- Инспектор Массомбр, - представился один, садясь за свой стол, в то время как второй подошел к стенному шкафу, чтобы повесить пиджак. - Начальник вызвал вас на завтра к девяти часам. Повестка, вероятно, уже у вас - ее послали с велосипедистом.
Инспектор взял папиросу, протянул Жанте пачку.
- Курите?
- Спасибо, да.
Жанте, в свою очередь, предложил ему зажженную спичку. Полицейский был моложе Горда, изящней, - своим изяществом он напомнил Жанте соседей по ресторану.
- Кажется, вы хотели навести у меня какую-то справку?
- Вы были в гостинице сегодня утром?
- Мы с Совгреном пришли туда первыми.
По-видимому, Совгрен был тот самый полицейский агент, который, сняв пиджак, начал что-то выстукивать двумя пальцами на машинке.
- В таком случае, письмо, очевидно, находится у вас?
Жанте сидел почти спиной к инспектору Совгрену. Лица его он не видел. Для него это был просто силуэт в поле его зрения. И тем не менее у него осталось отчетливое впечатление, почти уверенность в том, что Совгрен машинально ощупал свои карманы. К тому же, и стук машинки на минуту умолк.
Что до Массомбра, то этот явно удивился.
- О каком письме вы говорите?
- О том, которое было на круглом столике рядом с ведерком от шампанского.
- Ты что-нибудь слышал об этом?
- Слышал? О чем?
Не для того ли он повторял слова, чтобы выиграть время?
- О письме, которое нашли рядом с ведерком от шампанского.
- Кто нашел?
- Кто его нашел? - повторил Массомбр, вновь обращаясь к Жанте.
- Не знаю. Но я уверен, что жена написала мне.
- Возможно, она отправила письмо по почте?
- Нет. Его видели на круглом столике.
- Кто его видел?
- Горничная.
- Которая?
- Имени ее я не знаю. Брюнетка, довольно полная, немолодая, говорит с иностранным акцентом.
- Так это она рассказала вам о письме? Вы что, приходили в отель "Гардения" еще раз?
- В двенадцать часов… Через несколько минут после двенадцати… А потом я сейчас же пришел сюда, но бригадир сказал мне, что…
- Опись у тебя, Совгрен?
- Я как раз печатаю ее. Хочешь черновик?
Листки, исписанные карандашом. Губы инспектора шевелились, когда он просматривал список. Можно было угадать слова. Столько-то платьев. Столько-то сорочек. Столько-то пар туфель. Столько-то панталонов, бюстгальтеров. Три сумочки…
- Тут ничего нет о письме.
В эту минуту Жанте обернулся и заметил, как инспектор Совгрен, стоя у стенного шкафа, роется в кармане своего пиджака. Случайно ли это было? Не пытался ли он обмануть его, делая вид, будто ищет носовой платок?
- Мне очень жаль, господин Жанте. Я совершенно не понимаю, что хотела сказать эта горничная. У тебя есть показания? Женщина, говорящая с акцентом, это, конечно, итальянка. Кажется, ее зовут Массолетти…
Ему принесли еще несколько листков, и его губы снова зашевелились.
- Нам она ничего не говорила о письме. Что именно она вам сказала? Подождите. Вы, как я полагаю, попросили вызвать ее? И вы первый упомянули о письме?
- Я был уверен, что жена…
- Ну если так, вполне возможно, что она ответила вам утвердительно, чтобы не огорчать вас…
- Она видела, как один из инспекторов сунул конверт в карман.
- Она знает, кто именно? Она описала вам его наружность?
- Нет.
- Она определенно сказала вам, что письмо было в конверте?
Пот выступил на лбу у Жанте, который при каждой реплике чувствовал, что теряет почву под ногами…
- Не вполне определенно, но…
- Послушайте! Нам совершенно незачем, - тем более, что вы являетесь мужем, - скрывать от вас что бы то ни было. Когда вы регистрировали брак, была у вас договоренность об общности имущества? Этот самый вопрос задаст вам завтра утром и начальник.
