- Ну ладно, теперь нам надо держаться подальше друг от друга. Очень рад был с тобой познакомиться. Кью-гарденз теперь всегда будет напоминать мне о славных денечках, что мы там провели с тобой. Разумеется, я надеюсь, что у меня будет и другой повод радоваться встрече с тобой. А пока постарайся не звонить мне, разве что в крайнем случае. Я тебе все рассказал. Теперь дело только за тобой.
Да, Лодинг отлично натаскал Брета. В течение двух недель, с раннего утра до семи часов вечера, в ясную погоду и в дождь, они сидели в какой-нибудь беседке в Кью-гарденз, и Лодинг рассказывал Брету про жизнь в Лачете и Клер-парке. Он поведал ему историю рода Эшби и рода Ледингемов, обрисовал окрестности, которых Брет никогда не видел, и заставил его вызубрить каждую тропинку и каждый холмик. Это тоже было очень интересно. Брет всегда легко сдавал экзамены и шел на них с таким же удовольствием, с каким любители идут на радио-викторину Эти две недели в Кью-гарденз, собственно, и были одной сплошной викториной. Последние дни, отвечая на бесчисленные вопросы Лодинга, Брет испытывал такой же холодок в груди, который он ощутил, сидя у мистера Сэндела: "Ты хорошо пел?", "На пианино играл?", "Кто жил в домике возле въезда в Клер-парк?", "Какого цвета были волосы у твоей матери?", "Где служил твой отец?", "Как называлась его фирма?", "Твое любимое блюдо?", "Как звали хозяина магазинчика в деревне?", "На какой скамье Эшби сидели в церкви?", "Как пройти из большой гостиной в Клер-парке в комнату дворецкого?", "Как звали вашу экономку?", "Ты умел ездить на велосипеде?", "Какой вид открывается из чердачного окошка?". И так Лодинг часами обстреливал его вопросами. Сначала Брету было просто забавно, потом стало делом чести не допустить ни одной ошибки. Лодинг решил, что им лучше всего встречаться в Кью-гарденз:
"Всю твою жизнь с момента приезда в Лондон будут изучать под микроскопом. Так что тебе нельзя просто переехать жить ко мне, как я поначалу предложил. Нельзя даже, чтобы нас видели вместе. Приходить к тебе в Пимлико мне тоже не следует. Надо, чтобы у тебя, как и раньше, никогда не бывало посетителей".
И они решили встречаться в Кью-гарденз. "Лучшего места не придумаешь, - сказал Лодинг. - Там издалека увидишь приближающегося человека, сам оставаясь невидимым. Нигде в Лондоне нет такого изобилия беседок, такой тишины и малолюдья".
Каждое утро они порознь приезжали в Кью-гарденз, входили через разные ворота, встречались в каком-нибудь новом месте и шли в другой укромный уголок сада. И так в течение двух недель. Лодинг приносил фотографии, карты, рисунки и схемы. Он начал с официальной карты, на которой было видно расположение деревни Клер, потом раздобыл более подробную карту, а потом нарисовал Брету план Лачета и Клер-парка. Это было похоже на постепенный спуск на воздушном шаре. Сначала Брет составил себе общее представление обо всей округе, потом изучил отдельные пустоши, поля и сады, потом планировку дома. Так постепенно в его сознании складывалась картина чужой жизни, на которой все больше и больше проступали подробности. Лодинг был отличным инструктором, и Брет оценил его систему по достоинству.
Но главное, конечно, были фотографии. Странным образом Брета меньше всего заинтересовала фотография его "близнеца". Само собой, Саймон был на него очень похож, но ему было даже как-то неловко смотреть на лицо, которое поражало сходством с его собственным. Ему было гораздо интереснее разглядывать портрет мальчика, жизнь которого оборвалась так рано, мальчика, чье место он намеревался занять. У него возникло какое-то необъяснимое чувство духовной близости с Патриком.
Он сам заметил это и не мог себе объяснить. Казалось бы, при мысли о Патрике он должен испытывать чувство вины. А у него возникло чувство локтя, словно они были союзниками в каком-то противоборстве.
