- Я добился от своего босса полной автономии в этой акции. Можете не беспокоиться.
- Хорошо. Уповаю на ваше благоразумие и инстинкт самосохранения, господин Спарк. Итак, я полагаю, что мы с вами по уши в дерьме. Чтобы убедить в этом себя и вас, мне бы хотелось услышать ответы на несколько вопросов.
- Не возражаю.
- Как мне кажется, ваши боссы не санкционировали установление сексуального контакта с небезызвестной вам дамой, так?
- Так.
- Как мне кажется, означенная дама также не проинформировала об этом мое руководство в Москве, так?
- Так.
- Кроме того, мне кажется, что вы, желая спасти ее от ваших боссов, перевербовали ее, с тем чтобы они имели возможность использовать ее в Москве. Так?
- Так.
- Мне также кажется, что тиражирование фотографий сугубо личного характера, которые вы так бережно уложили в свой карман, чревато самыми суровыми последствиями сразу для трех человек - для вас, для вашей дамы и для меня. Так?
- Вы-то при чем?
- Лишившись этих, как вы изволили выразиться, отменных козырей, я автоматически лишаюсь и своей головы. А мне, господин Спарк, очень хочется ее сохранить. Привычка, знаете ли.
- Я ответил на ваши вопросы, - тихо сказал Юджин. - А теперь жду ваших предложений.
- Я конченый человек в КГБ, Спарк! - так же тихо ответил Мишин. - Меня уже списали, а сейчас ищут, чтобы прихлопнуть, как назойливую муху на свадебном пироге. Это вопрос времени, а не принципа. Но, заметьте, я не шантажирую вас, хотя как профессионал вы не можете не понимать, что для шантажа у меня есть все, о чем только можно мечтать. Я лишь хочу подтолкнуть вас, Спарк, к принятию решения, которое спасет нас троих. Да, сегодня ситуация не радует. Но, думаю, у нас еще есть возможность выбраться. Правда, только в том случае, если мы объединим наши усилия.
- Интересная мысль.
- Вы даже не представляете себе, насколько она интересна!
- Сотрудничество с офицером враждебной спецслужбы, - Юджин словно зачитывал приговор военного трибунала. - Деятельность, направленная против национальных и государственных интересов Соединенных Штатов. Нарушение присяги и кодекса офицерской чести… - он с нескрываемым любопытством уставился на Витяню. - Господин Мишин, что дает вам основания считать, что я могу принять такое предложение?
- Логика, сэр, элементарная логика! - Мишин улыбнулся и стремительно выпустил к потолку сразу несколько идеально круглых колечек дыма. - Я знал, что если ваша фирма откликнется на мое письмо, то только благодаря вам. Ибо только вы могли убедить своих боссов пуститься на такую авантюру, как очная и не прикрытая снаружи встреча с агентом КГБ, уничтожившим несколько сотрудников вашей фирмы. Я не знаю, как вам это удалось, какие доводы вы приводили. Но факт налицо: вы здесь, Спарк. Один, безоружный и без прикрытия. И тогда я спрашиваю себя: почему?
- Так почему же?
- Там, в Буэнос-Айресе, я наблюдал за вами, господин Спарк. Несмотря на внешнюю грубоватость, русские очень сентиментальны. Можете мне не верить, но ощущение настоящего, непридуманного, истинного у нас в крови. Так вот, наблюдая за вами, я даже не понял, а почувствовал: вы не просто увлеклись моей школьной подругой, господин Спарк. Вы влюблены в нее. Настолько, что совершили непростительную для офицера разведки ошибку - позволили своим чувствам возобладать над разумом. И тем самым подписали свой смертный приговор.
- Из вас получился бы неплохой либреттист… - Юджин устало потер веки.
- А почему "бы"? Разве в моем либретто есть изъяны?
- Изложено безупречно, ничего не скажешь. Но вы все еще не убедили меня в своей способности писать концовки. Я имею в виду хорошие концовки.
- Она уже написана, господин Спарк.
- Может, поделитесь вашим замыслом?
