- Физкультпривет, Мальцева! - Витяня ухмыльнулся и посмотрел на часы. - Ты обрастаешь криминальным опытом, как твой американский друг - трупными пятнами. Ну что, подруга, довольна? А я ведь предупреждал: без фокусов! Теперь-то хоть до тебя дошло, кому ты все выдала? Смотри, другого шанса не будет. Это Рей Бердсли, шеф аргентинской резидентуры ЦРУ. Наш враг, понимаешь ты, примадонна? И ему ты заложила меня, своего школьного друга и соотечественника. Почему? Да потому, что ты - не русская, Мальцева. Таких, как ты, сжигали в Освенциме, как мусор. Вот за это самое! Да и я бы сейчас, не сходя с места, облил тебя бензином и поджег вместе с этим сраным домом, как пионерский костер на праздник. Но без санкции не могу, ты мне еще нужна. Так что - бегом марш к умывальнику, навести гвардейский порядочек на морде, оправиться, и через три минуты - на построение. Выполняй!
- Ну! - бровастый рывком вздернул меня на ноги.
Я послушно проследовала в ванную и пустила воду.
- Она закрылась изнутри, - пробасил за дверью бровеносный неандерталец.
- Там даже окна нет, - успокоительно отозвался приглушенный голос Витяни. - Ничего, пусть причапурится, а то на пугало стала похожа… Оттащи его пока что наверх. В спальне есть платяной шкаф. Затолкаешь туда - и назад.
- Понял.
- Да, и оглядись там вокруг.
- Лады…
Я села на краешек ванны, скинула туфли, согнулась в три погибели, подложила под себя ладони и тихонько завыла. Никому, даже самым лютым врагам, я не пожелала бы присутствовать на собственных поминках. Я все отчетливей понимала, что женщина по имени Валентина Мальцева - свободная, неглупая, не лишенная некоторой приятности, относительно образованная и, в целом, неплохая журналистка, к которой я так привыкла и которой порой (правда, очень редко) даже гордилась, - уже десять дней как умерла, исчезла, растворилась в непрерывной цепи химических реакций подлости, измены и насилия. Моя духовная связь с собой оборвалась. Я превратилась в слизистый дергающийся комок рефлексов. Какой там интеллект, какие нравственные идеалы? В тот момент я жила только примитивным инстинктом: защититься, забиться в какую-нибудь глухую нору, выжить, не дать себя загрызть этим матерым, не знающим жалости зверям…
Я огляделась и поняла, что нахожусь в не совсем обычной ванной. В чем была ее необычность? Заведите в гигиеническое помещение любую, даже самую рассеянную женщину, и она сразу скажет, кто живет, а главное - кто никогда не жил в этом доме.
Так вот, эту роскошную комнату с большим, в полстены, зеркалом, с ванной цвета малахита, с аккуратными белыми шкафчиками, с желтым, очень чистым унитазом, раковиной и биде, отличало то, что до меня ее не посещала ни одна дама. Здесь пахло только и исключительно мужчинами, здесь не было ни одного, даже самого малоприметного бабского причиндала. Значит…
- Валентина, закругляйся!.. - услышала я из-за двери голос Витяни.
- Займите пока круговую оборону, - я старалась придать голосу беззаботную интонацию. - Имеет право девушка умыться с утра?
- У нас нет времени, дура набитая! - Мишин повысил голос. - В любой момент сюда может нагрянуть его команда, не понимаешь? Учти, что лежать все будут рядом - и убийцы, и праведники. Пора линять!
- Витя, еще три минутки!
- Шестьдесят секунд. Потом выломаю дверь…
…Позднее я не могла вспомнить, что именно руководило моими поступками - то ли страх, то ли озарение… Я стремительно прошлась щеткой по волосам, ополоснула лицо и ринулась шарить по шкафчикам, полкам, выступам этой внушительной, чужой, напоминавшей комфортабельную тюремную камеру ванной… В моей голове, как лианы в непроходимых джунглях, висели и раскачивались оборванные провода идей, ассоциаций, полузабытых детективов… Резидентура ЦРУ… Конспиративная вилла… Ванная, в которой никогда не бывало женщин…
Что я искала? Не знаю. Жизнью клянусь, не знаю. Просто, как электрик-дилетант с булавкой вместо отвертки, как человек, впервые увидевший переплетение разноцветных проводков, линий, реле, изоляторов, я рванулась наудачу и в жесточайшем цейтноте начала соединять оборванные концы, в надежде получить разряд, ток, проблеск.
