- Да.
- Ты не должен приезжать в Москву, Юджин.
- Я обязан подчиняться приказам.
- Что скажет твоя мама, когда тебя погонят со службы?
- Мама будет счастлива. После папы осталось много долгов, и она ждет не дождется, когда меня уволят из ЦРУ, чтобы я поскорее сел на ее хрупкую шею.
- Они могут тебя просто убрать. Как твоего друга там, на вилле.
- Они все могут.
- Юджин, нельзя ли поговорить серьезно?
- Вэл, мы просто обязаны поговорить серьезно.
- Начинай.
- Лучше ты.
- Хорошо… - я загасила сигарету и подумала, что не знаю, с чего начать. - Видишь ли…
- Стоп! - Юджин поднял указательный палец. - Ты не готова к серьезному разговору, Вэл. И это очень кстати. Оглянись: кастильская кухня уже обходит нас с флангов. Метрдотель жадно подсчитывает доллары, которые перекочуют в его карман из твоего тощего командировочного бумажника. Давай поедим, а?
…"Капучино" был совершенно потрясающий - густой, вязкий и такой крепкий, что собственное сердцебиение напомнило мне барабанную дробь перед оглашением смертного приговора.
- Ты уверен, что за нами здесь не будут наблюдать?
- Хочу надеяться.
- Значит, опять импровизируешь?
- А ты сомневалась?
- Уолш знает?
- Догадывается, наверное. Впрочем, это не так уж важно. В конце концов, мы тебя завербовали. Что же удивительного, если я хочу напоследок проинструктировать своего агента? По-моему, все логично.
- Так ты будешь меня инструктировать?
- Обязательно, Вэл. Итак, пункт первый: не лги им.
- Что? - мне показалось, что я ослышалась. - Что ты сказал?
- Я сказал: не лги им… - только сейчас я поняла, как он измотался. По-моему, последние трое суток он не спал вовсе. - Как только вернешься, скажешь всю правду. Всю до конца. Они ничего тебе не сделают…
- Ты понимаешь, что говоришь?
- Неважно! - он дымил безостановочно, пепельница была полна окурков. - Скажи им, что мы тебе не поверили, что ты охмурила меня, что я пошел на служебное преступление и по собственной инициативе выпустил тебя из Аргентины… Короче, сделай все, чтобы они оставили тебя в покое.
- Ты сам не понимаешь, что несешь… - я накрыла своей ладонью его руку. - Юджин, все в порядке. Слышишь меня, все о’кей! Успокойся и перестань истязать себя! Меня не грызет больше совесть, я все хорошо поняла, я сделаю все, что вы мне сказали. Ты меня изумительно перевербовал. Блестяще. Легко. По-мужски. Я никогда не думала, что это так приятно - быть завербованной тобой. Правда, Юджин. Скажи мне только, кто тебя этому научил?
- Ты смеешься надо мной, Вэл?
- Дурак!
- Ты веришь мне?
- Да.
- Ты веришь, что я сделаю все, чтобы мы были вместе?
- Да.
- Поклянись.
- Клянусь мамой.
- Американцы клянутся Богом.
- У меня еврейская мама. Считай, что я поклялась Богом.
Он вдруг поцеловал мне руку - порывисто, как-то неумело, просто ткнулся носом, как теленок.
- Юджин, а у тебя во рту нет капсулы с ядом?
- Зачем?
- Ну, на прощанье ты бы меня поцеловал и в поцелуе передал эту ампулу. По-моему, очень романтично, а главное, в жанре.
- Если подождешь часок, то я съезжу. Она у меня в аптечке.
- Ждать целый час неохота. Может, съездим вместе? Пороемся в аптечке…
- Вообще-то это идея… - Юджин улыбнулся, вытащил бумажник и достал несколько купюр.
- Ты наносишь мне кровное оскорбление. Сегодня платит грузинка.
- Ты знаешь, о чем я подумал? - не обращая внимания на мои протесты, Юджин положил деньги на десертную тарелку. - Стоит ли терять целый час на дорогу? На расстоянии десяти метров от нас сколько угодно комнат, причем в каждой, - обрати внимание, - в каждой есть аптечка… При небольшой игре воображения любой из номеров этого отеля можно считать моей квартирой. Тем более что настоящая все равно далеко…
- Моя тоже.
