- Они могут поинтересоваться, какими фактами ты располагаешь…
- Их много. Назовешь один: в моем распоряжении есть пачка превосходных фотографий, на которых запечатлены ты и твой куратор из ЦРУ в постели.
- Ты блефуешь!
- Хочешь проверить?
- Где гарантии, что этими снимками располагаешь только ты, а не, скажем, все руководство КГБ? - задавая этот вопрос, я внутренне поражалась собственному хладнокровию. В любой другой ситуации от таких бесед меня бы уже давно вывернуло наизнанку. Но в том страшном разговоре все шлюзы для эмоциональных выплесков были наглухо перекрыты. Просто два зверя боролись за свою жизнь. Впрочем, не совсем так: я боролась сразу за две жизни.
- Гарантии? - Витяня хохотнул. - Они появятся минут через пятнадцать. Как только придут в себя и застегнут штаны. Неужели ты не понимаешь: если бы эта интернациональная порнуха попала к нашим, в Орли тебя встречал бы не консульский хмырь в звании старлея, а пара санитаров с носилками, чтобы отволочь твой труп в ближайший морг? В том-то и дело, что ты справилась со своим заданием, и у наших есть основания тебе верить. Кто-то, кстати, заработает на тебе пару звезд на погоны, а то и орден. Просто я слишком долго в этом говне, чтобы надеяться на кого-то еще, кроме себя. И потому подстраховался. Как видишь, пригодилось в черный день.
- Но как тебе удалось?..
- Неважно. Главное то, что ты выдержала испытание, которое не каждому мужику по силам, и потому я тоже не играю крапом. Все честно, подруга: снимки у меня, моя жизнь - у тебя. Баш на баш.
- И что дальше?
- Ты спросишь у своего связного, где и как я могу встретиться с их людьми. Без глупостей и ковбойских штучек со стрельбой из проезжающего автомобиля. По-деловому, спокойно. Им это тоже небезвыгодно, в конце концов я в "конторе" больше десяти лет и могу о многом рассказать. Единственное условие - моя физическая неприкосновенность. В противном случае погибнешь ты плюс еще парочка идиотов с их стороны, которые попытаются привести приговор в исполнение.
- А если они не согласятся?
- Тогда, подруга, мы оба проиграли. Единственное, что я могу обещать тебе в этом варианте: в другой жизни мы уже не встретимся - по разным камерам разведут.
- А что насчет Андрея?
- Андрей - это та жертва, которую я во искупление собственных грехов уже возложил на многострадальный алтарь ЦРУ. Если твои друзья захотят убедиться в этом, я могу представить исчерпывающие доказательства.
- Как я свяжусь с тобой?
- О, наконец-то наша беседа стала принимать конструктивный характер… - Витяня смял пустую пачку "Лакки Страйк" и без разрешения подцепил мою сигарету. - В нужное время тебе позвонят и спросят, кто сидел с тобой за одной партой в пятом классе. Ты, кстати, помнишь?
- Да.
- Вот и замечательно. И последнее. Наш джентльменский уговор в силе до тех пор, пока ты выполняешь все мои условия плюс еще одно: никто, подчеркиваю, ни один человек в Москве не должен знать о нашей сегодняшней встрече. В последний раз мы с тобой виделись глубокой ночью, на границе Аргентины и Чили. Договорились?
Я кивнула.
- А теперь посмотри внимательно, что у тебя с чулком. По-моему, он пополз…
Я чуть отодвинулась от стола и взглянула на свои ноги. Оба чулка были в полном порядке. Когда я подняла голову, Витяня уже испарился. Только тоненький дымок от притушенной сигареты напоминал о человеке, с которым я провела самые страшные минуты в своей жизни…
Мой встречающий появился только через час, когда я уже начала прислушиваться к сообщениям по радио. Широкое веснушчатое лицо, курносый нос и какое-то болезненно-озабоченное выражение лица - вот и все, что запомнилось мне в "консульском хмыре", надевавшим в День Победы (к которому он наверняка не имел никакого отношения) погоны старшего лейтенанта.