Шкафчики были почти пусты: тюбик зубной пасты… какая-то склянка, видимо, с лекарством… едва промытый с чисто мужской неряшливостью помазок для бритья… бритвенный станок с полузаржавленным лезвием… какой-то дезодорант… несколько рулонов туалетной бумаги… цветные журналы с голыми девками…
- Валентина! - окрик Мишина не оставлял времени для дальнейших поисков.
- Уже иду…
Я вздохнула, закрутила кран, присела на корточки, чтобы поправить задник туфли и… Замкнуло наконец! Под ванной что-то чернело. Протянув руку, я нащупала какой-то угловатый предмет и рванула его к себе. Послышался легкий скрип отрываемой от фаянса клейкой ленты, и в руках у меня оказался небольшой плоский пистолет. Несмотря на жуткое нервное напряжение, на нехватку времени и на то, что за дверью в нетерпеливом ожидании переминались с ноги на ногу двое профессиональных убийц, я еще успела подумать, что пистолет этот представлял собой образец технической эстетики. Он был изящным, красивым, каким-то завершенным и лег мне в руку так, словно конструктор делал его на заказ, специально для меня.
Как и все девушки, учившиеся в МГУ, я была знакома с принципом устройства стрелкового оружия. Я даже стреляла пару раз в университетском тире в режиме одиночных выстрелов, хотя и визжала при каждой отдаче приклада. Правда, на военной кафедре мы "проходили" автомат Калашникова, но, как выяснилось, казавшиеся тогда дебильными наставления нашего военрука Ивана Алексеевича Звягина, подполковника в отставке и запойного алкаша, утверждавшего, что готовиться к ядерной войне необходимо даже в постели с собственной женой, - базировались на фундаментальной военной педагогике: спустя десять лет я все помнила.
Прости меня, Иван Алексеевич, свидимся когда-нибудь - расцелую, если, конечно, ты еще не загнулся от "Агдама".
Я поднесла пистолет совсем близко к глазам. Вот это - предохранитель, это - затвор, это - обойма. Как ее отщелкнуть? Не знаю… Черт с ней, главное не в этом. Главное, есть ли внутри этой вороненой штучки патроны? Я с трудом оттянула затвор и ужаснулась, увидев, как мелькнула и утекла в ствол желтая, желтее спелого абрикоса, пуля.
Сомнений не оставалось: это было боевое оружие, готовое к стрельбе.
На душе у меня вдруг стало легко-легко. Я уже не помнила, когда в последний раз испытывала такое воздушное, невесомое чувство беззаботности.
- Ну, ты идешь, или я тебя сейчас оттуда за волосы выволоку? - прогремел за дверью голос Витяни.
- Иду, мальчики, иду, - я переложила пистолет в правую руку, а левой тихонько отодвинула защелку двери. - Вот только лифчик застегну - и выхожу!..
28
Буэнос-Айрес. Конспиративная вилла
4 декабря 1977 года
Я глубоко вздохнула, обхватила для верности рукоятку пистолета обеими руками и толкнула ногой дверь ванной.
Передо мной неподвижно и элегантно, как рекламный манекен фирмы "Коко Шанель", стоял Витяня. Я уже говорила, что холл конспиративной виллы ЦРУ был затемнен, и после яркого люминесцентного света в ванной я даже не могла как следует разглядеть его лица - только силуэт, широкоплечий, высокий и неподвижный.
Пауза длилась секунд десять, после чего до меня дошло, что мой однокашник и профессиональный "мочила" КГБ попросту обалдел.
