- Да как вам сказать… Я был у него шофером до Девятого. Точнее - в "Комете"…
- Что это такое - "Комета"?
- Фирма такая была… торговая… Товарищество… Из трех человек… Инженер Костов, Медаров и Танев. Отсюда и название "Комета": Костов, Медаров, Танев - по слогу от фамилии каждого.
- Ага… Ну, Костов исчез бесследно, это мы знаем. Медаров тоже исчез, хотя и не так бесследно. А Танев? Где Танев? Тот, третий?
- Где ему быть? - Хозяин пожимает плечами. - Тут, где-нибудь в Софии должен быть. Встречал я его…
- Недавно?
Собеседник отрицательно покачал головой.
- Давно уж его не видел.
- А не знаете, Медаров встречался с Таневым?
Снова отрицательное покачивание головой.
- И об этом ничего не знаю.
Наступает короткая пауза. Что касается меня, я привык к паузам. Хозяин, однако, чувствует известное неудобство.
- Может, выпьем все-таки чего-нибудь?.. - предлагает он, чтобы нарушить молчание.
- Оставьте это, - возражаю и снова молча разглядываю хозяина.
Лицо его выглядит спокойно, хотя и несколько сосредоточенно. Сосредоточенность, я думаю, вызвана тем, что его взгляд постоянно нацелен на шпиндель токарного станка. Отпечаток профессии. В остальном лицо добродушное, есть даже что-то детское в его выражении, несмотря на седые волосы и вертикальные складки между бровями.
- Вы, Илиев, - говорю, продолжая разглядывать хозяина, - насколько я понимаю, мастер на авторемонтном заводе?
Человек кивает утвердительно.
- К тому же отличный мастер… Впрочем, это видно и по вышим заработкам…
Бросаю беглый взгляд на обстановку холла и снова обращаюсь к хозяину:
- Такие, как вы, обычно являются и образцовыми свидетелями… Лучшими нашими помощниками.
Илиев смущенно улыбается.
- Поэтому, - продолжаю я, - должен вам сказать, что очень рассчитываю на вас…
- Я с удовольствием… - отвечает Илиев с той же улыбкой. - Все, что знаю…
- Речь шла о Таневе, - подсказываю я ему.
- О Таневе я ничего не слышал…
- Совсем ничего?
- Совсем ничего.
- А какие еще связи имел Медаров? Знакомые, родственники…
- Сестра у него есть, - вспоминает Илиев, довольный тем, что все же может дать мне хоть какие-то сведения. - Она у него, наверно, одна из родных… Он, как из тюрьмы вышел, у нее поселился. Только пробыл там недолго. Не поладили они между собой… Не с ней, а с мужем ее, Сираковым…
- А в чем не поладили?
- Да я его как-то не расспрашивал об этом… Сам он говорил, что не смог ужиться с Сираковым… Потому и пришел ко мне искать квартиру… Слышал, что сын мой в армии и у меня - свободная комната. Потому и пришел…
- Гм… - произношу я, что может означать самое разное.
Поскольку реплика моя исчерпывается этим междометием, Илиев продолжает:
- Ну, это верно, что комната свободная, временно, конечно, хотя приходят к тебе люди, сами понимаете… Но уж раз попросил - я согласился…
- Не понимаю все же, почему вы должны были согласиться.
- Да нет, я не потому, что был должен… - И лиев неловко оправдывается. - Сам не знаю как… Вроде он - старый знакомый и узнал, что у меня есть комната… Сам не знаю, как получилось…
- А на что он, между прочим, жил?
- Откуда ж мне знать? Были денежки. Может, у сестры что-нибудь припрятал.
- Деньги действительно нашли у него в комнате, - соглашаюсь я. - Хотя и не бог весть сколько. Ну а что вы можете рассазать о "Комете"? Что это за товарищество?