Выходя из вокзала, он с удивлением вспомнил свое объяснение, почему Патрик плакал в "Олимпии". Лодинг сказал ему только, что Патрик плакал безо всякой причины (ему тогда было семь лет) и Сэндел возмутился его необъяснимым капризом, а потому больше никогда не брал детей на бега. Лодинг предоставил Брету распорядиться этой историей, как он сочтет нужным. Что же заставило Брета сказать Сэнделу, что Патрик плакал оттого, что лошади были такие красивые? Неужели он угадал, почему плакал Патрик?
Что ж, ходу назад уже нет. Настойчивый голос, с которым он спорил тогда вечером, победил. Теперь оставалось только как можно крепче держаться в седле. Во всяком случае, предстояла славная скачка, от которой будет замирать сердце и перехватывать дыхание. Брет привык вступать в единоборство с лошадью, рискуя и здоровьем, и жизнью, но сейчас ему предстояла гораздо более увлекательная борьба - борьба умов.
В приюте сказали бы, что он уже проиграл в борьбе с дьяволом-искусителем и продал ему свою бессмертную душу. Но Брет никогда не верил в бессмертие души.
Совесть не позволяла ему явиться в Лачет в качестве шантажиста; достоинство не позволяло ему явиться туда в роли просителя. Нет, черт побери! - он придет туда как завоеватель.
ГЛАВА 7
Телеграфные провода проносились мимо окна поезда, земля крутилась, как карусель, и Беатрисе казалось, что у нее в голове все тоже несется и крутится, как карусель.
"Я бы, конечно, и сам к вам приехал, - сказал ей по телефону мистер Сэндел. - Я в принципе против того, чтобы серьезные вопросы обсуждались по телефону. Но боюсь, что мой приезд может насторожить детей. А их, по-моему, не стоит волновать зря: вдруг окажется… что все это… ложная тревога".
Милый старичок! Он так старался не очень ее ошарашить. Спросил, удобно ли она сидит, и только после этого сообщил ей потрясающую новость. И тут же спросил: "Почему вы молчите, мисс Эшби? Вам что, плохо?".
Нет, ей не было плохо. Она долго сидела и ждала, когда у нее перестанет кружиться голова, а потом пошла к себе в комнату и стала искать фотографии Патрика. Как мало их было! Только групповой портрет, который сделали, когда Патрику и Саймону было десять лет, а Элеоноре девять. Беатриса не имела обыкновения хранить старые карточки.
Вот Нора, та берегла все фотографии детей, но не хотела вклеивать их в альбом. По ее словам альбомы были "просто пустой тратой времени и пространства". (Нора не любила растрачивать время впустую; она словно чувствовала, что ей не так-то много его отпущено). Все фотографии были вложены в большой конверт, который она возила с собой повсюду. Взяла она их с собой и в Европу, когда они поехали отдыхать, и он сгорел вместе с самолетом и его пассажирами.
Не найдя фотографий, Беатриса отправилась в старую детскую, как будто надеясь почувствовать там дыхание мальчика, которого звали Патрик, хотя она прекрасно знала, что в детской не осталось ни одной вещи, напоминавшей о Патрике. Саймон все сжег. Это было единственное проявление его горя. Саймона после смерти Патрика отправили в школу, а когда он летом приехал на каникулы, он вел себя совершенно нормально, если считать нормальным то, что он никогда не упоминал брата. А потом Беатриса увидела его около костра в том углу сада, где дети обычно играли в индейцев. В костре горели игрушки Патрика и прочие оставшиеся от него вещички. Беатриса заметила, что Саймон даже принес его школьные тетрадки и по одной подбрасывал их в огонь. Тут же лежали книжки, детские рисунки и даже лошадка, которая висела на спинке кровати Патрика. Саймон решил сжечь все без остатка.
Увидев Беатрису, Саймон пришел в бешенство. Он встал перед костром, сжав кулаки и сверкая глазами, и закричал:
- Я не хочу ничего этого видеть!
- Я тебя понимаю, Саймон, - сказала Беатриса и ушла.
