Несчастливый город. Убийца лис - Куин (Квин) Эллери 15 стр.


- По крайней мере, здесь чисто, - проворчал судья Мартин, - чего нельзя было сказать о старой окружной тюрьме. Ну, Джим, мне пора. Завтра снова загляну для разговора.

- Спасибо, судья. - Джим снова криво улыбнулся.

- С Норой все в порядке, - доложила Пэт, как будто Джим спрашивал ее об этом.

- Вот и отлично, - отреагировал он. - Значит, в порядке, а?

- Да! - ответила Пэт пронзительным голосом.

- Отлично, - повторил Джим.

Эллери сжалился над ним.

- Пэт, кажется, вы говорили, что у вас здесь какое-то дело? Я бы хотел сказать кое-что Джиму наедине.

- Толку от этого будет немного, - сердито буркнул судья Мартин. Эллери показалось, что гнев старого юриста был наигранным. - У этого парня не осталось ни капли здравого смысла! Идем, Патриция.

Пэт повернула бледное лицо к Эллери, что-то пробормотала, слабо улыбнулась Джиму и вышла вместе с судьей. Охранник Планетски запер за ними дверь камеры и покачал головой.

Эллери посмотрел на заключенного. Джим сосредоточенно изучал каменный пол.

- Судья хочет, чтобы я заговорил, - внезапно пробурчал он.

- Почему бы и нет, Джим?

- Что я могу сказать?

Эллери предложил ему сигарету. Джим взял ее, но, когда Эллери поднес к ней зажженную спичку, покачал головой и стал медленно рвать сигарету на кусочки.

- Вы могли бы сказать, - отозвался Эллери между затяжками, - что не писали этих трех писем и не подчеркивали абзац о мышьяке.

На момент пальцы Джима перестали терзать сигарету, потом возобновили свою разрушительную работу. Его бесцветные губы скривились наподобие оскала.

- Джим.

Тот посмотрел на Эллери и тут же отвел глаза.

- Вы действительно планировали отравить Нору?

Ничто не указывало, что Джим слышал вопрос.

- Знаете, Джим, когда человек виновен, ему лучше сообщить правду адвокату и друзьям, чем хранить молчание. А когда он невиновен, молчать просто преступно. Это преступление против самого себя.

Джим молчал.

- Каким образом ваша семья и ваши друзья могут вам помочь, если вы не помогаете себе сами?

Губы Джима шевельнулись.

- Вы что-то сказали, Джим?

- Ничего.

- В данном случае, - быстро продолжил Эллери, - ваше молчание является преступлением не столько против вас, сколько против вашей жены и вашего будущего ребенка. Как можете вы быть настолько бесчувственным, чтобы тащить их за собой?

- Не говорите так! - хрипло потребовал Джим. - Убирайтесь отсюда! Я не просил вас приходить! Я не просил судью Мартина защищать меня! Я просто хочу быть один!

- И вы хотите, чтобы я передал это Норе? - осведомился Эллери.

В глазах Джима было столько горя, когда он, тяжело дыша, опустился на край койки, что Эллери подошел к двери и позвал Планетски. Налицо были все признаки трусости, стыда и жалости к себе. Но в то же время упорное нежелание говорить о чем бы то ни было, хотя бы для простого самовыражения, таило в себе опасность…

Когда Эллери следовал за надзирателем по коридору, сопровождаемый взглядами заключенных, в его мозгу внезапно что-то вспыхнуло. Он резко остановился, заставив старика Планетски повернуться и удивленно посмотреть на него, но затем покачал головой и зашагал дальше. Эллери едва не ухватил ускользающий от него факт. Может быть, в следующий раз…

* * *

Стоя перед дверью с дымчатым стеклом на третьем этаже здания окружного суда, Пэт глубоко вздохнула, попыталась разглядеть свое отражение, нервно поправила норковую шапку, без особого успеха попробовала изобразить улыбку и вошла. Мисс Биллкокс уставилась на нее, словно увидела призрак.

- Прокурор здесь, Билли? - спросила Пэт.

- Сейчас узнаю, мисс Райт, - пролепетала мисс Биллкокс и скрылась.

Картер Брэдфорд сам вышел из кабинета.

- Заходи, Пэт. - Он выглядел усталым и удивленным, а когда шагнул в сторону, пропуская ее вперед, Пэт услышала его неровное дыхание. "О боже! - подумала она. - Может быть, еще не слишком поздно?"

- Работаешь?

Стол Брэдфорда был завален бумагами.

- Да, Пэт. - Картер обошел вокруг стола и встал позади него. Одна стопка скрепленных друг с другом листов была раскрыта - он потихоньку закрыл ее, положил на нее ладонь и кивнул в сторону кожаного кресла.