- У нас нет брачного контракта.
- Следовательно, общность имущества. Если так, все, что вы видите здесь, на этом столе, принадлежит вам.
И он указал на груду платьев и белья.
- Как только формальности будут закончены, вы сможете…
Жанте покачал головой.
- Меня интересует только письмо.
- Мы поищем его. Сделаем все возможное. Совгрен! Посмотри, не затерялось ли письмо среди этих тряпок?
Вошел третий инспектор.
- Как ты кстати, Варнье. Скажи, ты не видел сегодня утром письма там, в "Гардении"? Одна горничная уверяет, что на столе лежало письмо.
- На круглом столике, возле ведерка от шампанского, - уточнил Жанте, чувствуя, что здесь пытаются сделать это письмо как можно более невероятным, никогда не существовавшим.
- Не видел.
Совгрен, ощупав шелковые тряпки, тоже заявил:
- Ни клочка бумаги.
- А в сумочках?
- Ничего, там нет даже удостоверения личности.
- А между тем жена носила его с собой.
- В одной из этих сумочек?
- Нет. В ее собственной.
- А где же та сумка?
- Не знаю.
- Она не оставила ее дома, когда уходила?
- Нет.
- В ней было много денег?
- Несколько сотен франков.
- Тебе бы надо записать это, Совгрен.
- Записал.
- Пометь это и в отчете.
У Массомбра был вид человека, который ждет неприятностей, и он смотрел на Жанте вежливым и в то же время недружелюбным взглядом.
- Будьте уверены, что мы найдем это письмо, если только оно существует.
- Оно существует.
- Раз уж вы здесь, не скажете ли вы, есть у вашей жены родственники?
- У нее есть родители, братья и сестры.
- В Париже?
- В Эснанде, около Ларошели.
- Ты записал, Совгрен?
- Да. Как это пишется?
Он назвал место по буквам.
- А как их фамилия?
- Муссю… Отец - ракушечник.
- А что это такое?
- Он разводит съедобные ракушки на колышках, на берегу моря.
- Вы знакомы с ним?
- Я никогда не видел ни его, ни его жену.
- А где зарегистрирован ваш брак?
- В мэрии II округа.
- Родители не приезжали?
- Нет.
- Они были против?
- Они письменно прислали свое согласие.
- А дочь не ездила навестить их?
- Ни разу за последние восемь лет. А раньше - не знаю.
- А в Париже у нее нет родных?
- Она говорила мне, что есть брат, зубной врач. Он как будто работает где-то в окрестностях.
- К нему она тоже не ездила?
- Насколько мне известно, нет.
- И больше никого?
- Четыре или пять сестер и второй брат - все в Шарант Маритим.
- Родных надо известить относительно похорон. Вы можете взять это на себя?
Об этом он еще не думал. При слове "похороны" он нахмурился, потому что это вызвало у него мысль о тех осложнениях, которых он боялся.
- А как все это будет происходить? - спросил он.
- Что именно?
- Завтра… После того, как…
- После чего?
- Инспектор Горд сказал мне, что будет вскрытие.
- Да. Оно состоится сегодня вечером. С завтрашнего утра, после того, как вы увидитесь с начальником и подпишете кое-какие бумаги, тело будет в вашем распоряжении.
Ему было неприятно чувствовать на себе взгляды этих трех мужчин. Все трое смотрели на него, как на некий феномен, и время от времени переглядывались с видом сообщников.
Он вполне мог бы ответить:
- К чему?
Но он молчал. Этот вопрос читался, однако, в его глазах. Руки его были влажны от пота. Он ощущал себя таким же растерянным, как в тот день, когда, совершенно голый, стесняясь своего громоздкого, слишком белого тела, он стоял, осыпаемый насмешками, на осмотре в воинском присутствии.
- Вы родились в Париже?
- В Рубе.