Убедившись, что я - это я, хмырь долго тряс мою руку, задал несколько вопросов о самочувствии во время перелета через Атлантику, поинтересовался, как мне понравилась Аргентина, раз тридцать извинился за опоздание ("Понимаете, в Париже такие страшные пробки, хоть вообще не пользуйся автомобилем") и уже под занавес, замявшись, сказал:
- Валентина Васильевна, у меня к вам большая просьба.
- Да, слушаю вас, - церемонно отозвалась я, хотя прекрасно знала, о чем он попросит.
- Это досадное недоразумение с моей задержкой… Если вас не затруднит, скажите там, пожалуйста, что я встретил вас вовремя, хорошо?
- Ну конечно.
- Большое вам спасибо! - в этот момент на курносом лице старлея можно было печь оладьи - так оно засветилось. - И передавайте привет Москве.
- Если долечу, непременно передам…
- Простите? - его лицо приняло озабоченное выражение.
- Ну, с самолетами разное бывает…
- С вашим не случится ничего! - твердо заявил хмырь. Выглядело все это довольно смешно, но на душе у меня почему-то стало спокойнее…
4
Москва. Международный аэропорт Шереметьево
13 декабря 1977 года
Здоровенная деваха с плечами толкательницы ядра и открытым честным лицом комсорга стояла у выхода на трап и заученно повторяла:
- Не кучкуйтесь, граждане пассажиры, не кучкуйтесь…
"Граждане пассажиры" - в большинстве своем иностранцы в дубленках, шубах и диковинных меховых шапках, высоченных, пышных и таких затейливых, что даже нанайцы залюбовались бы, - русского языка в большинстве своем не знали, а потому галдели не переставая и делали как раз то, от чего их предостерегала вышеуказанная деваха в форменном кителе Аэрофлота. То есть гурьбой валили к выходу, весело подталкивая друг друга. Их энтузиазм был понятен: турист, даже если он прилетает в самое скучное место на земле, возбужден по определению. А тут Москва…
Я вжалась в кресло, закрыла глаза, чтобы созерцание модной зимней одежды сезона 1977/78 не вызывало головных спазмов, и попыталась хоть немного расслабиться. Ни малейшего желания кучковаться я не испытывала. Мало того, мне вообще не хотелось выходить из самолета. Моя бы воля, осталась бы тут навсегда и…
- Гражданка, вы чего?
Голос, прозвучавший надо мной, был грудным, чуть хрипловатым и не лишенным человеческих интонаций. Как-никак, международная авиалиния, а не какой-нибудь Усть-Кут - Нарьян-Мар.
- Что "чего"?
- Я говорю, почему не выходите? - стюардесса нагнулась ко мне ближе, и ее грудь, похожая на колеса "МАЗа", едва заметно колыхнулась. - Вам нехорошо?
- Кучковаться неохота.
- Так ведь все уже вышли!
Салон был действительно пуст. Раскатав свернутое пальто, я с трудом просунула в него руки, потом стащила с верхней полки сумку, закинула ее за плечо и, как собака, которую выгоняют в непогоду из теплого дома, поплелась к выходу.
Решетчатая площадка отечественного трапа откликнулась на мое возвращение мелкой дрожью. Было очень холодно и сыро. Беззвучно падал снег, серый и мелкий, как перхоть с головы старого холостяка. И вообще все показалось мне серым: небо, нависшее прямо над головой, здание терминала с лозунгом "Пятилетку - в четыре года!", длинный ряд самолетов с опущенными носами, лица одетых в зэковские бушлаты технарей, деловито сновавших вокруг…
Подсознательно я готовила себя к какой-нибудь встрече, скорее, неприятной, нежели торжественной. Я так привыкла за эти недели к чьей-то опеке, вниманию, просто слежке, что даже представить себе не могла, что свободно, как все нормальные люди, пройду таможенный контроль, выйду на площадь, возьму такси, поеду домой и не наткнусь при этом на Витяню или Габена.
Но меня не встречали.