Я всегда плохо видела себя со стороны. Знаете, есть такие женщины, которые даже после двенадцатичасового сна четко соображают, на каком глазу тушь у них размазалась больше. Так вот, я не из таких. Чтобы сказать, как я выгляжу в данный момент, мне необходимо зеркало. И этим зеркалом, когда я чуть попривыкла к сумраку в холле, стал для меня Витяня. Я держала палец на спусковом крючке, даже не задумываясь о том, что же буду делать, если он дернется, влепит мне еще одну оплеуху или попросту рассмеется. И вот только по его лицу я поняла, что пистолет, нацеленный ему в глаз, это не сувенирная зажигалка, а я сама - явно не классическая любовница из ванной, чисто вымытая, надушенная и неглиже, которая мучается лишь одним вопросом: сразу броситься на шею партнеру или чуть-чуть поломаться.
- Позови бровастого, - тихо и потому некстати вежливо попросила я.
- Что? - переспросил Витяня.
- Если я начну говорить громче, то напрягусь и могу случайно выпалить. Ты понял, Мишин? Позови своего ворошиловского стрелка. И больше не переспрашивай…
- Андрей! - интонация Мишина была совершенно бесцветной.
- Да? - откуда-то сбоку мгновенно возник бровастый. Уткнувшись в профиль Мишина, он повернулся ко мне и застыл.
- Слушайте, мальчики, - начала я и неожиданно почувствовала, как это тяжело - держать на прицеле двух здоровенных откормленных мужиков и одновременно говорить что-то связное. - Задание первое: вы вытаскиваете свои пистолеты и очень медленно, как черепашки в "Детском мире", опускаете их на пол перед собой…
- Валентина! - голос Мишина обрел наконец прежнюю уверенность. - Ты действительно дура!
- Мельцер, ты повторяешься. Задание второе: вы…
- Да послушай ты, психованная! - взорвался Мишин. - На что ты рассчитываешь? Ну, хорошо, заберешь наши пушки, запрешь нас в какой-нибудь дурацкий шкаф - на большее твоего куриного воображения не хватит. Дальше-то что? Ты - если не соучастница, то свидетель убийства двух человек - английского барона и кадрового американского офицера. Через пару минут здесь будут люди из Лэнгли, ты это понимаешь, дебилка?! За соучастие в убийстве подданного Великобритании тебя повесят, за причастность к смерти кадрового разведчика - посадят на электрический стул. Но даже если тебе удастся прорваться домой, - хотя без нас ты и километра не пройдешь, - там тебя за твое предательство колесуют. Я уже не говорю о твоей матери - она обречена.
- Я не имею никакого отношения к вашей грязи…
- Ой ли?! - Мишин картинно схватился обеими руками за сердце. - Ну, конечно, это не тебя вербовали, не тебе давали инструкции и доллары, не тебя возили на дачу, куда не каждый член Политбюро дорогу знает, не тебя подкладывали под нашего агента… - Витяня судорожно перевел дух и бросил взгляд на часы. - Это не ты выполняла наши задания, не ты летела на край света по поручению самой мощной в мире спецслужбы, это не с тобой связана крупномасштабная операция КГБ!.. Все записи твоих бесед с Гескином уже в Москве. Тебя снимали входящей в номер Гескина и разлегшейся с ним на диване. Протокол твоего допроса, который вела криминальная полиция Буэнос-Айреса, и репортаж о твоем пребывании на конспиративной вилле ЦРУ, возле трупа американского разведчика, уже завтра будут опубликованы во всех местных газетах. А эти газеты - чтоб ты знала! - и в Москву попадают. Ты - человек КГБ, неужели, Мальцева, это еще не ясно кому-то? Да хоть ты благословение от своего Любавичского ребе получи, хоть всю жизнь в бадузане пролежи - не отмоешься! Так что брось дурить, кончай эти дурости: нам надо линять отсюда, пока тут не устроили детский крик на лужайке. У тебя есть дом, есть интересная работа, есть любящая мать, и все это, хочу напомнить, в Москве, на родине. А без нас ты туда не попадешь, голуба, никак не попадешь. Потому что ты - набитая дура и дилетантка, решившая вдруг сыграть самостоятельную партию… Так не бывает, Валя, поверь профессионалу, - уже мягче добавил Мишин. - Как ни крути, ты везде проигрываешь.
