- Я делал все, что мог, чтобы она была счастлива…
Он словно оправдывался. И это было ошибкой. Острый взгляд Пьера быстро перебегал от нее к нему, казалось, мальчик все понимает. Мадемуазель Кувер промолчала немного, как бы подыскивая слова, потом сказала:
- Она даже и не пыталась быть счастливой…
Вероятно, и это тоже было ошибкой с его стороны, но он не спросил, что она хочет этим сказать. Не зря же она так сказала. Должно быть, ожидала от него вопросов, - бог знает, чего она там не договаривает. Он все стоял и молчал, и она вздохнула:
- Ну, да что уж теперь говорить…
Затем, указывая на газету:
- Читали?
Ничего он не читал. Ему и в голову не приходило развернуть газету за эти последние три дня. Он прочел несколько строк внизу третьей страницы, посвященные происшествию: Жанна Жанте, в девичестве Муссю, замужняя, бездетная, проживавшая в Париже по бульвару Сен-Дени, двадцати восьми лет, кончила жизнь самоубийством в номере гостиницы на улице Берри, проглотив тюбик гарденала.
Ни о шампанском, ни о платьях ничего не говорилось. Впрочем, газета сообщила еще: прежде чем лечь на смертное ложе, самоубийца устлала его розами, ее нашли с букетом роз в руке.
Оп недолго оставался у старухи, та и не пыталась его удерживать. Она высказала ему все, что хотела, и он почувствовал, что отныне отношения между ними будут становиться все холоднее.
Само по себе это его нисколько не огорчало, однако в этом он почувствовал некий сигнал. По непонятной причине к нему относятся с неприязнью, на него словно возлагают ответственность за то, что случилось.
Ему вдруг страшно стало при мысли, что сейчас придется разговаривать с хозяйкой молочной, с булочницей. У нее такой непреклонный вид и оловянно-серые глазки на неестественно бледном лице… Все они, должно быть, уже прочли газету и слышали разговоры о происшествии.
Ведь вот и полицейские смотрели на него как-то странно, словно подозревали в чем-то. Может быть, он держался не так, как принято держаться в подобных обстоятельствах.
Он предпочел пообедать в маленьком ресторане в районе площади Республики. Дежурное блюдо было написано мелом на грифельной доске, у официантки были грязные ноги, черное платье неряшливо обвисало на усталом теле. Он проглотил что-то вроде рагу с фасолью, прокисший сливовый компот. Ему было все равно. Он продолжал сосредоточенно глядеть прямо перед собой, словно задумавшись. На самом деле он ни о чем не думал. В сущности, даже не сознавал, где находится. Он существовал как бы вне реальности, где-то между прошлым и будущим. Настоящее для него еще не наступило.
Он разобрал постель, разделся, задвинул занавески на окнах. На противоположной стороне стучали по тротуару каблучки проституток, все время одно и то же количество шагов - в одну сторону, потом в другую…
Его угнетала мысль о похоронах, она вырастала в его сознании в нечто ужасное, она заслоняла собой все остальные мысли. Тем не менее, в конце концов он заснул, и, когда в семь часов утра прозвонил будильник, у него не оставалось никаких воспоминаний о пережитой ночи.
В баночке еще было немного молотого кофе, как раз на две чашки. Хлеб и молоко он нашел за дверью, на площадке лестницы. Масла в буфете не оказалось, взамен он взял немного абрикосового джема, который Жанна покупала для себя, он его обычно не ел.
Небо теперь уже почти сплошь затянуло серой пеленой. Должно быть, где-то далеко гремела гроза, но над Парижем она пока не разразилась, было еще более знойно и душно, чем обычно. Отвратительно жужжа, летали мухи, невозможно было отогнать их, они словно прилеплялись к коже.
Проходя через двор, он нагнулся к окошку консьержки, которая разбирала только что полученную почту.
- Мне телеграммы нет?
- Кабы была, вам бы ее принесли.