Безусый пограничник смерил меня презрительным взглядом, с размаху, словно уничтожая зловредное насекомое, шлепнул штамп на мой загранпаспорт, после чего я перестала для него существовать.
На таможенном досмотре я заработала еще один взгляд. Правда, не столь презрительный, но тоже не материнский. Неопределенных лет таможенница с волосами цвета спитого чая весьма равнодушно отнеслась к моему чемодану и сумке, ограничившись тремя вопросами:
- Контрабанду ввозите?
- Нет.
- Оружие?
- Нет.
- Порнографическую литературу?
- А что вы считаете порнографической литературой?
- Ввозите или нет? - она разговаривала со мной тоном главврача в психушке.
- У меня с собой несколько парижских журналов… Я их пока толком не просмотрела, но вполне допускаю, что какая-нибудь голая задница там обязательно фигурирует…
- Голая задница - это еще не порнография, - авторитетно сказала таможенница.
- А больше мне вас нечем порадовать.
- Проходите. Следующий…
На стоянке притулилось несколько "Волг" с шашечками на боку. У всех машин передние решетки были подвязаны от мороза кожухами, словно у них болели зубы. Я вдруг подумала, что желто-зеленогрязный цвет, в который выкрашены московские такси, в своем, так сказать, чистом виде в природе не существует. Такой цвет мог придумать только сторож морга. Или посудомойка в заводском пункте общепита, которой всю жизнь приходится заливать сухую горчицу водой, а потом получать удовольствие, наблюдая за лицами клиентов, рискнувших обмакнуть в эту гадость загнувшуюся от клея и целлюлозы сосиску.
- Куда едем? - молодцеватый таксист в фуражке и короткой кожаной куртке на молнии появился откуда-то из-за машин, словно сидел там в засаде.
- На Масловку.
- Сколько дашь?
- А сколько просишь?
- Чирик.
- Давно из тюрьмы?
- Сроду не сидел.
- А кто грабить научил?
- Жизнь научила, подруга, - ухмыльнулся таксист. - Так поедем или здесь заночуешь?
- Поедем…
Наблюдать за проносившимися в грязных окнах "Волги" видами покосившихся деревянных домов и монотонных новостроек после прекрасной экзотической Аргентины было одновременно противно и интересно. Все равно как после красочного спектакля из жизни титулованных особ попасть за кулисы и увидеть венценосца в шлепанцах и подштанниках, распивающего бутылку "Жигулевского". Я и раньше догадывалась, что "лицо обновленной Москвы" - отнюдь не воплощение гениального замысла. Но только теперь, въезжая по Ленинградскому шоссе в столицу, я по-настоящему поняла, как уныло и безнадежно это нагромождение бетона, рубленого камня в цоколе, вылинявших от дождя и солнца лозунгов и мутных от снега и грязи стекол. Ужасно вдвойне, ибо выражение человеческих лиц было примерно таким же.
Гармония ущербности…
Моя единственная краса и гордость - однокомнатная кооперативная квартира, купленная на мамины деньги и превратившаяся в ее хронический долг, дохнула на меня, как преданный пес, теплом и радостью. Она только что хвостом не виляла. Все стояло на своих местах, точно и не было этих сумасшедших недель, в корне изменивших мою жизнь. Я скинула пальто, туфли, затолкала в угол чемодан и сумку, забралась с ногами на мою любимую тахту, осторожно потрогала свалявшуюся шерсть старого пледа и вздохнула. Ритм и содержание моей жизни были сломаны резко и болезненно, я разучилась принимать элементарные решения. Например, что теперь делать? Завалиться спать? Идти на работу? Сообщить маме о своем приезде? Позвонить подруге? Заскочить на рынок и купить хоть какую-то еду? Сама себе я напоминала больную в реанимации, разбитую параличом, покинутую близкими и друзьями и осознавшую вдруг, что все прежние радости жизни, все те элементарные вещи, о которых она раньше просто не задумывалась, все те незамысловатые мелочи, из которых и складывалось ровное и, в целом, довольно беззаботное ее существование, стали вдруг совершенно недосягаемы. Как работать, если неохота жить? Как любить, если тебя предали? Как доверять, если никому не веришь?..