Пэт села, закинув ногу на ногу.

- Похоже, старый кабинет - я хотела сказать "новый"- не изменился, Карт.

- Это единственное, что не изменилось.

- Тебе незачем прятать твои бумаги, - улыбнулась Пэт. - У меня не рентгеновский взгляд.

Картер покраснел и убрал руку.

- Хоть я и сделала макияж, но не собираюсь изображать Мату Хари.

- Я не… - сердито начал Карт, потом провел рукой по волосам знакомым жестом. - Опять мы цапаемся. Пэт, ты выглядишь просто потрясающе.

- Очень любезно с твоей стороны, - вздохнула она, - учитывая, что я начинаю выглядеть соответственно своему возрасту.

- Соответственно возрасту? Ты… - Карт судорожно глотнул и добавил прежним сердитым тоном: - Мне чертовски тебя не хватало.

- Мне тебя тоже, - вырвалось у Пэт. Господи, она ведь совсем не то хотела сказать! Но, находясь впервые за долгое время наедине с ним, было трудно не выразить свои чувства.

- Ты мне снишься, - признался Карт, застенчиво усмехнувшись. - Глупо, не так ли?

- Ты отлично знаешь, Карт, что просто стараешься быть вежливым. Во сне видят не людей, а животных с длинными носами.

- Может быть, это происходит перед тем, как я засыпаю окончательно. - Карт тряхнул головой. - Сплю я или нет, это ничего не меняет. У меня перед глазами твое лицо. Не знаю почему. Оно не такое уж чудесное. Нос неправильной формы, рот шире, чем у Кармел, и у тебя нелепая привычка смотреть на людей искоса, как попугай…

В следующий момент Пэт оказалась в его объятиях, совсем как в шпионской драме, если не считать того, что она не планировала сценарий таким образом. Это должно было произойти позже - как награда Карту за его услужливость и самоотверженность. О собственной игре Пэт не думала, как истинная кинозвезда. Конечно, столь бешеное биение ее сердца в расчеты не входило - учитывая, что Джим заперт в камере шестью этажами ниже, а Нора лежит в постели на другом конце города, пытаясь хоть на что-то надеяться… Губы Картера прижимались к ее губам все крепче и крепче.

- Нет, Карт, не сейчас. - Она оттолкнула его. - Пожалуйста, дорогой…

- Ты назвала меня "дорогой"! Черт возьми, Пэт, как ты могла все эти месяцы играть со мной, тыча мне в лицо этого Смита?

- Карт! - простонала Пэт. - Я хочу поговорить с тобой… сначала.

- Меня тошнит от разговоров! Пэт, ты так нужна мне… - Он целовал ее губы и кончик носа.

- Я хочу поговорить с тобой о Джиме, Карт! - в отчаянии крикнула Пэт.

Она почувствовала, как Картер моментально остыл. Он отпустил ее, отошел к стене с окнами и уставился на площадь перед зданием суда, не видя ни автомобилей, ни людей, ни деревьев, ни пасмурного райтсвиллского неба.

- Что ты хотела узнать о Джиме? - бесстрастно спросил он.

- Карт, посмотри на меня! - взмолилась Пэт.

Он повернулся к ней:

- Я не могу этого сделать.

- Не можешь на меня смотреть? Но ты ведь смотришь!

- Я не могу отказаться от этого дела. Ты ведь пришла просить меня об этом, не так ли?

Пэт снова села, поискала помаду, но у нее тряслись руки, и она защелкнула сумочку, так и не подведя губы после поцелуев.

- Да, - тихо ответила она. - И не только об этом. Я хотела просить тебя уйти с должности прокурора и защищать Джима. Как судья Илай Мартин.

Карт молчал так долго, что Пэт пришлось посмотреть на него. В его взгляде была горечь, но, когда он заговорил, голос звучал мягко.

- Это несерьезно. Судья - старик и ближайший друг твоего отца. Да и в любом случае он не мог бы председательствовать на этом процессе. Но меня избрали на эту должность совсем недавно. Я принес присягу, и это кое-что для меня значит. Не хочу выглядеть напыщенным политиканом, подыскивающим голоса в свою пользу…

- Но ты им и выглядишь! - вспыхнула Пэт.

- Если Джим невиновен, его освободят. А если виновен… ну, в таком случае ты не должна хотеть, чтобы его освободили, верно?

- Он невиновен!

- Это решать присяжным.

- Ты уже решил! Мысленно ты приговорил его к смерти!

- Дейкин и я должны были собрать все факты. Неужели ты этого не понимаешь? Наши личные чувства не могут вмешиваться. Нам обоим нелегко из-за этой истории…

Пэт едва не плакала и сердилась за это на себя.