- Естественно, поделюсь. Иначе весь этот спектакль в борделе теряет смысл.
12
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова
28 декабря 1977 года
"Я становлюсь экспортной игрушкой КГБ, - такова была первая мысль, посетившая меня после того, как дверь за Андроповым закрылась. - Вначале Буэнос-Айрес, чтобы покалякать о Кортасаре. Потом Чили - посмаковать тонкости латиноамериканской кухни в исполнении Габена. Теперь Амстердам - полюбоваться полотнами Ван Гога. На следующий раз меня пошлют в Японию изучать условия труда ловцов жемчуга. Нет, Валентина Васильевна, как честная женщина ты должна признаться себе, что тебя, грубо говоря, имеют в самом оскорбительном для интеллигентной дамы варианте - с завязанными глазами. Это и есть квинтэссенция глумления над личностью, поскольку лишает единственного утешения - увидеть хотя бы, кто так беспардонно, а главное, даже без намека на какой-нибудь смысл, тебя употребляет? Впрочем, я знаю кто. Но понятия не имею зачем. Чего теперь-то они хотят от меня? Что там стряслось у них снова? И откуда всплыл этот проклятый Амстердам?..
Спокойней. Давай разберемся без паники. Задай себе все вопросы и попробуй ответить на них сама.
- Хотят ли они от тебя избавиться?
- Смотря что ты имеешь в виду.
- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
- Да. Нет, не думаю. Зачем тогда Амстердам?
- Ладно… Может, это как-то связано с Юджином?
- С кем?
- Ты и дальше будешь строить из себя недотрогу в компании шлюх у трех вокзалов или мы говорим откровенно?
- Тогда… нет, не думаю.
- Почему?
- Этого не может быть.
- Почему?
- Потому!
- Ты деградируешь на глазах.
- А по-твоему, я должна сейчас переживать Болдинскую осень?
- Ну, не знаю. Говорят, любовь вдохновляет.
- В постели - наверняка. На расстоянии - возможно. Но не в обществе Андропова и Тополева.
- И все же: почему это не может быть связано с Юджином?
- Если бы у них было что-то серьезное, какая-то зацепка, меня бы вначале выпотрошили, как молочного поросенка перед тем, как начинить его гречневой кашей, а потом не к Ван Гогу в Голландию, а к графине Трубецкой, в Сибирь отправили бы. И это в лучшем случае…
- Тогда что?
- Не знаю.
- Ты хоть ощущаешь сейчас что-нибудь? Ну, боязнь, страх? Или ненависть?..
- Нет. У меня внутри все пусто. Знаешь, я только сейчас поняла, почему там, в горах, мне было очень неуютно рядом с этим кулинаром-чекистом: он мне не просто напоминал Габена. Когда я смотрела на него, выслушивала его бесконечные инструкции, следила за движениями его рук, порхавших над кастрюлями и сковородками, как кисти пианиста над "Стейнвеем", то вспоминала только один эпизод. Помнишь, в "Громе небесном" он сказал женщине, которая любила его всю жизнь: "Твой живот - это кладбище"? Это он про меня сказал. Я - сплошное кладбище. Внутри меня разлагаются насильственно умерщвленные чувства. Мне кажется, этим уродцам удалось невозможное: они убили во мне желание жить…
- Но ведь еще несколько минут назад ты тряслась от страха, как запойная, и была готова на все, на любые унижения, лишь бы зацепиться за малейшую возможность…
- Я - только человек. Хуже того, я только женщина. Теперь-то ясно, что мне только ДАВАЛИ возможность быть умной или гордой, или независимой, или влюбленной, или очарованной, или наивно-романтичной. Они ДАВАЛИ мне право спать с моим продажным шефом, писать статьи, спорить об импрессионизме или рассуждать о чести и достоинстве. А я, дура, думала, что родилась с этим! И вот теперь тот, кто ДАВАЛ, забрал это все обратно. И ничего от меня не осталось. Одна биология, анатомический атлас, муляж от горла до пупа, бесстыдно обнажающий жалкие потроха, стереотипные внутренние органы гражданки Мальцевой, в которые природа, которая, как известно, не консультируется пока с председателем КГБ СССР, заложила только рефлексы, иначе говоря, способность организма трястись, замирать, совершать выбросы адреналина, вырабатывать желчь. Их не интересует мой мозг, они с этим серым веществом не работают из принципа. Только инстинкты, только страх, только постоянный нажим, чтобы, не дай Бог, какая-нибудь клеточка на моем рентгеновском снимке не осталась затемненной…"