Он собрался идти дальше, но консьержка вышла на своей конурки. И она тоже успела прочитать газету.
- Когда ее привезут?
- Не знаю.
Она не выражала ему соболезнования. Никому не приходило в голову соболезновать ему. У него умерла жена, и в то же время он не был настоящим вдовцом. Неужели люди, знавшие его только в лицо, это чувствовали?
Полицейский комиссар квартала дю Руль держался с ним учтиво, но подчеркнуто холодно. Очевидно, его предупредили, что этот Жанте способен поднять скандал из-за пресловутого письма, то ли действительно существующего, то ли воображаемого.
Перед ним лежало заключение судебного врача: "Отравление в результате приема значительной дозы барбитуратов, смерть наступила в среду, между семью и девятью вечера".
В общем, около восьми, значит в то самое время, когда в полицейском участке своего квартала он разговаривал о ней с инспектором Гордом.
Для него все это тогда началось, для нее уже было кончено.
Справка лаборатории при муниципалитете: "В стакане, найденном на ночном столике, обнаружены следы концентрированного раствора гарденала"; отдел криминалистики, где этот стакан потом обследовался, подтверждал, что никаких других отпечатков пальцев, кроме отпечатков покойной, на нем не обнаружено.
- Как видите, г-н Жанте, в том, что это было самоубийство, нет никаких сомнений. Принесли вы брачное свидетельство, как указано в вызове?
Он пробежал глазами свидетельство.
- Поскольку персонал гостиницы подтверждает, что вещи, обнаруженные в номере, действительно принадлежали вашей жене, они по праву принадлежат теперь вам и могут быть вручены под расписку, когда вы этого пожелаете. Теперь вам остается еще проследовать в мэрию вашего района, чтобы сделать заявление о смерти. Вот этот листочек отдадите тамошнему служащему, это облегчит вам дело.
Наконец-то Жанте дождался возможности задать свой вопрос:
- А письмо?.. Нашли его?
- Ах да, мне уже говорили, что вы требуете какое-то письмо, я сам опросил своих инспекторов. Вчера утром я самолично был на месте происшествия. Я приехал одним из первых вместе с моим секретарем и могу вас заверить, что до моего приезда никто там ничего не трогал, - никакого письма я не видел.
- Но ведь горничная…
Тот явно предвидел этот вопрос и прервал его:
- Да, знаю. У свидетельницы Массолетти вчера, во вторую половину дня, нами были взяты показания.
Начальник замолчал, глядя на него.
- И что она вам сказала?
Жанте понимал, что разговор этот был подготовлен заранее.
- Что вы дали ей большие чаевые, и она просто сказала вам то, что вам хотелось.
- Чаевые я дал ей уже потом…
- Из ее показаний это отнюдь не вытекает. Во всяком случае, она подтвердила, что ничего об этом не знает и не видела, чтобы кто-нибудь из моих подчиненных позволил себе похитить в сорок четвертом номере какое-то письмо.
- Да ведь я никого не обвиняю. Я только думаю, что…
- Знаете что, оставим это. Меня ждут другие посетители, я не располагаю больше временем.
Вот тут ему пришлось снова и снова ставить свою подпись, он уже не помнил сколько раз.
- Вещи вы заберете с собой?
- Нет.
- Когда же вы за ними явитесь?
- Я вообще не собираюсь их брать.
Все это очень его расстроило. Более чем когда-либо был он тверд в своем намерении добиться правды. Но прежде всего надо было покончить с делами, связанными с тем, что они называют "тело".
Он ожидал, что ответная телеграмма от ее родителей придет еще накануне вечером, их молчание его беспокоило. Правда, служащий похоронного бюро сказал ему, что все хлопоты по организации - катафалк, вынос, захоронение на кладбище Иври - лежат на нем, разве что родители выразят желание…
Прежде чем отправиться в мэрию II участка, он сделал крюк, чтобы забежать домой.
- Телеграмму так и не приносили?