- Стало быть, у вас нет закупленного места на каком-нибудь парижском кладбище?
Он озадаченно покачал головой.
- Это будет зависеть от вас и от ее семьи. От вас - в первую очередь, поскольку как муж вы имеете все права. Если вы позаботитесь об этом, ее могут похоронить на кладбище Иври, и в этом случае советую вам как можно скорее обратиться в похоронное бюро, которое и займется всеми формальностями. Если же семья пожелает отвезти ее в Шарант и вы дадите согласие, придется вам принять меры к транспортировке, а сейчас, летом, при такой жаре да еще в период отпусков, это будет нелегко. Боюсь даже, что, принимая во внимание состояние… состояние…
Он не решался произнести слово "труп".
- …принимая во внимание обстоятельства, железная дорога может не согласиться…
Теперь Жанте плохо видел его - пот застилал глаза.
- Что до выноса тела, то это не будет зависеть от того, где именно состоится погребение - в Иври или в провинции. Выбор предоставляется вам. Вы намерены взять его домой?
Совершенно неподготовленный, он с трудом понимал, чего от него хотят. Он все еще жил в прошлом, в их квартирке у ворот Сен-Дени, он думал о письме, а ему задавали какие-то определенные вопросы, на которые он не находил ответа.
- Я не требую, чтобы вы решили все сию же минуту, да это и не мое дело. Если я позволил себе об этом заговорить, то единственно для того, чтобы у вас было время подумать. Как правило, родственники не любят, когда тело вывозится прямо из Института судебно-медицинской экспертизы.
Массомбр встал и протянул ему руку. Остальные двое продолжали сидеть. Выходя из комнаты, Жанте постарался встретиться взглядом с Совгреном, но тот опустил глаза на пишущую машинку, нарочно, Бернар в этом не сомневался.
Во время завтрака он чувствовал себя сносно, почти и согласии с внешним миром, и ему начало казаться, что переход будет не так уж труден. Отныне он вдовец и постарается приспособиться к своему новому положению, не вполне теряя при этом Жанну, - ведь ее место не будет занято. Он даже не стал пытаться объяснять им это, так как был уверен, что его не поймут.
Сейчас ему нанесли еще один удар. К счастью, у него был ряд неотложных дел, и это помешало ему окончательно потерять почву под ногами. Прежде всего он зашел в почтовое отделение и разборчивым почерком написал телеграмму:
Господину и госпоже Жермен Муссю в Эснанде
ШАРАНТ МАРИТИМ
Жанна скончалась тчк Жду совета о погребении тчк
Бернар Жанте
Ему больше нечего было сказать им, нечего добавить. Он их не знал. Он направился в предместье Сент-Оноре, как и в прошлую среду, но на этот раз не зашел в особняк, где конторы братьев Блюмштейн занимали два этажа.
Он обещал сделать им к следующей среде срочный заказ, и ему необходимо было выполнить его, - разумеется, не завтра, поскольку предстояла встреча с начальником со всеми ее последствиями, - но хотя бы в воскресенье.
Вспомнив о похоронном бюро на Бульварах, он зашел туда на полчаса и вышел с полными карманами проспектов и прейскурантов.
Он не поддался никаким их уговорам, решился только заказать дубовый гроб, и служащий обещал, что сам зайдет в Институт судебно-медицинской экспертизы, чтобы снять мерку с тела, что, видимо, было для него привычным делом.
Люди говорили "тело". Говорили "покойница". Эти слова казались ему странными, но не задевали его, не вызывали у него никакого волнения. Все это было нереально. Это не касалось его. Точно так же могли говорить и о совершенно незнакомой женщине.
Только что в полицейском участке на улице Берри, когда ему как бы предлагали выбор между двумя кладбищами, он готов был с раздражением ответить им:
- Ах, да делайте, что хотите!
А уполномоченный похоронного бюро несомненно решил, что Жанте - человек сухой, черствый и, быть может, очень рад, что избавился от жены.