- Сдохнуть бы, - вздохнула я вслух и вздрогнула: ручка дверного замка начала медленно поворачиваться…
13
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова
28 декабря 1977 года
Человек, вошедший в мой фешенебельный скит и заставший меня в предельно разобранных чувствах, был облачен на сей раз в вишневый замшевый пиджак и зеленую рубашку, замкнутую на вороте треугольным тоненьким узелком ядовито-желтого галстука. Это сочетание цветов было до того жутким, что если бы так был одет даже Юджин, мне понадобилось бы несколько минут, чтобы унять головную боль. Но поскольку свой ясный лик явил мне, увы, не Юджин, а как раз наоборот - само оскорбленное достоинство Матвей Тополев, у меня сразу начались кошмарные головные спазмы.
- Вы, наверно, приехали сюда после выполнения особо секретного задания? - спросила я, с трудом преодолевая приступ тошноты.
- Почему вы так решили? - угрюмо буркнул Тополев, по-хозяйски усаживаясь в кресло, еще не совсем остывшее от доменной задницы его могущественного патрона.
- В таком наряде очень легко смешаться с толпой. Удивительно сдержанные тона. Про сочетание уже молчу…
- Я должен вслух восхищаться вашими хохмами или можно сносить эти потуги без комментариев?
- А с чего вы взяли, что я шучу? - голова уже болела так, словно меня колотили по ней энциклопедическим словарем. - Мне сейчас, гражданин Тополев, не до смеху. У меня жутко разболелась кость… - я постучала себя по лбу.
- Насколько мне известно, это профессиональный недуг журналистов?
- Только тех, кто работает на КГБ.
- Я же говорю, профессиональное заболевание, - удовлетворенно кивнул Тополев и вытащил свой блокнот. - Поработаем?
- Если для этого нужна моя голова, то, боюсь, вы будете разочарованы.
- Для нашей беседы вполне достаточно моей головы, - пояснил он серьезно. - От вас же потребуются только уши.
- Считайте, что я раскинула их, как слон.
- Завтра мы летим в Амстердам.
- Простите, кто это "мы"?
- Делегация молодых журналистов, командированных по линии Общества дружбы с зарубежными странами.
- И много будет журналистов в нашей делегации?
- Один.
- Я?
- Я.
- Простите… - как ни странно, но от такого хамства тиски боли, сжимавшие мою голову, немного ослабли. - А я в каком качестве еду?
- Вы - научный сотрудник Академии художеств. Пишете диссертацию о влиянии русской классической живописной школы на творчество Ван Гога.
- Вы уверены, что такое влияние имело место?
- Я консультировался.
- Понятно… А можно поинтересоваться, зачем я еду на самом деле?
- Нельзя.
- В таком случае позвольте мне отключить уши и открыть рот…
- А вы его и не закрывали.
- Перестаньте хамить, Матвей Ильич. Во-первых, я ваша гостья, а во-вторых - женщина.
Какое-то время Тополев пристально смотрел на меня с каменным выражением лица, а потом захохотал. Это было настолько необычно, что я даже растерялась.
- Вы, конечно, уникальная особа, - сказал Тополев, отсмеявшись. - Меня называют человеком, близким к Ю.В. Но после знакомства с вами я начал подозревать, что шеф мною недоволен. Работать с вами - сущее проклятье.
- Признаться вам во взаимности, Тополев, или вы сами догадаетесь?
- Короче, Валентина Васильевна, через некоторое время здесь появятся несколько женщин, которые приведут вас в порядок и…
- Я полечу в гробу?