Мужа консьержки во дворе не было - он, очевидно, пошел отнести стул заказчику. В их коморке, как обычно, горел свет. Консьержка чистила картошку.
- Нет. Тут к вам приходили двое, мужчина и женщина. Спрашивали вас.
- Они не назвали себя?
- Сказали только, что они родители вашей жены.
- Где они?
- Они довольно долго стояли на площадке лестницы, потом во дворе, все шептались чего-то. Потом ушли. Спросили только, почему покойница не доставлена сюда. Я не знала, что отвечать. Они вроде бы недовольны.
- Собирались они сюда вернуться?
- Про это они ничего не сказали.
Он пешком отправился на Банковскую улицу, вошел в огромное здание мэрии, следуя указателям на стенах, добрался до отдела гражданских состояний и наконец обнаружил дверь, на которой была надпись: "Заявления о кончине".
Перед этой дверью, словно на часах, стояла пожилая пара, мужчина и женщина, оба коротенькие, коренастые и чем-то неуловимо похожие друг на друга. Чувствуя, что они рассматривают его с ног до головы, он толкнул дверь, вошел в небольшой узкий коридорчик и подошел к окошечку, врезанному в перегородку из потускневшего стекла.
Пожилая пара вошла туда вслед за ним, и, когда он назвал служащему свое имя, женщина громко сказала:
- Говорила же я тебе, это он и есть.
Служащий, по-видимому, был уже в курсе дела.
- Эти господа уже давненько вас дожидаются, - сказал он. - Как видно, вам придется договориться между собой, прежде чем оформлять документы.
Весьма нелюбезным тоном женщина отрекомендовалась:
- Мы - родители Жанны.
И, толкая локтем мужа:
- Поговори-ка с ним ты, Жермен.
У него было загоревшее на солнце, задубевшее от морской воды лицо. Видно было, что он чувствует себя неловко в своей новой черной паре, крахмальной рубашке и лаковых туфлях, которые, видимо, ему очень жали.
- Мы, значит, как утром приехали, так сразу прочли в газете… - начал он, - а ехали мы, значит, ночным поездом, оттого что раньше было не выехать, и потом, если другим поездом - пришлось бы делать пересадку в Пуатье…
Она прервала его и почти угрожающим тоном:
- Короче говоря, только здесь мы узнали, что дочка наша сама на себя руки наложила, такого в нашей семье сроду не бывало. И никто вам теперь не поверит, что она была с вами счастлива, коли ей понадобилось бежать убивать себя где-то в гостинице. А я-то себе голову ломаю, почему это она нам не пишет, почему в гости не едет. Ну уж теперь, во всяком случае, никто не скажет, что мы оставили ее в этом проклятущем городе, который принес ей одни несчастья…
Она выпалила все это залпом, бросая на мужа торжествующие взгляды, и прибавила, как бы призывая в свидетели служащего в окошке:
- Я же говорила давеча этому месье и еще скажу: мы до высокого начальства дойдем, чтобы ее отдали нам, пусть похоронена будет как полагается, в родной деревне, будет хоть кому на могилку прийти, кому цветочков принести…
- Хорошо, - только и произнес Жанте.
У него пересохло горло. Служащий удивился:
- Как? Вы согласны?
Он пожал плечами.
- И тем не менее, заявление о кончине надлежит сделать вам.
- Да, я принес документы.
Совсем как тогда, в среду, повторял тот иностранец в полицейском участке, только и разница, что у него-то документы в порядке. Кажется, одна бумага оказалась даже лишней, и служащий, заинтересовавшись необычным случаем и боясь ошибиться, стал звонить в комиссариат VIII участка, прося разъяснений.
Заполняя бланки, Жанте тихо сказал, обращаясь к супругам Муссю:
- Да, гроб я уже заказал.
- Ну и что? О чем же тут разговаривать?
- Так куда мне его доставить?
- Куда доставить?.. Она сейчас где? Все в этом институте, как его там, а, Жермен?