Телефон зазвонил неожиданно и властно.
- Да?
- С приездом, Валентина Васильевна.
Голос был женский, приятный, чем-то знакомый, но ничего хорошего не сулящий.
- Спасибо, кто это?
- Мы как-то провели с вами несколько минут в моей машине. По дороге на дачу…
- Ах да… Ксения Николаевна. Помню.
- Как перелет?
- Спасибо, нормально.
- А Париж?
- Я его толком и не видела.
- У вас усталый голос.
- Зато у вас очень бодрый. Даже завидно.
- Нам надо встретиться.
- Пожалуйста…
- Напротив вашего дома есть магазин хозтоваров, не так ли?
- Во всяком случае, был до моего отъезда.
- Я подъеду через час. Спуститесь, пожалуйста.
У этой дамы была потрясающая манера вести диалог: она знала, чего хотела. Интересно, как она вела себя наедине с мужчиной?
- Алло!
- Я слушаю.
- Вы помните мою машину?
- Да.
- Значит, через час.
Она даже не потрудилась поставить в конце фразы вопросительный знак. Приказ начальника… Таким тоном собаководы обычно подают команды. "К ноге", например. Или - "Лежать!"
Подчиняясь последней команде, я вырвала из розетки вилку телефона, легла и накрыла голову подушкой…
5
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова
13 декабря 1977 года
Все в жизни повторяется. Тот же "Москвич", залепленный, как и все другие машины, грязью вперемешку со смерзшимся снегом, та же дама, не выпускающая из уголка чувственного рта тонкую сигарету, тот же маршрут по Рублевскому шоссе и налево, те же ворота… Даже улыбка этой змеи с лебединой шеей и руками краснопресненской ткачихи была точно такой же, как тогда, в первый раз, когда она выключила мотор, подбросила на ладони ключ зажигания и сказала:
- Приехали.
Я знала, кого увижу в низкой гостиной трехэтажной деревянной дачи, окруженной высоченными заснеженными пихтами и похожей на увеличенную в несколько раз избу лесника в глухом бору. Я знала, чем будет занят этот человек и как он встретит меня… Кто-то из великих сказал, что знание приносит радость. Наверно, он имел в виду каких-нибудь других людей.
Андропов сидел в глубоком кресле, спиной к огромному, во всю стену, окну и любовно очищал серебряным ножичком нежную кожуру с яркого, как огонь, персика. Да, ситуация повторялась почти в точности. "Почти" - потому что в холле пребывала еще одна личность - нестарый патлатый чувак, перезрелый плейбой, одетый в линялые синие джинсы и джемпер, скроенный из множества цветных лоскутков. Он сидел чуть в стороне от Андропова на невысоком табурете и внимательно разглядывал свои ногти.
Увидев меня в проеме двери, Великий Пожиратель Южных Плодов на мгновение оторвался от персика, кивнул мне с такой будничностью, словно это не по его монаршему изволенью меня, как простую бандероль, бросали из конца в конец света, и вернулся к прерванному делу.
- Садитесь, Валентина Васильевна, - сказал "плейбой", указав на кресло.
Презирая себя за все сразу, я села.
- А вам к лицу заграница… - Андропов завершил наконец предварительный ритуал и вонзил в персик явно не искусственные зубы. - Угощайтесь! - он радушно повел рукой в сторону вазы с фруктами.
- Спасибо, я сыта.
- Я хочу представить вам моего помощника, Матвея Ильича Тополева.
"Плейбой" привстал с табурета и церемонно нагнул голову. Я подумала, что ничего хорошего от встречи с этими типами ждать не приходится.
- Юрий Владимирович, разрешите задать вопрос?
- Узнаю профессиональную хватку, - хмыкнул Андропов.
- Так да или нет?
- Слушаю вас.
- В прошлый раз, покинув этот теремок, я отправилась с вашей подачи в Буэнос-Айрес. Надеюсь, после сегодняшней беседы я вернусь домой?