- Это все жульничество, - объясняет Илиев, он опять доволен, что может помочь мне. - С виду ничего особенного - квартира с тремя комнатами для трех шефов и комнатой для бухгалтерии, вот и вся "Комета". Однако аферами крутила миллионными. Связана была с немцами. Гитлеровцы доставляли самолеты и запасные части к ним для нашей армии, но поставки шли через "Комету". Как бы через представительство. А все для того, чтобы хапнуть себе три процента. А три процента от поставок на миллиарды - представляете?.. Все это раскрылось во время процесса. Наверно, за это Медарова и посадили на столько лет.
- Верно, - говорю. - Хотя, если исходить из награбленных сумм, он должен был бы отсидеть в тюрьме несколько столетий. Но, учитывая, что жизнь коротка, осудили его всего лишь на тридцать лет, а потом уменьшили срок до двадцати… Интересно, как Танев отделался условным осуждением?
- А потому, что нигде не фигурировало его имя. Все документы подписывали Костов и Медаров. Так что Танев прошел как подставное лицо…
- Хотя вряд ли он был подставным лицом, - говорю, рассеянно глядя на собеседника.
Илиев с некоторым усилием разводит руками:
- Может, и был… А может, и не был… Кто знает… Я ведь был простым шофером: "Отнеси это!", "Отвези туда!". Так вот…
- Верно, - киваю. - Хотя шоферы иной раз и слышат кое-что. Едут себе и слушают.
- Эти знали, что говорить, а что нет… Хитрые были… Ну, конечно, слышал я разные вещи, но обо всем этом я рассказал следователю еще тогда… Протоколы есть…
- Та-а-ак, - протягиваю я, как бы про себя.*- Значит, два компаньона исчезли, а третьего просто нет. Чистая работа. А куда, скажите, делся в то время Костов?
- Костов? - спросил хозяин, словно он удивлен, что я интересуюсь такими давно забытыми людьми. - Как я могу знать, куда он делся? Медаров и Танев думали, что он сбежал в ночь на восьмое на немецком самолете.
- А почему один? Почему не со всей "Кометой"?
- Чтобы умыкнуть денежки, - улыбается Илиев. - Говорили, что он взял все.
Ответ вроде бы исчерпывающий, но я продолжаю любопытствовать.
- А для чего ему, интересно, мешок банкнот, которые печатал Филов, премьер-министр царского правительства?
Илиев собирается отвечать, но в этот момент одна из боковых дверей открывается, и в холл входит мальчик лет пятнадцати. На нем новое пальто, в руках футляр от скрипки. Мальчик вежливо здоровается.
- Папа, я на урок, - сообщает он, видя что у нас серьезный разговор, и уходит.
- Да… Так что я хотел сказать?.. - Илиев проводит рукой по волосам.
- Речь шла о банкнотах… - напоминаю я.
- Банкноты их не интересовали… Не настолько они верили Филову. Все обращали в золотые монеты. Поэтому во время следствия почти не обнаружили вкладов "Кометы" в банк. А Костов, говорят, украл целый ящик золота.
- Хорошие были компаньоны… 'Товарищество"…
- Да уж… - соглашается Илиев, и в голосе его сквозит легкое презрение. - Как собаки с кошками… Они только на людях были товарищами…
- Тогда как можно было доверять все золото Костову?
- Я не думаю, что они ему доверили. Они все трое эвакуировались на дачу Костова под Княжевом. У них там был, как видно, общий тайник для ценностей. В ночь на восьмое Костов поднялся тихонько, вынул ящик из тайника и уехал с Андреевым на аэродром.
- Кто это - Андреев?
- Шофер. Андреев был шофером у Костова. Вместе с Костовым исчез й Андреев.
- И он бежал в Германию?
- Наверное… - пожимает плечами Илиев.
- И вы этому верите?
- Откуда ж мне знать? - Хозяин смотрит на меня с недоумением. - Так тогда говорили.
- А вы бы сбежали? - спрашиваю.
- Я?.. А зачем мне бежать?
- А зачем бежать Андрееву? Он был таким же шофером, как вы. Имел, наверно, жену, ребенка. Зачем же все бросать и бежать в Германию?
- Не знаю… Тогда так говорили.
- Хорошо, пускай будет так. Вернемся к современности. Жаловался Медаров на что-либо? Боялся чего-нибудь?