- Запамятовал название…
- Да, она все еще там.
- Ну тогда… Я думаю, там все это и сделают.
- А потом?
- Что потом? Вы отправите тело к нам, в Эснанд, и дело с концом. Разве мы с вами не договорились?
Несколько минут назад, говоря о перевозке тела, она сказала:
- Пусть это дорого обойдется, наплевать.
Не встретив, против ожидания, никакого сопротивления с его стороны, она уже воспользовалась этим, чтобы отнести перевозку на его счет.
- Хорошо.
Спорить он не стал, но почувствовал облегчение уже от того, что гроб не придется привозить домой и не будет всей этой церемонии похорон, которая привлечет внимание всего квартала.
- А как же ее вещи? С ними как будет?
- Какие вещи?
- Ну все ее добро, всякие платья, все, что у нее было? Это может пригодиться ее сестрам.
Она была зла на мужа, что он все не решается заговорить о том, о чем они заранее условились.
- Кажется, ты собирался о чем-то спросить, Жермен?
Муж густо покраснел, делая вид, будто роется в своей памяти.
- Ах да! Это насчет денег.
- Каких денег?
- Должны же были быть у нее какие-то деньги… И мебель… Словом, как водится у приличных людей….
- Когда она пришла ко мне, у нее было одно платье, то, что на ней.
- Но ведь к тому времени она уже два года как работала…
Что было на это отвечать? Служащий подозвал его к окошку, чтобы он расписался в нескольких местах.
- Не угодно ли будет и вам расписаться в качестве свидетеля? - спросил он отца.
- Расписаться мне, как ты думаешь?
- Ну, раз месье тебе это предлагает…
Она доверяла служащему, но не доверяла Жанте, этому зятю, которого они никогда в глаза не видели, из-за которого умерла их дочь.
Он вышел в вестибюль, супруги последовали за ним. Они неотступно шли за ним, ни на шаг не отставая до самого выхода, и Жанте недоумевал, что им от него еще нужно.
- Ну, так как же насчет платьев?
- Идемте со мной…
Втроем они гуськом зашагали по тротуару; по дороге госпожа Муссю бросала осуждающие взгляды на витрины магазинов; поднимаясь по лестнице дома на бульваре Сен-Дени, она неодобрительно качала головой.
Квартира не произвела на нее никакого впечатления, взгляд ее тотчас же приковала к себе швейная машинка.
- Это, надо думать, ее машина? Ее сестре, той, что вышла замуж в Нейи, она пригодится…
Она заявила, что заберет машину вместе с платьями, - с критическим видом она пересмотрела их и осталась недовольна.
- И это все, что было у нее из одежи?
И, обращаясь к мужу:
- Стоило ради этого жить в Париже!
Жанте не решился предложить им отправиться на улицу Берри, чтобы забрать вещи, найденные в номере гостиницы. Сестрам, должно быть, они пришлись бы больше по вкусу.
- Как же мы все это унесем, а, Жермен?
- Я думаю, надо пойти за такси.
- Здесь на бульваре, как раз напротив, есть стоянка.
Как только муж вышел, она повела атаку с другой стороны.
- Надеюсь, вы не собираетесь ехать в Эснанд на похороны?
- Об этом я еще не думал.
- В наших краях не больно-то станут сочувствовать мужу, который будет лить слезы над гробом жены после того, как довел ее до такого состояния, что она жизни себя решила…
Он усмехнулся - впервые с той среды, с тех шести часов…
Безрадостная это была усмешка, но она, тем не менее, привела женщину в страшное негодование.
- И это все, что вы можете ответить матери?
Вошел запыхавшийся муж.
- Пошли, Жермен! Скорее вон отсюда, не то я здесь сейчас задохнусь! Бери машину, я понесу остальное…
Он смотрел, как они уходят, унося свою добычу, и женщина в последний раз обернулась, чтобы бросить ему угрожающий взгляд.