- Почему в гробу? - испугался он.
- Запомните, Тополев: если кто-то помимо желания женщины приводит ее, как вы это называете, в порядок, значит, она уже умерла и нуждается только в легком гриме для душевного успокоения друзей и родственников. В остальных случаях она сама наводит марафет.
- Даже если речь идет об изменении внешности?
- Простите, Матвей Ильич, но ваша непроходимая тупость меня просто убивает! - головная боль утихла настолько, что я неожиданно почувствовала малообъяснимый прилив симпатии к андроповскому любимчику. Этот странный мужик, явно ездивший на картошку именно в тот день, когда Бог раздавал чувство юмора, мужское обаяние и элементарный вкус, удивительным образом пробудил во мне не только желание жить, но еще и действовать кому-то на нервы. И это было как раз то, чего мне не хватало после разговора с Андроповым. - А что такое, по-вашему, макияж, как не стремление женщины изменить свою внешность?
- Вы мыслите, как обывательница, Мальцева, будуарными категориями! - Тополев оборвал меня нарочито грубо, явно отыгрываясь за "непроходимую тупость". - Вы не на гулянку в Дом журналиста собираетесь и не на свидание с роковым мужчиной, а в ответственную загранкомандировку!
- Тогда изъясняйтесь нормальным языком и перестаньте разыгрывать здесь Рихарда Зорге!
- Я очень устал от вас, Валентина Васильевна, - тихо признался Тополев.
- Это совершенно закономерно, - я сделала короткую паузу перед тем, как в очередной раз вонзить в него жало. - Если бы я работала в отделе кадров КГБ, то никогда в жизни не брала бы на работу людей, не умеющих естественно вести себя с женщинами. На мой взгляд, такой сотрудник - эта пятая колонна внутри наших славных органов.
Тополев тяжело вздохнул, но промолчал. Я немедленно перешла в атаку.
- Извольте объяснить мне толком, зачем нужна вся эта поездка с моим участием. Иначе - заявляю вам совершенно официально - я никуда не поеду!
- Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни, Валентина Васильевна? - голос Тополева тускнел и садился. Складывалось впечатление, что его выстирывал, полоскал и выжимал женский батальон, дорвавшийся после двухмесячных учений до воды.
- Да бросьте! - я отмахнулась с демонстративным презрением. - Что вы тут мычите?! Час назад отсюда вышел Андропов. Он сказал, что я должна лететь в Амстердам. Как по-вашему, если бы это не было важно для вашей вонючей конторы, стал бы председатель КГБ опускаться до задушевных бесед с обывательницей, мыслящей будуарными категориями? Я нужна вам, Тополев. В очередной раз нужна. Только в ноябре я была запуганной дурочкой, классической дилетанткой, а сейчас…
- А что, собственно, изменилось? - Тополев задрал подбородок.
- Изменилось одно: я научилась торговать собой. Вернее, вы меня научили. Люди для вас, Тополев, - это мусор, возиться с которым вы брезгуете, - просто даете команду дворнику. Но теперь-то я знаю себе цену. Хватит с меня халявных заграничных вояжей с последующим домашним арестом! Мне действительно плевать на ваши тайны и интриги, плевать на те планы, которые рождаются в вашем недоразвитом мозгу. Мне важно знать одно: насколько эти планы затрагивают меня лично. Потому что я не желаю больше таскать для вас и таких, как вы, каштаны из огня. Посмотрите на меня внимательно, Тополев: я не горластая патриотка со швейной фабрики "Красная проблядь", готовая за бесплатную путевку в Румынию и пару лаковых туфель прострочить сверх плана тысячу гульфиков и заодно заложить вашему куратору всех своих цеховых подруг… Вы меня поняли? - Да.
На мгновение я закрыла глаза, готовясь к встречному шквалу. Но в комнате царила мертвая тишина. Тополев молчал.
- Так зачем эта поездка в Голландию?
- Таково условие, Валентина Васильевна.
- Чье? Андропова?
- Мишина.