- На сердце жаловался, на что еще… - отвечает Илиев, - Но хоть и плохо было с сердцем, а от мастики не отказывался. Двести граммов в день, а это вред какой… Даст сердце осечку - и конец… Так и вышло…
- Да, так и вышло… - соглашаюсь я. - Во всяком случае, в общих чертах. Хотя и не совсем так…
Закуриваю снова, потом смотрю в упор на хозяина и произношу несколько другим тоном:
- Слушайте, Илиев. Что касается смерти Медарова, вы, бесспорно, правы. Это верно. Человека нет. Что до остального- боюсь, что ваша версия не подтверждается фактами. Медаров умер не от сердечного удара. Медаров был убит.
- Убит, - повторяет хозяин с подчеркнутым удивлением.
- Да, - киваю я. - Разве вы до сего времени не предпологали, что это могло произойти?
Илиев смотрит на меня так, словно не может понять смысл моего вопроса.
- Разве вы до этого момента не допускали мысли, что Медарова могли убить? - настаиваю я.
- А как я мог допускать? - Хозяин смотрит на меня настороженно.
- Как могли допускать? - отвечаю я. А для чего, по- вашему, миллиционер охраняет эту комнату? Для чего мы ее обыскивали? Для чего я сижу тут и разговариваю с вами? По той причине, что кто-то скончался от сердечного приступа? Бросьте, Илиев, вы же не ребенок!
- Говорю же вам, я не допускал мысли… - смущенно повторяет Илиев.
- Может быть, вы не были уверены? Может быть, допускали, но не были уверены?
- Да нет, честно говорю, не допускал, - упорствует Илиев. - Я думал, что все это потому, что он был осужден, сидел в тюрьме…
Я пытаюсь поймать взгляд Илиева, но он бессмысленно воззрился на фаянсовый гибрид, стоящий на столике. Может быть, он лжет? А может быть, действительно ничего не понимает в следственных формальностях? Снова закуриваю, ожидая, какой из этих двух возможностей будет больше отвечать дальнейшее поведение человека. Но он сидит, все так же безучастно взирая на гибрид и лошади и сенбернара.
- Да-а-а… - прерываю наконец паузу. - А я надеялся, что вы окажете мне помощь…
- Почему именно я? - вздрагивает хозяин.
- Как - почему? Потому что вы человек рабочий, потому что наша власть - это наша совесть, потому что только такие люди, как вы, - ее опора.
- Я всегда делал что мог, - устало отвечает Илиев. - Не буду хвастать, но на заводе меня ставят в пример. Все, что у меня есть, мне дала наша власть. И я даю ей все, что могу…
Он замолкает. Я тоже молчу и машинально считаю удары настенных часов, которые отчетливо отстукивают секунды. Я досчитал до десяти, когда хозяин оторвал взгляд от фаянсового животного и посмотрел на меня. В глазах его была подавленность, и боль, и просьба.
- Скажите, если можете, в чем я виноват? Сколько лет работаю, ударник, у меня дом, семья, старший сын окончил школу и пошел в армию, младший- отличник, учится играть на скрипке… Скрипка… Я в его годы другого инструмента, кроме французского ключа, в руках не держал… Дети растут, мы работаем, живем, как люди… И вдруг меня находит человек из прошлого, обосновывается в моей квартире, впутывает меня в свои истории… Ну скажите, в чем я виноват, кроме того, что совершил глупость, впустив его в свой дом?..
Илиев смотрит на меня так, словно ждет от меня объяснений. Но моя профессия такова, что я сам жду объяснений, а не даю их кому-либо. В данный момент жалоба Илиева выглядит довольно искренней, но это "выглядит" - величина весьма растяжимая.