- Смотрите же, тело отправьте немедленно. Большой скоростью!
Этажом ниже, с правой стороны, принимал какой-то судебный исполнитель, в квартире напротив - какие-то девушки делали искусственные цветы, возможно, для погребальных венков. Никогда прежде это не приходило ему в голову. Та полуслепая старуха, что живет над ним, не любит его за то, что Жанна, как она выразилась, "даже не пыталась быть счастливой".
Тогда он просто запомнил эти слова и только. Теперь он спросил себя, что же мадемуазель Кувер хотела этим сказать… Впрочем, не было у него сейчас времени разбираться в этом. Лучше сначала покончить со всеми формальностями, сделать то, что он обещал этим людям из Эснанда - своей теще, своему тестю…
Служащий похоронного бюро был разочарован - фирма теряла заказ и на панихиду, и на организацию похорон в Париже. Он не скрывал своего недовольства.
- Это ж, если действительно такова воля ее семьи…
Не очень-то он этому верил, подозревая, что клиент попросту хочет избавиться от неприятных хлопот.
Пока Жанте в зале ожидания просматривал какой-то журнал, этот человек успел созвониться с Отделом железнодорожных перевозок, связаться с представителем фирмы в Ларошели и под конец - с Институтом судебной медицины.
- Они там, на железной дороге, немного поартачились, но, в конце концов, мы договорились. Так что считайте, что вам повезло. Только гроб теперь обойдется дороже, он должен ведь соответствовать определенным требованиям. Его отправят сегодня, в семнадцать ноль-ноль, большой скоростью, завтра утром он будет уже в Ларошели, а оттуда погребальным транспортом его доставят в Эснанд. Есть у вас точный адрес?
- Нет. Напишите так: Жермену Муссю, ракушечнику. Эснанд. Думаю, этого достаточно.
- Я вынужден просить вас уплатить вперед. Одну минуточку… Вы позволите?
Он занялся подсчетами, заглядывая в какие-то таблицы, звонил в какие-то учреждения, снова связывался с Отделом перевозок, добавил какие-то налоги, чаевые.
Наконец он протянул Жанте длинный счет.
- Платить будете чеком?
- Нет.
Деньги у него при себе были, он пересчитал купюры, служащий пересчитал их в свою очередь.
- Вы отправитесь этим же поездом, в семнадцать ноль-ноль?
Он отрицательно мотнул головой и ушел. Ему безразлично было, что тот о нем подумает.
Теперь можно было считать, что с этим действительно покончено, он освободился от "тела" и может, как прежде, остаться с глазу на глаз с Жанной. И, однако, он сам, по собственной воле, еще немного отдалил желанное это мгновение.
Только что, при помощи суммы денег, оказавшейся значительно больше той, на какую он рассчитывал, он пустил в ход некий механизм, который теперь уже без дальнейшего его участия препроводит на кладбище деревни Эснанд девушку, десять лет назад уехавшую оттуда в Париж.
Теперь все подписано, все расходы предусмотрены, вплоть до оплаты мальчика в церковном хоре. Отныне он, Бернар Жанте, уже не имеет к этому делу никакого отношения, и, как только что дали ему понять, лучше ему вообще держаться подальше.
Он шел по Бульвару, где-то далеко погрохатывал гром, ветер гнал вдоль тротуаров клубы пыли, и он вдруг почувствовал, что хочет быть там, на платформе, стоять незамеченным среди толпы провожающих, когда станет отходить поезд.
Он чуть было не повернул обратно, чтобы спросить у служащего похоронного бюро, уверен ли тот, что вагон с гробом прицепят к пассажирскому поезду.
Потом раздумал. Не было у него сил ждать до пяти часов, а, главное, присутствовать при том, как тесть и теща, влезают в вагон со швейной машинкой и платьями Жанны.
Он все шел и шел, пот катился по его лицу, он не останавливался, чтобы обтереть его. Вчера тоже он вот так без конца ходил, но сегодня у него была определенная цель.