- Неужели для тебя ничего не значит, что от этой, как ты говоришь, "истории" зависит вся жизнь Норы? Что она ждет ребенка? Я знаю, что процесс нельзя остановить, но хочу, чтобы ты был на нашей стороне. Чтобы ты помогал, а не мешал!

Карт скрипнул зубами.

- Ты говорил, что любишь меня! Как ты можешь любить меня и… - Пэт с ужасом услышала, как дрогнул ее голос, и ощутила на щеках слезы. - Весь город против нас. Они бросали камнями в Джима. Они обливают нас грязью. А ведь это Райтсвилл, Карт! Райт основал этот город! Мы все родились здесь - не только дети, но и папа, и мама, и тетя Табита, и Блуфилды, и… Я уже не та избалованная девчонка, которую ты привык тискать на заднем сиденье своего драндулета субботними вечерами в роще на разъезде! Весь мир рушится, Карт, - я повзрослела, глядя на это! О, Карт, у меня не осталось ни гордости, ни сил - скажи, что ты поможешь мне! Я боюсь! - Пэт закрыла лицо руками, поддавшись эмоциям. Ничто не имело смысла - ни то, что она говорила, ни то, что думала. Все тонуло в слезах.

- Я не могу, Пэт, - жалобно произнес Карт.

Это все решило. Пэт пошла ко дну, но существовала и другая, мрачная и злобная жизнь, заставившая ее вскочить с кресла и крикнуть:

- Ты всего лишь эгоистичный, расчетливый политикан! Ты готов увидеть Джима мертвым, а папу, маму, Нору, меня и остальных страдающими только ради собственной карьеры! Еще бы - это ведь громкое дело! Дюжины репортеров из Нью-Йорка, Чикаго и Бостона будут ловить каждое твое слово! Твое имя и фотография появятся везде. "Блестящий молодой прокурор Брэдфорд заявил, что его долг… Нет, это не для печати…" Ты просто паршивый охотник за рекламой!

- Мысленно я уже через все это прошел, Пэт, - без всякого гнева ответил Карт. - Полагаю, мне не стоит рассчитывать, что ты посмотришь на это с моей точки зрения…

- Оскорбленная невинность! - усмехнулась Пэт.

- Если я не выполню эту работу - откажусь или уйду в отставку, - ее выполнит кто-то другой. Кто-то, кто, быть может, будет куда менее расположен к Джиму. Но если обвинителем буду я, Пэт, можешь не сомневаться, что с Джимом обойдутся по справедливости…

Пэт выбежала из кабинета.

Напротив двери, с другой стороны коридора, ее терпеливо поджидал Квин.

- О, Эллери!..

- Поехали домой, - мягко предложил он.

Глава 21

ГЛАС НАРОДА

"Аве, Цезарь!" озаглавила Роберта Робертс свою колонку в газете от 15 марта.

"Тот, которого будут судить и могут приговорить к смерти, обнаруживает, что против него даже сама судьба. Суд над Джимом Хейтом начинается в Мартовские иды под председательством судьи Лайзендера Ньюболда в здании суда округа Райт. Это случайно или намеренно? Глас народа яростно вопиет, а в более холодных головах создается впечатление, что судебный процесс по делу об убийстве Розмэри Хейт и попытке убийства Норы Райт-Хейт собираются превратить в зрелище на потеху толпе".

Все подтверждало это мнение. С самого начала в городе слышался ропот, от которого кровь стыла в жилах. Шеф полиции Дейкин потихоньку признался назойливым репортерам, что испытывает "огромное облегчение" из-за того, что заключенного не понадобится везти по улицам города, поскольку окружная тюрьма и окружной суд расположены в одном здании. Люди пребывали в такой ярости, что можно было подумать, будто их ненависть к предполагаемому отравителю вдохновлена фанатичной преданностью семейству Райт. Но к Райтам они испытывали те же чувства. Дейкину пришлось поручить двум детективам сопровождать семью в здание суда и домой. Но, несмотря на это, мальчишки швыряли в них камни, шины их автомобилей оказывались таинственным образом исполосованными, а на корпусе появлялись бранные слова. Только за один день нервный почтальон Бейли доставил им семь анонимных писем с угрозами. Джон Ф. молча передал их в офис Дейкина. Патрульный Брейди задержал старого пьянчугу Эндерсона, который стоял посреди лужайки Райтов, обращаясь к безответному дому с монологом Марка Антония из первой сцены третьего акта "Юлия Цезаря". Чарли Брейди спешно доставил мистера Эндерсона в участок, покуда тот продолжал вопить: "Прости меня, о прах кровоточащий, что кроток я и ласков с… ик… палачами!"