Плакать я начала с того момента, когда Мишин заговорил о маме. Потом слезы полились в два ручья, а в конце этого монолога, логичного и страшного, как анализ крови больного лейкемией, я уже ревела во весь голос. Бессилие, ужасный зуд неотомщенной обиды, жалость к себе, ощущение абсолютной безвыходности - все это трансформировалось где-то под грудью в чудовищных размеров поршень с зазубренными краями, который выдавливал из моего измученного тела пугающие потоки слез.
За окнами взвизгнули тормоза.
- Вот сука! - бровастый ошпарил меня ненавидящим взглядом. - Сейчас из-за нее все поляжем!..
- Выбирай, - Витяня кинул короткий взгляд на окно и протянул мне руку. - Или ты с нами, или…
Я молча вложила в его ладонь пистолет - горячий, как мои слезы.
- Наверх! - прошипел Мишин.
Лестница, по которой бровастый, я и Витяня в качестве замыкающего боевой колонны КГБ гуськом взбирались на третий этаж, была выстлана выцветшей ковровой дорожкой и - странная вещь - почти не скрипела. То ли при строительстве подобных гнезд для шпионов учитывается все до мелочей, то ли мои милые соотечественники владели секретом бесшумного перемещения по вражеской территории, но мы взбирались наверх споро и тихо - как на скоростном бесшумном лифте. В какой-то момент, правда, я споткнулась и ударилась лбом о железную, словно совок лопаты, задницу бровастого, но тот даже не обернулся. "Господи, - подумала я, потирая ушибленный лоб, - надо же было дать такому монстру имя Андрей. Все равно что назвать очковую змею Настей…"
Мы добрались наконец до какого-то чулана на самом верху, бровастый откинул небольшой бревенчатый люк, и меня ослепил яркий сноп света. Андрей-Настя подтянулся, с изяществом художественной гимнастки перекинул свое огромное туловище на крышу, а затем протянул руку мне. Едва я коснулась этой широченной длани, еще несколько минут назад весьма нелюбезно закрывавшей одновременно мой рот, глаза, нос, уши и часть макушки, как взлетела наверх и мягко - опять-таки не издав ни звука - опустилась на черепичную кровлю.
Бровастый перевернулся на спину, вытащил из-за пояса внушительных размеров пистолет с навинченным глушителем и едва слышно клацнул затвором.
- Сколько? - спросил Витяня, улегшийся справа от меня и в точности повторивший операцию, проделанную бровастым.
- В доме двое, на колесах пара, один, думаю, за виллой… - Андрей говорил совершенно спокойно, будто сообщал Витяне номер лотерейного билета-пустышки.
- И?
- А что еще?
- Думаешь?
- Попробуем.
Еще две недели назад, став свидетельницей столь содержательного диалога двух взрослых людей, я бы наверняка решила, что нахожусь на крыше сумасшедшего дома, где прячется от санитаров пара буйных больных. Но сейчас я все воспринимала всерьез: нрав Витяни и его железного подельника уже не представлялся мне романтической версией извечно загадочной и бесшабашной русской души. В Аргентине я хорошо узнала, на что эта душа способна, и если жалела в те минуты кого-то, кроме себя, так только незадачливых подчиненных Рея Бердсли, имевших прекрасные шансы сыграть вслед за своим шефом в черный полиэтиленовый пакет.
Я очень осторожно приподняла голову и выглянула вниз. "Шевроле" на асфальтированном квадрате дворика уже не было - его заменили две замызганные колымаги неопределенного цвета. За рулем первой сидел молодой парень в широкополой ковбойской шляпе и как ненормальный вертел головой по сторонам. Второй, чуть постарше и погрузнее, стоял, опершись о капот другой машины, и высматривал что-то в кустах, окаймляющих виллу. Потом он неожиданно вскинул крупную голову и… Я тут же вернулась в исходное положение, то есть уткнула физиономию в ребристую черепицу, не без оснований опасаясь, что от столь частого соприкосновения с кровлей мой фас должен здорово напоминать цвет лица подвыпившего индейца из племени сиу.