Так что от Патрика в старой детской ничего не осталось. Да, собственно, мало что осталось и от других детей. Когда Беатриса сама была ребенком, детская не могла похвастаться красотой, но зато не была похожа ни на какую другую комнату: мебель здесь была старой и разностильной, пол покрыт пестреньким линолеумом, сверху лежал тряпичный половичок, на стене висели часы с кукушкой, стояли совсем неуместные плетеные кресла и рама для сушки белья, а посередине помещался стол, покрытый красной скатертью, которая была испещрена чернильными пятнами. На стенах, оклеенных обоями с огромными розами, похожими на кочаны капусты, висели дешевые цветные литографии.
Но Нора заново отделала детскую, и та стала похожа на картинку из журнала для домохозяек. Все было выдержано в бело-голубой гамме, а на обоях были изображены персонажи из детских сказок и песенок. От прежней обстановки сохранились только часы с кукушкой.
Детям здесь было хорошо, но от них почему-то не осталось следов. Сейчас эта чисто прибранная и совсем пустая комната была похожа на витрину мебельного магазина.
Беатриса вернулась к себе. Мысли путались у нее в голове, на сердце щемило. Она принялась собираться к завтрашней поездке в Лондон, где ей предстоит встретиться с еще одной кризисной ситуацией в истории рода Эшби.
- Вы сами-то верите, что это Патрик? - спросила она мистера Сэндела.
Мистер Сэндел не имел твердого мнения.
- Он не похож на самозванца, - сказал Сэндел. - Опять же, если он не Патрик, то кто? Фамильное сходство совершенно неоспоримо. А ведь никакого другого Эшби в этом поколении нет.
- Патрик бы мне написал, - сказала Беатриса.
Она постоянно возвращалась к этой мысли. Патрик не оставил бы ее в горе и сомнении на столько лет. Патрик бы написал. Это не Патрик.
Но если не Патрик, то кто?
Мысли каруселью крутились у нее в голове.
- Решать придется вам, - сказал мистер Сэндел. - Вы знали его лучше всех.
- А Саймон? - спросила она.
- Саймон был ребенком, а дети быстро все забывают. Вы же были взрослым человеком.
Опять на ее плечи ложится груз ответственности. Откуда ей знать, Патрик это или нет? Она любила Патрика, но сейчас почти не помнит, какой он был в тринадцать лет. Как можно его проверить?
А может быть, увидев его, она сразу узнает Патрика? Или поймет, что это не он?
Но если даже это не он, но утверждает, что он, как быть? Подаст ли он в суд? Боже, какой шум поднимут газеты!
А если это Патрик, то что будет с Саймоном? Как он отнесется к воскресению брата, которого не видел восемь лет? Обрадуется, несмотря на то, что теряет право на наследство, или возненавидит его?
Придется отложить празднование совершеннолетия. До назначенного срока еще ничего не прояснится. Какую же отговорку придумать для приглашенных?
Но если каким-то чудом это действительно окажется Патрик, ей больше не будет мерещиться мальчик, который передумал и решил плыть назад, но было уже поздно.
Когда Беатриса поднималась по ступенькам конторы "Коссет, Тринг и Ноубл", в голове у нее по-прежнему роились беспорядочные мысли.
- Здравствуйте, мисс Эшби, - приветствовал ее мистер Сэндел. - Ситуация не из легких. Беспрецедентная. Присаживайтесь. Вы, наверно, устали. Тяжелое испытание для вас. Садитесь, садитесь. Мерсер, принесите мисс Эшби чаю.
- Он как-нибудь объяснил, почему не писал нам все эти годы? - задала Беатриса самый главный вопрос.
- Он сказал что-то вроде: "Я предпочитал оставаться мертвым".
- Да?
- Какой-то психологический срыв.
- Так вы верите, что это действительно Патрик?
- Я хочу сказать, что, если это Патрик, то фраза "я предпочитал оставаться мертвым" психологически увязывается с самим побегом из дома.
- Да-да. Может быть. Только… это совсем не похоже на Патрика. Не написать ни слова…
- А убежать - разве это похоже на Патрика?
