дружбу. Это ясно показывала участь несчастного Бюке, и сама девушка безумно тревожилась за своего молодого возлюбленного.
Шел уже четвертый акт нашей репетиции, когда меня внезапно поразила новая мысль: а ведь Ирен Адлер, как она выразилась, "взяла Кристин под свое крылышко". Обдумывая ситуацию, я понял, что фактически Ирен Адлер сделала гораздо больше - она настолько заинтересовалась делами Кристин Дааэ, что даже обратилась за услугами частного детектива. Хотя мой разум отвергал мысль, что Призрак может быть всеведущ, я внезапно задумался, распространяется ли его ревность только на представителей мужского пола. Если, как я подозревал, его психическое состояние не допускало подобных различий, мисс Адлер сама находилась в опасности - во всяком случае, пока она пребывала во владениях этого существа.
Кармен говорила о своем отвращении к отвергнутому дону Хосе (мужественный и энергичный Хукстабль откровенно смаковал физический аспект своего унижения), а хор за сценой воспевал триумф Эскамильо, я же раздумывал, как могут развиваться события. За исключением явного самоубийства Бюке, Призрак обычно подшучивал над своими жертвами или подстраивал несчастные случаи.
Бизе, со своей страстью к иронии, задумал, чтобы в финале его оперы за настоящим убийством за стенами арены наблюдала настоящая публика, пока "на самой арене" - то есть за сценой - невидимый матадор (Бизе придумал слово тореадор, потому что ему был нужен лишний слог) пронзает шпагой невидимого быка перед невидимой толпой. Подобную идею Никто с его вкусом ко всему эффектному и необычному должен был оценить.
Надо мной ссора между Кармен и Хосе становилась все более отчаянной. Вот-вот Хосе выхватит свой нож, выпотрошит ее, как макрель, и завершит оперу, выкрикнув ее имя.
Нож.
В одно мгновенье я вскочил со стула, распахнул дверь оркестровой ямы и бросился к лестнице, ведущей на сцену. Мне некогда было смотреть по сторонам, я вылетел из-за кулис, подбежал к мисс Адлер, защитив ее собственным телом от воодушевленного удара тенора, и, ко всеобщему оцепенению и неразберихе, мы вместе рухнули на пол.
- Шерлок!
Можете себе представить, Уотсон, что это было - услышать свое имя из ее уст? Все мое тело содрогнулось, словно по нему пробежал электрический ток, но я тут же зажал ей рот ладонью.
- Вы целы? Ради Бога, скажите, что вы не ранены! - воскликнул я, глядя в ее восковое лицо.