Герми и Джон Ф. выглядели удрученными. В суде вся семья сидела рядом, "единой фалангой", с неподвижными шеями и бледными лицами. Лишь иногда Герми демонстративно улыбалась, глядя в сторону Джима Хейта, а потом поворачивалась к переполненному залу и вскидывала голову, словно говоря: "Да, мы поддерживаем его, вы, жалкие зеваки!"

Было много недовольства по поводу того, что обвинение представляет Картер Брэдфорд. Фрэнк Ллойд в ехидной передовице выразил "неодобрение" от имени "Архива". Правда, в отличие от судьи Илая Мартина Брэдфорд прибыл на роковую вечеринку в канун Нового года после отравления Норы и Розмэри, поэтому не являлся участником или свидетелем происшедшего. Но Ллойд указал, что "наш молодой, талантливый, но иногда чрезмерно эмоциональный прокурор долгое время поддерживал дружеские отношения с семьей Райт, особенно с одним из ее членов, и хотя мы понимаем, что эта дружба прекратилась с ночи преступления, но, тем не менее, сомневаемся в способности мистера Брэдфорда выступать в качестве обвинителя без предубеждения. Необходимо что-то предпринять".

Давая интервью по этому поводу перед началом процесса, Брэдфорд сердито заявил:

- Это не Чикаго и не Нью-Йорк. Здесь тесно связанное сообщество, где все друг друга знают. Мое поведение во время суда послужит ответом на клеветнические инсинуации газеты "Архив". Джим Хейт получит от округа Райт честное и беспристрастное обвинение, основанное исключительно на доказательствах. Это все, джентльмены!

* * *

Судья Лайзендер Ньюболд был пожилым холостяком, уважаемым во всем штате юристом и заядлым ловцом форели. Этот приземистый, костлявый мужчина всегда сидел в судейском кресле так глубоко втянув в плечи голову с черной бахромой вокруг лысой макушки, что она казалась вырастающей прямо из груди. Речь его была сухой и небрежной, а во время заседаний он всегда рассеянно поигрывал молоточком, словно удочкой, и никогда не улыбался.

У судьи Ньюболда не было ни друзей, ни приятелей, ни каких-либо обязательств - разве только перед Богом, страной, судом и сезоном ловли форели. Все с облегчением отмечали, что "для этого дела судья Ньюболд подходит больше всех". Впрочем, некоторым казалось, что он слишком хорош. Роберта Робертс окрестила этих ворчунов "джимхейтерами".

Понадобилось несколько дней, чтобы избрать присяжных, и в течение этого времени Эллери Квин наблюдал только за двумя личностями в зале - судьей Илаем Мартином, представлявшим защиту, и обвинителем Картером Брэдфордом. Вскоре стало очевидным, что предстоит война между молодой отвагой и старческим опытом. Брэдфорд явно пребывал в напряжении. Он с усилием держал себя в руках - в его глазах светился вызов и одновременно стыд. Эллери быстро убедился в компетентности Картера, который к тому же хорошо знал своих сограждан. Но он говорил слишком тихо, а иногда его голос как будто ломался.

Судья Мартин был великолепен. Он не совершил ошибки и не проявлял покровительственного отношения к молодому Брэдфорду, что только усилило бы сочувствие публики обвинению. Напротив, он крайне уважительно отзывался о всех замечаниях Картера. Однажды, когда Илай Мартин и Брэдфорд возвращались на свои места после совещания вполголоса перед судьей Ньюболдом, старик на момент дружелюбно положил руку на плечо Картера. Жест словно говорил: "Ты хороший парень, мы отлично подходим друг другу и заинтересованы в одном и том же - в торжестве правосудия. Все происходящее печально, но необходимо. У народа хороший представитель". "Народу" это пришлось по вкусу. Послышался одобрительный шепот.

- В конце концов, - говорили некоторые, - старый Илай Мартин отказался от судейской работы, чтобы защищать Хейта. Должно быть, он уверен в его невиновности…

- Как бы не так! - отвечали другие. - Не забывайте, что судья лучший друг Джона Ф. Райта.

Все делалось для того, чтобы создать атмосферу достоинства и тщательности, в которой яростные эмоции толпы должны были постепенно выдохнуться.

Эллери Квин одобрял эту тактику. Его одобрение усилилось, когда он наконец смог изучить двенадцать присяжных. Судья Мартин отобрал их так ловко и уверенно, как будто ему вообще не приходилось учитывать мнение Брэдфорда. Насколько Эллери мог судить, это были серьезные и солидные граждане мужского пола. На таких едва ли могли повлиять предубежденные призывы. Возможным исключением казался лишь толстяк, который постоянно потел. Остальные производили впечатление вдумчивых людей с интеллектом выше среднего. Такие в состоянии понять, что человек может быть слаб, не будучи при этом преступником.

Назад Дальше