- Вы хотите услышать ответ немедленно?
- Да, если можно.
- Позвольте полюбопытствовать, зачем?
- У меня есть кое-какие дела в редакции.
- У вас нет дел в редакции.
- Что? - даже тогда мне еще казалось, что Андропов способен на шутки.
- А вы разве не знаете? - он недоуменно пожал плечами и потянулся за очередным персиком.
- Я прилетела три часа назад.
- Ах да, ну да… - его рука с серебряным ножичком на какое-то мгновенье застыла в воздухе. - Вы же уволились.
- Я?
- Вы, конечно. Написали заявление об уходе по собственному желанию и поставили подпись, - Андропов изящно расписался в воздухе ножичком.
- А я никому не сказала, почему?
- Ну, поделились, конечно, с несколькими коллегами, - ввязался в разговор Тополев. - Опять-таки редактор ваш в курсе…
Я почувствовала, что от гнева, душившего меня изнутри, мое лицо превращается в факел. Конечно, эти мерзавцы смеялись надо мной, зачем-то им было нужно завести меня, заставить огрызнуться или сморозить какую-нибудь глупость…
"Ты по-прежнему одна, - я услышала голос Юджина совсем рядом, словно он был здесь, в этом страшном доме. - И я не знаю, сколько продлится это одиночество - год, пять, десять лет, всю жизнь… Ты умница, и тебе не свойственны глупые поступки. Но если ты почувствуешь, что находишься на грани срыва, переведи дух и подумай. Как следует подумай, Вэл, и спроси себя: в чем причина? И ты поймешь, что тебя просто подводят к этому состоянию, с тобой играют, тебя провоцируют…
- Кто из нас русский, Юджин, - ты или я?
- Андропов…"
- Может, вы и меня введете в курс дела? - мой голос казался мне чужим. - Если я написала заявление об уходе по собственному желанию, значит, у меня были серьезные причины?
- Ну, разумеется! - поддакнул Тополев. - Вы намерены написать книгу.
- Книгу, вот как?.. - я постепенно приходила в норму. Еще несколько усилий, еще немного… - Может, подскажете, о чем?
- Охотно, - тонко улыбнулся "плейбой". - Сборник театроведческих эссе. Вы, кажется, даже договор заключили с издательством.
- Ну как же! А потом сразу побежала в редакцию и накатала заявление.
- Вот видите, Валентина Васильевна, как хорошо вы все помните, - Андропов почти завершил очистку второго персика, и было неясно, что именно так порадовало шефа КГБ - моя вернувшаяся память или непрерывная спираль кожуры, стекавшая из-под его холеных рук.
- Юрий Владимирович, а где именно я буду писать свои эссе? - я уже вошла в ритм беседы и с облегчением почувствовала, что желание послать этих монстров ко всей их родне перестало ощущаться столь остро. - В Лефортово?
- Я же говорил тебе, Матвей, что наша гостья - женщина незаурядная, с весьма специфическим чувством юмора, а главное, чрезвычайно импульсивная.
Андропов сказал это так, словно я все еще находилась в Аргентине.
- Я уже заметил, Юрий Владимирович.
- Кстати, именно эта импульсивность, столь свойственная творческим натурам, сыграла с нашей гостьей злую шутку… - Андропов обдал меня ледяным взглядом, и я поняла, что возвращена из-за границы на место беседы. - По ее вине был сведен на нет труд, на который мы потратили уйму сил и времени, поставлена под угрозу жизнь нескольких десятков людей, в том числе ее собственная.
- Мне казалось…
- Я еще не закончил разговаривать с Матвеем Ильичом, - осадил меня Андропов и вновь повернулся к Тополеву. - Короче, хлопот с ней у тебя будет предостаточно… - Андропов бросил взгляд на часы. - Поднимитесь наверх.
Тополев встал.
- Пойдемте, Валентина Васильевна, нам надо кое о чем потолковать…
Я молча кивнула Андропову и поднялась вслед за Тополевым наверх, отметив про себя, что для избранного имиджа у него слишком костлявая задница.