- Значит, мы в равном положении, Вэл.
- А внизу мы запишемся, как мистер и миссис Браун?
- Почему именно Браун?
- В каком-то детективе я читала что-то похожее.
- О’кей, будем Браунами!
- А если в аптечке не найдется капсулы с ядом?
- Не расстраивайся. Я прихвачу с собой этот чилийский стручковый перец, который ты так и не попробовала. Действует страшнее стрихнина…
2
Небеса. Авиалайнер компании "Сабена"
12 декабря 1977 года
"Колесница свободы…"
Почти половину полета до Парижа я безуспешно силилась вспомнить, откуда всплыла в моем сознании эта фраза. Как назойливый мотивчик шлягера, она буравила мозг и не давала заснуть. Видит Бог, если бы посольские ребята с развернутыми плечами уголовников, призванных на дипломатическую службу по путевке комсомола, предложили мне в аэропорту погрузиться в анабиоз и очнуться уже в Шереметьеве, под бдительным оком своих коллег, я бы скорей всего согласилась. Потому что нет ничего страшнее для одинокой женщины, чем сочетание замкнутого пространства и невеселых мыслей.
"Колесница свободы…"
Она была довольно изящной и даже красивой, эта колесница - длинная, как сигара, серебристо-алая "каравелла", словно созданная специально для того, чтобы приземляться в самом прекрасном городе на свете - Париже. Наблюдая первые два часа полета за пассажирами, читающими "Пари-матч", пьющими вино и коньяк, напропалую флиртующими со стюардессами или откровенно клюющими носами, я пришла к выводу, что и они в подавляющем большинстве были рождены на свет исключительно с той же целью.
Сама же себе я напоминала наспех сколоченную из фанеры и перевязанную бельевой веревкой посылку с сухофруктами, которую грузчики из советского посольства в Буэнос-Айресе передали бельгийской стюардессе, сурово наказав переправить ее в Москву бедным родственникам, страдающим авитаминозом. Впрочем, если отбросить метафоры, так оно и было.
Мой сосед, хмурого вида и неопределенного возраста носатый господин (такому носу позавидовал бы даже Сирано де Бержерак), был, по всей видимости, самым веселым попутчиком на свете: этот тип заснул мгновенно, даже не поздоровавшись, как только плюхнулся в соседнее кресло и пристегнул ремень. В принципе, учитывая тщетные поиски автора идиомы "колесница свободы", а также малосимпатичную внешность попутчика, такой ход событий меня вполне устраивал. Я продолжала предаваться своим размышлениям и, вполне возможно, уснула бы в конце концов, однако где-то на третьем часу полета включилось радио. На безукоризненном французском, причем с такой доверительностью, словно сообщала, что находится на третьем месяце беременности, стюардесса выдала информацию о том, что мы пролетаем над каким-то архипелагом. Под воздействием этого тона Бержераку, видимо, приснилось нечто очень интимное, ибо без всякого объявления боевых действий он вдруг начал с пугающей силой храпеть. Хоботообразный нос моего соседа трепетал, губы вибрировали, словно подключенные к электросети, а язык то и дело вываливался наружу.
Я поежилась. Храп незабвенного сэра Джеральда, спровоцированный двумя таблетками люминала, по сравнению с этим могучим оргазмом носоглотки казался чмоканьем грудного младенца, выронившего соску.
Я нажала кнопку вызова стюардессы.
- Да, мадам?
Своей красотой и свежестью, а главное, совершенно беззаботным выражением лица эта телка сразу же вызвала во мне глубокую неприязнь.
- У меня проблема, мадемуазель, - сказала я, дождавшись, когда сосед сделает короткую паузу для вдоха.
- Слушаю, мадам.
- Вы можете что-нибудь сделать с этим мсье? - я выразительно кивнула на Бержерака.
- Простите, мадам, я не поняла.
- Разве вы не слышите, как он храпит?!
- Слышу, мадам, но инструкция категорически запрещает нам без надобности будить пассажиров.