И тут и там на него смотрели, как на какого-то чудака, оригинала, как на феномена, и поскольку у него не хватило мужества сопротивляться до конца, было вполне вероятно, что завтра могут привезти труп прямо в его квартиру.
Это было ему неприятно, он сам не знал, почему.
Не из-за этой истории с гостиницей "Гардения" и с самоубийством, - как они, конечно, могли подумать.
Быть может, если бы Жанна умерла в его объятиях, на бульваре Сен-Дени…
Но даже и в этом случае, нет!.. Служащий показал ему фотографии освещенных свечами катафалков, портьеры с вышитыми серебром инициалами для дверей дома. Для какой двери из двух? Для мрачной двери возле кафе, со стороны Бульвара? Или той, что ведет с улицы Сент-Аполлин и находится напротив гостиницы?
Говорили ему еще и о столе определенных размеров для гроба, тут же добавляя, что если у Жанте нет такого стола, ему могут доставить козлы.
В какой комнате они разместят все это? В его мастерской? В столовой, что казалось более логичным, раз это была комната Жанны? Но ведь столовая была, пожалуй, слишком мала.
И кому это нужно? Ему? Ведь он один будет бог весть сколько времени ходить вокруг гроба, освещенного двумя свечами…
Ему уже почти не хотелось возвращаться домой. Он не забывал о письме. Напротив, он думал о нем еще больше с тех пор, как у него возникли подозрения, если даже не определенные улики.
Правда, горничная-итальянка не сразу вспомнила об этом письме - бумажке или конверте, - она не знала точно, что это было. Но ведь она сама, по собственному почину, припомнила жест одного из инспекторов, который взял эту бумагу возле ведерка от шампанского, бросил на нее взгляд, как бы читая ее, и сунул в карман.
Жанте не усматривал в этом факте ничего подозрительного. Он никого не обвинял. Разумеется, жест этот был естественным, непроизвольным. Комнату обыскивали несколько человек, они искали улики, откладывали в сторону то, что могло пригодиться им для отчета. Ведь увезли же они платья, белье, туфли, сумочки. Отослали стакан и тюбик от лекарств в лабораторию. Письмо они найдут позже…
Доказательством того, что он не ошибся, что это не было игрой воображения, служило то, что у Совгрена там, в полиции, был, когда возник вопрос о письме, смущенный вид. Что он дважды заставил повторить вопрос, хотя, безусловно, расслышал его. Он поднес руку к карману, а немного погодя Жанте заметил его около стенного шкафа, где он якобы искал носовой платок.
Ясно, что это он унес письмо и забыл, куда его поло жил. Он не захотел признаться в этом. И, конечно, он будет везде искать письмо, но если не найдет, видимо, будет категорически отрицать его существование.
Жанте твердо решил вынудить у него признание. В случае надобности, он сумеет свести его с горничной, и есть все шансы рассчитывать, что она узнает его.
Пусть они держат тело у себя, если им угодно, но пусть отдадут письмо. Оно принадлежит ему. У него нет ни одной фотографии Жанны. Он уже никогда не увидит ни ее черное платье, ни старую сумочку, которая исчезла вместе с удостоверением личности.
Он согласен на все, лишь бы получить письмо.
Он шагал своей медленной, вялой походкой, не замечая, что прохожие оборачиваются ему вслед. Он смотрел прямо перед собой, никого не видя, и взгляд его был так пристален, устремлен так далеко вперед, что некоторые с удивлением пытались проследить, на что это он смотрит, и разочарованно обнаруживали вместо какого-нибудь необычайного зрелища только ряд домов, грозовые облака в небе, автобусы, легковые машины, тысячи человеческих существ, высоких и низких, толстых и худых, одетых в темные или светлые костюмы и двигающихся в разные стороны.
Все это внезапно исчезло, словно провалилось в люк, когда он миновал темный двор, где муж консьержки все еще возился со своим стулом, и поднялся по лестнице, каждую ступеньку которой наизусть знали его ноги.