- Видите ли, Илиев, я не утверждаю, что вы в чем-либо виновны. Я говорю вам, что просто рассчитывал на вас. Думал, что вы вспомните какие-то детали, какие-то подробности, которые, может быть, пропустили во время следствия…
- Но то, что я знал, я сказал… Может, я пропустил что- нибудь, но шутка ли, двадцать лет прошло… Старые дела…
- Старые, это правда. Но старое иногда умирает мучительно и долго. Вы же сами видите, что получилось. Думали, что все давно миновало, и вдруг является человек из прошлого. Вообще, как говорят, труп старого нельзя зарыть в землю. Это старое еще отравляет своим гниением воздух, и вот такие люди, как я, должны заниматься дезинфекцией. Но оставим обобщения, и вернемся к будничным делам. Если далекое прошлое забыто, удовлетворимся нашим временем. Что делал в этот день ваш жилец?
Илиев выглядит несколько сбитым с толку неожиданным поворотом нашей беседы. Этот человек, как видно, легко теряется.
- Вчера? - спрашивает он, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. - Вчера он не делал ничего особенного… Жена говорила, весь день сидел дома.
- А когда он вышел?
- Наверно, около восьми вечера. Я только пришел, а я прихожу в полвосьмого или чуть позже.
- Ничего не говорил?
- Ничего. Он вообще был не очень разговорчивый.
- Вы не заметили в его поведении чего-нибудь необычного? - настаиваю я.
- Ничего особенного. Запер свою дверь, его комната всегда была запертой, когда он не бывает дома. И ушел.
- А вы?
- Что - я? - недоумевает Илиев.
- Вы не выходили вечером?
Недоумение собеседника сменяется легким беспокойством.
- Нет. Никуда.
- Хорошо, - говорю, поднимаясь. - На сегодня достаточно. Хотя, честно говоря, я ожидал узнать от вас больше. Мы особенно рассчитываем, Илиев, на таких, как вы…
Илиев тоже поднялся.
- Я хочу быть вам полезным. Но вы же видите… Сколько знаю, все сказал… Сираковы, думаю, скажут вам больше. Может, им он говорил что-нибудь… А я что? Бывший шофер… Он так и смотрел на меня, как на своего бывшего шофера…
- Не сомневаюсь. Но тут - ваша вина. Не надо было позволять ему смотреть на вас, как на своего бывшего шофера… Времена теперь не те.
Хозяин кивает, но выражение его лица не говорит об очень уж хорошем настроении.
- Ладно, - говорю, гася сигарету в пепельнице. - Посмотрим и на этих Сираковых…
С этими словами я иду к выходу, сопровождаемый хозяином. Но у дверей я оказываюсь в плену новой мысли, дотрагиваюсь до выключателя лампы и прослеживаю взглядом ход провода, выходящего из-под выключателя.
- Почему у вас не скрытая проводка? - спрашиваю, неожиданно обращаясь к Илиеву.
- А… Они вообще забыли провести тут свет… Бывают такие ошибки, знаете…
Хозяин пытается улыбнуться, но сердце его, очевидно, не трепещет от восторга.
- А кто вам починит электропроводку?
- Как - кто починит?
- Когда будет замыкание, например?
- Я, кто же еще!
- А вы разбираетесь в электричестве?
- Ну в пробках, конечно…
Аудиенция закончена. Не будем описывать прощание. Такие детали только растягивают изложение. Тем более что прощальные улыбки обеих сторон довольно вялые. Не хватает им жизненной убедительности. Илиев несколько расстроен моим посещением, а я несколько разочарован его скудными результатами.
Выйдя на улицу, я неожиданно попадаю в темные объятия ночи. Думаю, что так принято говорить на языке поэзии. Но в данном случае поэтический язык говорит неправду. Ночь светлая. Неоновая ночь. В блеске флюоресцентных трубок автомобильные фары светят не столь уж ярко. Прохожу мимо новой кондитерской с кафе на первом этаже. Здание освещено, словно прогулочный пароход. Внутри оживленно разговаривает молодежь - вероятно, о кибернетике и о низком качестве коньяка.
Слышен сладкий голос Далиды. Это напоминает мне о том, что мой рабочий день фактически закончен. Значит, я могу поставить на нем точку чашкой кофе и рюмкой коньяка, несмотря на его пониженное качество.
Уже через две минуты я водворен симпатичной официанткой за треугольный столик у витрины, к большому неудовольствию уже сидящей за ним парочки.