- Ты бы поменьше дергалась, чувырла! - прошипел бровастый. - Прострелят твою дурью башку - охнуть не успеешь.
- Он что, всегда такой обаяшка? - шепотом поинтересовалась я у Витяни. - Или только когда из вольера выбегает?
- Цыц! Нашли время собачиться!.. - Мишин боком подполз к краю черепичной крыши и заглянул вниз. Вероятно, картина не доставила ему особого удовольствия. Он бормотнул себе под нос что-то неразборчивое, но очевидное и повернулся ко мне:
- Валентина, подруга нежная, красота несказанная. Если тебя возьмут - молчи. Ради себя и матери своей - молчи. Ты ничего не знаешь, приехала в командировку - и все. Баста! Одно слово о "конторе" - и тебя с твоей мамочкой положат на кладбище под двумя шестиугольными звездами. И имей в виду: что бы ни случилось, кого бы ни начали мочить, лежи на этом месте не шевелясь, как мертвая. Поняла?
Я кивнула. Хотя и очень хотела сказать Витяне, что я бы не шевельнулась в любом случае, даже если бы мне пообещали снизу Пулитцеровскую премию и заодно посадочный талон на советскую атомную подводную лодку, следующую по маршруту Буэнос-Айрес - Химкинское водохранилище.
- Андрей, прикрой меня!
Бровастый кивнул и, несколько раз бесшумно перекатившись, оказался в новой позиции. Теперь, как я поняла, он держал в поле зрения одновременно и двух мужиков внизу, и выход на кровлю.
Тем временем Витяня ужом соскользнул с кромки крыши, и уже через секунду я видела только его побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в кровельный конек. А еще через мгновение и они исчезли.
В тот же миг из люка, ведущего на крышу виллы, показалась чья-то голова и рука с короткоствольным автоматом…
29
Буэнос-Айрес. Конспиративная вилла
4 декабря 1977 года
…Я еще не видела лица незнакомца, но уже не сомневалась, что первым человеком, который окажется в поле зрения этого совсем не сказочного Карлсона, будет женщина с вымазанным черепичной пылью лицом и безумными глазами кошки, загнанной на высокое дерево стаей озверевших псов.
То есть я.
Видимо, находившийся по другую сторону люка бровастый Андрей просчитал такой ход событий намного раньше. Во всяком случае, он вдруг коротко подмигнул мне и, как на утренней гимнастике, поднял обе руки, в одной из которых был здоровенный пистолет с глушителем. Пока я тупо соображала, чего хочет от меня это незаконнорожденное дитятко Феликса Эдмундовича, незнакомец, оказавшийся широкоплечим светловолосым парнем, половину лица которого прикрывали темные солнцезащитные очки, высунулся из люка по пояс, увидел меня и молниеносно вскинул автомат…
- Стой! - почему-то по-русски крикнула я. - Не надо! Я…
- Подними руки, дура! - прошипел у него за спиной Андрей. - Он же тебя сейчас замочит!..
Тут до меня наконец дошло, на что намекал бровастый мгновение назад, но было уже поздно: незнакомец, сообразив, где таится реальная опасность, резко обернулся на голос и… И сразу после этого я стала свидетельницей картины, которая преследует меня даже сейчас, спустя много лет: затылок незнакомца вдруг словно взорвался изнутри, и уже через долю секунды его голова представляла собой огромную черно-красную опаленную дыру, обнаженную и пульсирующую… На фоне белокурых волос, доходивших почти до плеч парня, это жуткое зрелище напоминало извержение вулкана крови, лимфы и сгустков мозга в самом центре желтой пустыни.
Последним ощущением, которое я запомнила, было постыдное желание блевать. Затем я почувствовала, что сползаю куда-то вниз, в темноту…