- А убить его нельзя? Или хотя бы оглушить до посадки?
- Увы, мадам, - улыбнулась стюардесса.
- Что же мне делать?
- Постарайтесь уснуть.
- Вы же видите, это невозможно даже теоретически!
- Но, мадам… - на красивом лице бельгийки промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее работу мысли. - Я даже не знаю, чем вам помочь…
- Ладно, - я махнула рукой, поняв, что просто срываю на этой смазливой девке свое раздражение. - Тогда принесите мне коньяку.
- Момент, мадам, - лицо стюардессы просветлело. - Вам "Метаксу" или "Курвуазье"? Есть еще хороший испанский коньяк, но я его не пробовала…
- А от чего можно быстрее вырубиться?
- О мадам, тогда вам лучше всего выпить хорошего шотландского виски без содовой! - она чуть наклонилась ко мне. - Поверьте, я знаю это на собственном опыте. "Джонни Уокер" - это то, что вам надо…
Бержерак издал особенно страшный рык, прозвучавший как восклицательный знак после рекламы виски.
- Ладно, тащите "Джонни"…
Бержерак вдруг затих. Над нами воцарилась оглушительная тишина. Осторожно, чтобы не спугнуть сладостное мгновение, я покосилась на соседа. Его глаза были открыты. Мало того, взгляд этого хоботоносца в добротном темно-синем костюме и ярком галстуке зафиксировался где-то на уровне моей груди. Монстр уставился на нее так, словно увидел чемодан, битком набитый долларами, и не может понять, спит он или грезит наяву.
Я щелкнула перед его носом пальцами, стараясь хоть как-то отвлечь внимание Бержерака. Но он даже не моргнул.
- Вы так можете окосеть, мсье, - сказала я по-французски.
- Only english! - не отводя взгляда, прохрипел Бержерак. - Правда, - добавил он уже на французском, - есть только одна вещь на свете, которая может заставить меня говорить на языке этих лягушатников.
- Бутылка коньяка с похмелья?
- Ваша восхитительная грудь, мадам! Только это и ничто другое! - мой сосед просыпался буквально на глазах, и его энтузиазм начинал меня пугать. - Я хочу поднять тост за садовника, который вырастил такое чудо.
- Вам знакомо выражение "самолетное хамло"? - вежливо поинтересовалась я.
- Переведите, пожалуйста, на английский, я что-то со сна плохо соображаю.
- Мадам, ваше виски, - проворковала где-то над моим ухом стюардесса.
- Что?! - Бержерак попытался вскочить с кресла, но ремень бросил его обратно. - Я не узнаю авиакомпанию "Сабена"! Где утонченность фламандцев? Куда девалась принципиальность валлонов? Наполнять эту восхитительную грудь, это дивное творение создателя, мерзким пойлом шотландских пастухов?!
Стюардесса прыснула.
- Шампанское! - провозгласил Бержерак и взмахнул носом, как платком. - "Вдову Клико"! За мой многострадальный счет!
Стюардесса вопросительно взглянула на меня.
- Все что угодно, лишь бы он снова не заснул, - кивнула я.
- А что делать с виски?
- Дайте сюда, - протянул волосатую руку Бержерак. - И как только люди пьют этот отвратительный самогон!
Стюардесса, с трудом сдерживаясь, чтобы не заржать, подала ему стакан и исчезла.
Бержерак с омерзением отхлебнул сразу половину виски и состроил немыслимую гримасу:
- Так я и думал! Если это "Джонни Уокер", то я - русский.
- А вы не русский?
- Похож? - грозно поинтересовался Бержерак.
- Очень.
- Чем же?
- Хорошо разбираетесь в спиртном.
- Не порите чушь, мадам! - отмахнулся Бержерак и залпом допил остатки виски. - Русские никогда не разбирались в качестве алкоголя. Только в количестве. Здесь они very special - самое то!
- Так кто же вы тогда?
- Янки, кто же еще?! - носатый окинул меня взглядом Наполеона, покидающего Аустерлиц. - Только стопроцентный американец способен сказать женщине всего несколько слов и навек покорить ее сердце.
- Вы имеете в виду свою маму?