- Надеюсь, я вам не помешаю? - произношу я почти без злорадства.
Молодые люди вообще не удостаивают меня ответом. По молчаливому согласию они решают вести себя так, словно к столику приставили еще один стул.
- …Если ты не читал Фрейда, говорю ему, зачем рассуждать о фрейдизме, - рассказывает кавалер даме, завершая начатый эпизод. - А он: "Вовсе не нужно, - говорит, - глотать Огюста Конта вместе с обложкой, чтобы знать, что такое позитивизм".
- Хорошо ты ему врезал, - оценивает дама, которой, кстати, вряд ли больше восемнадцати лет.
Кавалер значительно старше. Он приближается к двадцати. Преклонный его возраст подчеркнут и чем-то вроде бороды, едва проклюнувшейся, но заботливо оформленной по контуру лица в виде тонкой дуги.
- А, все это ерунда, - возражает кавалер, постукивая по столику сигаретой, которую, очевидно, давно уже собирается закурить. - Огюста Конта можно и не читать, потому что он уже - прошлое. А Фрейд еще и теперь - предмет споров. Значит, если хочешь спорить о фрейдизме, надо прежде всего прочесть Фрейда. Я думаю так.
- Ты прав, - соглашается дама.
- Хотя для меня лично Фрейд - пройденный этап. И вообще - это сплошной туман. Но читать его надо.
- Зачем же его читать, если это туман? - спрашивает дама.
- Пожалуйста, - вмешивается официантка, которая приносит мне кофе и коньяк.
Тут девушка вынуждена временно выйти из состояния изоляции, чтобы освободить мне краешек стола, заставленного рюмками, тарелками и дамскими аксессуарами. Но едва официантка удаляется, я снова становлюсь стулом и Фрейд воцаряется в качестве темы разговора.
Тяну с наслаждением свой напиток цвета старого золота и решаю, что его вкус не столь уж плох. Рассеянно смотрю через витрину на улицу. С высоты своего первого этажа вижу освещенные белые фасады новых современных зданий, созвездие флюоресцентных сияний над газонами, гирлянды фар на шоссе и далеко вправо тысячи трепещущих огоньков вечернего города. Но город и здесь, вокруг меня. А когда-то, много лет назад, учительница водила нас в это самое место на экскурсию. Природа здесь была почти девственной - травянистые холмы, безвременник, какие-то растения с колючими и терпкими плодами - их волоконца обдирали горло, - стада овец, к которым не давали приблизиться злые собаки, а там, напротив, - пожелтевшие осенние кустарники, в которых, может быть, скрывались индейцы.
Да, времена меняются, как гласит латынь. Сейчас здесь, в этих местах, поет Далида и юнцы рассуждают о фрейдизме, а в былые времена преданный вам Петр Антонов плелся в конце цепочки школьников, спотыкался о неровности заросшей сорняками почвы, скрывающей неизвестные опасности. Мое место всегда было позади - чтобы не портить красивой картины, потому что я был одет хуже всех. Одежду для меня всегда делали из старой одежды отца. И поскольку отец был принужден обстоятельствами донашивать свою одежду до последнего, мои новые костюмы уже с самого начала изобиловали заплатами, которые мастерски накладывала моя мать. Все это обеспечивало мне постоянное место в конце школьной цепочки. И надо сказать, я был этим доволен. Когда идешь сзади, никто на тебя не обращает внимания, и ты можешь свободно размышлять о своих делах. Что я и делал.
В отчетный период, о котором зашла речь, мысли мои были направлены главным образом на то, как стать вратарем национальной сборной по футболу. Я рассчитывал показать всему миру, что значит быть истинным вратарем. Собирался я это сделать, забив неотразимый гол - гол века - вратарю противника. План мой был отчаянно смелым и в то же время очень простым. В тот момент, когда нападающий соперников направит мяч в мои ворота, я остановлю его ногой, сделаю вид, что посылаю игрокам, а на самом деле ринусь вперед, пересеку все поле и вобью в сетку противника надежный гол, который все будущие поколения будут изучать по футбольным учебникам.