- Правда, это тоже не похоже. У него был совсем другой характер. Он тонко чувствовал, но не пасовал перед трудностями. Он не стал бы убегать. Для этого в нем должно было что-то сломаться. - Беатриса помолчала. - И вот теперь он вернулся.
- Будем надеяться, что так. Будем надеяться.
- Он вам показался абсолютно нормальным?
- Даже чересчур, - сухо заметил мистер Сэндел.
- Я искала фотографии Патрика, но нашла только вот эту. - Беатриса подала ему групповой портрет. - Мы возили детей фотографироваться в студию каждые три года. Это - последняя групповая фотография. Их должны были опять фотографировать летом в тот год, когда погибли Билл и Нора, в тот год, когда Патрик… исчез. Здесь ему десять лет.
Мистер Сэндел долго вглядывался в детское лицо с еще не оформившимися чертами. Беатриса выжидательно смотрела на него.
- Нет, - наконец вздохнул он, - по такой ранней фотографии ничего сказать нельзя. Фамильное сходство несомненно. По этому снимку только и можно сказать, что все они принадлежат к семейству Эшби. Индивидуального в них мало… Я надеюсь, что, когда вы увидите этого юношу, вы инстинктивно почувствуете, он это или нет. В конце концов, мы узнаем человека не только по чертам лица, а каким-то шестым чувством.
- Да, но что, если я не буду уверена?
- В таком случае я, кажется, придумал выход. Вчера вечером я обедал со своим коллегой Кевином Макдермоттом.
- Королевским адвокатом?
- Да. Я не смог скрыть от него своей растерянности и поделился с ним сомнениями. Он сказал, что установить личность человека ничего не стоит. Все дело в зубах.
- Зубах? Но у Патрика были самые обыкновенные зубы.
- Разумеется. Но его наверняка возили к дантисту, а дантисты сохраняют историю болезни. Кроме того, у дантиста хорошая зрительная память, и он легко узнает знакомый ему рот. Во всяком случае, есть история болезни, где записана каждая пломба.
Мистер Сэндел увидел на лице Беатрисы выражение растерянности, помедлил минуту, потом спросил:
- Что-нибудь не так?
- Детей возили к Хэммонду.
- Хэммонду? Ну тогда все просто. Если вы не сможете твердо его опознать, мы его просто отвезем к Хэ… - мистер Сэндел оборвал себя на полуслове. - Хэммонд, - чуть слышно проговорил он. - Я и забыл.
- Вот именно, - подтвердила Беатриса.
- Да, дело плохо. Очень плохо.
Оба помолчали. Потом Сэндел сказал несчастным голосом:
- Я должен вам сказать: Макдермотт не верит, что этот молодой человек - Патрик.
- А откуда Макдермотту знать, Патрик это или нет? - взвилась Беатриса. - Он его даже не видел! - Мистер Сэндел уныло молчал. - С чего он это взял?
- Это просто его мнение.
- Я понимаю, что это его мнение, но на чем оно основано?
- Он сказал: настораживает, что тот пришел сразу к адвокату.
- Какой вздор! Наоборот, это было в высшей степени разумное решение.
- Вот именно. Он считает, что чересчур разумное. Слишком все гладко. Все словно бы заранее продумано. Кевин сказал, что мальчик, вернувшийся домой после долгого отсутствия, первым делом явился бы к своим.
- Тогда он просто не знает Патрика. Это как раз очень на него похоже: не ошарашивать нас своим появлением, а пойти к семейному адвокату, чтобы тот нас подготовил. Он всегда старался никого не задеть. О себе он думал в последнюю очередь. Я не согласна с анализом вашего Макдермотта.
- Я просто решил ничего от вас не утаивать, - таким же несчастным голосом сказал мистер Сэндел.
- И совершенно правильно, - ответила Беатриса, смягчаясь. - А вы сказали Макдермотту, что Патрик… что этот юноша помнит, как он плакал в "Олимпии"? Что он сам об этом упомянул?
- Да-да, я сказал.