- Я имею в виду вас, мадам! А вот и шампанское! Благодарю вас, мисс, вы очень любезны.
На подносе у стюардессы искрились два изящных бокала.
Стопроцентный американец галантно протянул мне шампанское, потом подхватил второй бокал и, кивком проводив стюардессу, заявил:
- Ваша грудь, мадам…
- Может, для приличия начнем с глаз?
- Почему с глаз? - на лице Бержерака читалось искреннее удивление. - Глаза как глаза. А вот грудь…
- Послушайте, вы мне надоели!
- Если позволите, мадам, я хотел бы закончить свою мысль… - он укоризненно посмотрел на меня, затем пригубил шампанское и довольно чмокнул. - А вот здесь все правильно. Это "Вдова Клико". Итак… Ваша грудь, мадам, вызвала во мне совершенно незабываемые воспоминания, которыми я сейчас же хочу поделиться с вами…
- Может, не стоит? - с надеждой спросила я. - Зачем тревожить и без того травмированную психику?
- Если бы я мог, если бы я мог! - Бержерак горестно помотал головой. - Но я не могу. Признания рвутся из самой глубины моего сердца, хочется делиться, вспоминать, наводить мосты памяти между прошлым и будущим…
Он разволновался так, что пролил шампанское на брюки, засуетился, пытаясь промакнуть их салфеткой, пролил еще полбокала, потом махнул рукой и вновь вцепился в меня.
- Шесть лет назад я отдыхал в Майами-Бич, штат Флорида. Стояло прекрасное лето…
- Послушайте, мистер…
- Ах да, - всплеснул руками американец. - Я даже не представился, так взволновала меня ваша волшебная грудь. Меня зовут Джон!
- Удивительно редкое имя.
- Вы находите?
- Извините, Джон, я провела в Аргентине очень сложные дни и по-настоящему устала. Если вы не возражаете, я слегка вздремну, а потом мы продолжим нашу упоительную беседу. Не расстраивайтесь, храпеть я не буду. Обещаю вам.
- Так я храпел? - в голосе Джона отчетливо звучало отвращение.
- Несмотря на психические стрессы, вы очень догадливы.
- Я в жизни никогда не храпел. Неужели я…
- Вы не просто храпели, сэр, - я почувствовала, что зверею. - Вы бурлили, как десяток сливных бачков в общественном сортире, вы клокотали, как вся канализационная система вашего сраного Нью-Йорка, вы извергали звериные вопли, которые еще не идентифицированы в природе, вы издавали во сне звуки, на которые вряд ли способны даже двести сексуально озабоченных андалузских быков. Вы - феномен храпа! Во время сна вас необходимо изолировать от общества, пока кто-нибудь не стал жертвой эсгибиционистских вывертов вашей проклятой Богом носоглотки. Вам нужен одновременно отоларинголог, психиатр и проктолог.
- А проктолог зачем? - уныло спросил Джон.
- Чтобы он в спешном порядке замуровал ваше анальное отверстие. Ибо эти позорные звуки доносились и оттуда тоже.
- Вы меня очень расстроили, - огорченно признался Джон. - Вы высказали эти страшные упреки совершенно убийственным тоном. Так предъявляет обвинение в растлении малолетних окружной прокурор штата Иллинойс.
- Мне очень жаль… - сон, о котором я мечтала весь полет, наконец-то начал тяжелить веки. - Так вы не возражаете, если я немного посплю?
- Спите спокойно, мадам, - на какое-то мгновение его лицо преобразилось: с него как бы слетела шутовская маска, осталось только выражение заботы и тепла. А может, мне это просто показалось. - Я подумаю пока над вашими суровыми обвинениями. Это ведь ужасно, если вы правы…
Париж, как и по дороге в Аргентину, начался для меня с мощного толчка шасси, от которого я и проснулась. Несколько секунд я возвращалась к действительности, силясь вспомнить, что же мне снилось. Но ничего не вспомнила, кроме ощущения руки на плече - теплой, сильной и какой-то трепетной. Руки Юджина…
- Париж, мадам! - Джон уже надвинул на лоб широкополую шляпу с загнутыми полями. - Я знаю здесь пару неплохих местечек, где можно от пуза пожрать и от души повеселиться. Может, составите компанию? Тем более что я еще не все сказал о вашей сногсшибательной груди.