Повестка, подсунутая под дверь, была желтого цвета. Он поднял ее, повесил шляпу на обычное место, над плащом, сел в кожаное кресло и, вытянув ноги, уставился в стену.
5
Эту ночь он уже спал в своей постели раздевшись, на простыне - теперь ему больше не нужно было ждать.
Если бы не мадемуазель Кувер, он и обедал бы дома, как намеревался сначала - надо же было ему снова привыкать самому себе готовить, есть в одиночестве. Он как раз собирался выйти за покупками в соседние лавки, когда Пьер постучал в дверь. А он еще сидел в своем кресле, соображая, что докупить к обеду и что отвечать г-же Дорваль, булочнице, колбаснику, если те вздумают его расспрашивать.
- Входи, Пьер.
Мальчик остановился на пороге и, не выпуская дверной ручки, с любопытством глядел на него, словно видел совсем незнакомого человека.
- Мадемуазель Кувер просила… не будете ли вы добры подняться к ней, - проговорил он каким-то беззвучным голосом и тут же стремглав бросился назад, вверх по лестнице. Медленными шагами Жанте пошел за ним. Дверь была только притворена, однако он счел нужным постучать.
- Войдите.
Голос старой девы тоже звучал необычно, не так как всегда. Он чувствовал, что сейчас произойдет что-то очень тягостное. Она только что плакала, он понял это - она все еще шмыгала носом, в руке ее был платок. На развернутой газете лежали ее очки в стальной оправе, с толстыми стеклами.
Ему всегда неприятен был запах этой квартиры, да в сущности неприятна и сама ее хозяйка, но из-за Жанны, а также из-за Пьера он старался скрывать это. Она не смотрела на него, демонстративно отвернувшись к газете - она принадлежала к тому типу людей, которые ничего никогда не делают просто.
- Когда вы об этом узнали? - спросила она.
- Сегодня утром.
- И вы не могли подняться сюда, чтобы сказать мне об этом?
Она поднесла платок к носу, потом к глазам.
- И я узнаю об этом из газеты… Нужно было, чтобы Пьер прочел мне это вслух…
Прижавшись в уголочке около окна, мальчик смотрел на Жанте все с тем же любопытством, в котором, однако, сквозила теперь откровенная враждебность.
- Я тут волнуюсь, без конца посылаю ребенка вниз узнать, нет ли каких известий. И вот вдруг…
- Простите. Я был очень занят. Меня почти весь день не было дома.
- Что вам сказали - очень она мучилась?
Ему стыдно стало, что об этом он не подумал спросить, он не знал, что ответить, и продолжал неуклюже оправдываться:
- Простите, столько всяких формальностей…
- Очень она изменилась?
Он взглянул на мальчика и не ответил. Может быть, она объяснила это бесчувственностью?
- Когда ее привезут?
- Ничего еще не известно. Завтра утром мне надо быть в полицейском участке у начальника. Я телеграфировал ее родителям.
- А брату ее вы сообщили?
- Я даже не знаю, где он живет.
- В Исси-ле-Мулине.
- Вы это от нее знаете?
- Да, она много рассказывала мне и о нем, и о сестре, той, что замужем в Англии.
- У нее есть замужняя сестра в Англии?
- Да, она-то удачно вышла замуж. Крупный землевладелец… У них псовая охота…
Он не имел об этом ни малейшего понятия, а старая дева вместо того, чтобы сочувствовать ему, казалось, еще негодует, что он этого не знает. Может быть, все это и выдумка - эта история насчет брата и сестры. Ему ведь она тоже вначале порывалась рассказать что-то в этом роде.
- Вам она о себе больше говорила, чем мне… - тихо сказал он, думая, что это доставит старухе удовольствие.
Он ошибся. Лицо ее приняло еще более ожесточенное выражение, будто ей и не такое известно, только она предпочитает молчать.