- И Макдермотт по-прежнему считает, что он самозванец?
- Это тоже кажется ему заранее продуманным ходом.
Беатриса негодующе фыркнула.
- Как интересно у него устроены мозги! - воскликнула она. - Вот что значит судебная практика: он привык изобличать свидетелей во лжи.
- Нет, просто он мыслит беспристрастно. Не поддается эмоциям, как мы с вами. Нам тоже надо постараться отвлечься от эмоций.
- Да-да, вы правы, - согласилась Беатриса. Это была отрезвляющая мысль. - Но ведь мы не можем рассчитывать на помощь бедняги Хэммонда, поскольку его тело так и не нашли. Все сгорело до тла.
- Да, я слышал. Ужасная смерть!
- Ну так вот, раз неопровержимых доказательств нет и быть не может, остается полагаться на то, что он нам расскажет. То есть, надо будет проверить каждое его слово. Это можно сделать?
- Да, это совсем несложно. Он дал мне даты и адреса. Это тоже не понравилось Кевину… Да. Да. Конечно, мы все проверим. И я не сомневаюсь, что его слова подтвердятся. Он не стал бы давать нам сведения, которые не выдержат проверки.
- Получается, что нам нечего ждать.
- Да, получается так… Ждать действительно нечего.
Беатриса собралась с духом:
- Тогда поскорее организуйте мне с ним встречу.
- Я и сам об этом думал. Мне кажется, организовывать встречу не надо.
- То есть как?
- Я бы предпочел - если вы не возражаете - просто отправиться к нему домой и застать его, как говорится, врасплох. Не предупреждая его заранее. Тогда вы увидите его таким, каков он есть, а не таким, каким он хочет перед вами предстать. Если бы я пригласил его сюда, в контору…
- Да-да, понимаю. Я согласна. Может быть, сейчас прямо и поедем?
- А почему бы и нет? Почему бы и нет? - сказал мистер Сэндел тем сожалеющим тоном, каким говорят юристы, когда они не могут придумать возражений. - Конечно, его может не оказаться дома. Но вреда от этого никакого не будет. А вот и чай. Попейте чайку, а Мерсер попросит Симпсона, чтобы он послал Вилетта за такси.
- А ничего покрепче у вас нет? - спросила Беатриса.
- Боюсь, что нет. Боюсь, что нет. Я как-то до сих пор не усвоил этот американский обычай держать в конторе спиртное. Но, если хотите, я пошлю Вилетта…
- Нет-нет, не надо! Обойдусь. Выпью чаю. Говорят, чай даже лучше укрепляет нервы.
У мистера Сэндела был такой вид, словно ему захотелось успокаивающе похлопать ее по плечу, но он не решался. "Вообще-то он добрый человек, - подумала Беатриса, - только на него не очень обопрешься в тяжелую минуту".
- Он вам не объяснил, почему выбрал это имя - Фаррар? - спросила Беатриса уже в такси.
- Он мне вообще ничего не объяснял, - ответил мистер Сэндел опять своим обычным суховатым тоном.
- Вам не показалось, что он нуждается в деньгах?
- Он не говорил о деньгах, но одет очень хорошо, только покрой не английский.
- И не просил временной ссуды или чего-нибудь в этом роде?
- Нет-нет, Боже сохрани! Об этом даже речи не шло.
- Значит, он вернулся не потому, что оказался на мели. - Беатриса с облегчением откинулась на спинку сиденья. "Может быть, все будет хорошо", - подумала она.
- Я так и не понял, каким образом Пимлико из фешенебельного района превратился в квартал бедноты, - заговорил мистер Сэндел. - Тут такие красивые широкие улицы, мало транспорта и не больше сомнительных заведений, чем в других местах. Почему же чистая публика сбежала отсюда, однако по-прежнему живет в Белгравии. Непонятно!
- Дезертирство всегда принимает стадный характер, - ответила Беатриса, поддерживая этот ничего не значащий разговор. - Уезжает самая именитая местная особа, а за ней по нисходящей общественного положения покидают район и другие, а вакуум заполняют бедные люди. Мы приехали?