- Боюсь, придется отложить вашу культурную программу до следующего раза, - я открыла сумку, извлекла зеркальце, прочие косметические причиндалы и начала приводить себя в порядок. Хотя для кого я это делала? И кто в Париже мог оценить мои судорожные потуги выглядеть красивой и беззаботной?
- Я серьезно! - Джон надвинул шляпу еще ниже. - Примите мое приглашение, и я даже готов целых два часа не затрагивать тему вашего бесподобного бюста. Хотя, видит Бог, мне легче было бы год не видеть виски.
- Спасибо, Джон, но я и вправду не могу.
- Какие-то проблемы? Провозите наркотики? Ревнивый муж встречает у трапа? Вас разыскивает "Сюртэ Женераль"? Вы личный секретарь Жискар д’Эстена?
- Париж для меня - только транзитная остановка. Через несколько часов я улетаю в Москву…
- Так вы русская?
- Еще какая.
- Скажите, мэм, а в России много женщин с такой грудью?
- Думаю, немало.
- Не может быть! А с чем это связано? С климатическими условиями? С какими-то особыми диетами?
- С широтой души.
- О’кей! Даю вам слово, что как только позволят дела, первым же рейсом вылечу в Москву.
- Желаю удачи, Джон.
- Счастливо, Вэл.
…И только когда его шляпа скрылась в густой толпе, я сообразила, что не называла ему своего имени.
3
Париж. Международный аэропорт Орли
Ночь с 12 на 13 декабря 1977 года
Эскалатор, как ленивая серебристая река, выбросил меня в бурлящее море людей с чемоданами, саквояжами, кейсами, зонтами. Пахло свежим печеньем и зимой. Площадь перед аэропортом, сверкавшая неоном за стеклянными стенами-витражами Орли, была припорошена первым снегом. Франция уже начинала готовиться к Рождеству…
Никто меня не ждал, не встречал, не бросался в объятия и даже не спрашивал, который час и каким рейсом я прилетела. Потоки загорелых и белозубых, в меру упитанных и прекрасно одетых женщин и мужчин лились по холлам и переходам, а воркующий голос женщины-информатора, витавший над ними, словно напоминал этим людям, что огромный, яркий и беззаботный мир с нетерпением ждет их - в Сан-Пауло, Йоханнесбурге, Рейкьявике, Монреале, Бангкоке, Аделаиде… Собственно, им даже не надо было напоминать - они и так прекрасно это знали.
Я зачарованно стояла в самом центре этого всемирного перекрестка, где люди, не дожидаясь, пока вспыхнет зеленый глаз светофора, сами прокладывали себе дорогу, сами находили свои залы и секции, свои авиакомпании и самолеты, потому что это был их перекресток, их дороги, их жизнь…
Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Юджин оказался хотя бы на минуту здесь, в этом гигантском людском муравейнике. Именно сейчас, перелетев через Атлантику и оказавшись по другую сторону океана, я наконец поняла, почему мне было так хорошо с этим полумальчишкой, полумужчиной. Юджин был одним из тех людей, без которых Орли выглядел бы, как мрачный памятник из холодного бетона и отчужденного стекла. Мне были абсолютно безразличны меха и лайковые портпледы этих женщин и мужчин, меня совершенно не трогали их слепящие драгоценности, роскошные дубленки, породистые, идеально выбритые лица и лебединые шеи, благоухавшие тончайшими духами. Уверенность в себе - вот чем буквально дышала эта толпа и чего мне так не хватало. А в Юджине эта уверенность перехлестывала через край и мелкими брызгами освежала мое лицо, мою душу, мою плоть…
Я вздохнула и, как кролик, завороженный неоновым взглядом удава, поплелась к ярко освещенной витрине бистро. Посидеть одной, побыть эти шесть часов наедине со своими мыслями, заштукатурить наглухо эту палитру ярчайших цветов серыми воспоминаниями о Мытищах, о Москве, о зловещем здании у метро "Дзержинская"…
- Мадам?