- Чье? - я знала, что не ослышалась.
- Подполковника Мишина, - повторил он. - Виктора… - Тополев начал свой рассказ унылым, монотонным голосом, без всякого выражения или аффектации, и казалось, что вся эта история о совершенно постороннем человеке никак не может отразиться на мне, на моей жизни и будущем. - Это ЧП, Мальцева. Мишин - офицер внешней разведки, опытный агент, вдобавок ко всему немало знающий о наших делах. Его искали. Искали как следует, можете мне поверить… У нас были подозрения, что в Орли Мишин входил в контакт с вами. Но эти подозрения так и не подтвердились…
- Чего он хочет?
- Того же, что и вы, Мальцева, - свободы от нас. Видимо, он сгоряча предпочел остаться за кордоном, а теперь пытается выторговать у нас гарантии в обмен на свое молчание.
- Это реальное желание?
- Вы о ком?
- Я о Мишине.
- Нет.
- Почему? Фактически он уже свободен. Разве на свете мало мест, где можно навсегда раствориться и исчезнуть?
Тополев пожал плечами.
- Он профессионал. И знает, что один человек против организации - ничто. Тем более против такой, как наша. Его все равно накроют. Это лишь вопрос времени.
- И?..
- Он хитрец, ваш школьный друг. Дело в том, что за годы работы там, - Тополев повел подбородком куда-то в сторону окна, - Мишин обзавелся собственными людьми, что категорически запрещено. Одним словом, у него есть шанс скрываться довольно долго. Но это - патовая ситуация. Чтобы жить спокойно, ему необходимо иметь нашу резолюцию на своем заявлении об уходе.
- Он действительно верит в такую резолюцию?
- Когда человек приперт к стене, у него остается одно - надежда, что хоть какая-та лазейка существует. В конце концов это логично. Так вот, дабы подстраховать себя, он предложил нам встречу в Амстердаме и выдвинул условие: с нашей стороны переговоры должны вести вы, Мальцева.
- И вы согласились?
- Иначе стал бы я терпеть ваши подначки!
- А почему Мишин решил, что в таком варианте ему гарантирована безопасность?
- Я в который раз напоминаю вам, Мальцева: он - профессионал высокого класса. Мишин был завязан в аргентинской операции, проваленной, кстати, по его и вашей милости. Думаю, кроме того, что по личным каналам он пронюхал кое-что о вашей работе с американцами в Буэнос-Айресе. Следовательно, у него есть повод предполагать, что вы нам нужны не только в данный момент, но и в обозримом будущем. А теперь смотрите, Мальцева: он встречается с вами далеко от Москвы, в Амстердаме, в таком глухом или, наоборот, таком многолюдном месте, где полностью исключается возможность засады, и передает через вас свои условия. О больших гарантиях в его ситуации и мечтать нельзя.
- А если он возьмет меня в заложники?
- Не исключено.
- Он может убить меня. Я видела его в деле - это зверь.
- Он ничего вам не сделает, Мальцева. Кроме того, в делегации молодых журналистов - шесть человек, не считая вас. Я не могу ручаться, что они отличат очерк от репортажа, но свое дело они знают хорошо. Во всяком случае, достаточно, чтобы защитить женщину, представляющую на переговорах с потенциальным изменником Родины Комитет госбезопасности.
- Вы намерены взять его?
- Нет, мы хотим вручить ему премию за тринадцать лет безупречной службы.
- И не можете сделать это без меня?
- С вами - проще.
- Но риск все-таки есть?
- Вы пробовали когда-нибудь хоть пять минут не задавать бессмысленные вопросы?
- Как по-вашему, Тополев, я похожа на сумасшедшую?
- Сегодня меньше, чем при первом нашем знакомстве.
- С чего же вы вообразили, что я соглашусь участвовать в этой авантюре?
- А у вас нет выбора, Валентина Васильевна. Как, впрочем, не было и тогда, перед поездкой в Буэнос-Айрес. Я честно ответил на ваши вопросы, и теперь вам остается только упаковать вещи.