* * *
Лаура оставила ему ужин. При других обстоятельствах и учитывая тот факт, что с полудня он ничего не ел, Эллери благословил бы ее за каждый кусок. Но сейчас у него пропал аппетит. Он расправился с ростбифом, заев его салатом, и решил, что за время его ночной трапезы Ван Хорн должен был уснуть. А затем, держа в руках чашку кофе и осторожно ступая, вернулся в кабинет хозяина дома.
Он сел на стул у стола Дидриха, повернувшись спиной к двери. А после достал объемистый конверт, приоткрыл его и поспешно проверил содержимое. Эллери сразу отметил, что банкноты пронумерованы и разложены по порядку. Они поступили прямо из Монетного двора Соединенных Штатов. Он опять положил их в конверт, а конверт в свой карман. И достал из него лист бумаги, который ему дал Дидрих.
Банкноты в его кармане были банкнотами, украденными из сейфа Ван Хорна прошлой ночью.
Эллери не сомневался в этом с той минуты, когда хозяин дома сообщил об ограблении. Факт просто-напросто нуждался в подтверждении.
Но теперь ему нужно было уделить внимание другому делу.
- Ты можешь войти, Говард, - проговорил Эллери.
Говард, щурясь и моргая, переступил порог.
- Прошу тебя, закрой дверь.
Тот молча выполнил указание.
Говард был в пижаме и шлепанцах, надетых на босые ноги.
- Знаешь, ты совсем не мастер подслушивать чужие разговоры. Много ли тебе удалось услышать?
- Все, от начала и до конца.
- И ты ждал, когда я вернусь в кабинет. Хотел увидеть, что я стану делать.
Говард присел на краешек отцовского кожаного кресла, скрестив на коленях крупные руки.
- Эллери…
- Избавь меня от объяснений, Говард. Ты украл эти деньги из сейфа твоего отца прошлой ночью, и они лежат у меня в кармане. Говард, - произнес Эллери и немного наклонился. - Интересно, понимаешь ли ты, в какое положение ты меня поставил.
- Эллери, я был вне себя от отчаяния, - прошептал Говард, и Эллери с трудом смог его расслышать. - У меня нет таких денег. А я должен был где-нибудь их раздобыть.
- Почему же ты не сказал мне, что взял деньги из отцовского сейфа?
- Мне не хотелось, чтобы об этом узнала Салли.
- А, значит, Салли ничего не знает.
- Нет. И я не смог поговорить с тобой наедине там, на озере, или по дороге домой. Ведь она была с нами.
- Но ты бы мог признаться мне попозже днем или вечером, когда я остался один в коттедже.
- Я не желал отрывать тебя от работы. - Говард внезапно поднял голову и поглядел ему прямо в глаза. - Нет, причина не в этом. Я побоялся.
- Побоялся, что я откажусь от встречи с шантажистом завтра днем?
- Не только, тут есть и еще кое-что. Эллери, я украл впервые в жизни. И никогда не делал ничего подобного. Да к тому же у старика… - Говард неловко поднялся. - Но мы должны заплатить деньги. Вряд ли ты мне поверишь, но я и правда сделал это не ради себя. И даже не ради Салли… Я не такой лжец, как ты считаешь. И мог бы признаться отцу сегодня вечером, хоть сейчас. Поговорить с ним, как мужчина с мужчиной. Я бы сказал ему все, попросил бы его развестись с Салли, чтобы я смог на ней жениться. И если бы он меня ударил, я бы поднялся с пола и повторил свои слова.
"Да, ты бы смог, Говард, и я в это верю. Ты бы даже получил удовольствие от своего поступка".
- Но в защите нуждается отец, а не мы. Письма не должны попасть к нему в руки. Они его убьют. Он способен пережить потерю жалких двадцати пяти тысяч долларов - у него их миллионы, - но письма убьют его, Эллери. Если бы я сумел придумать причину, сочинил бы что-то правдоподобное о деньгах, которые мне вдруг срочно понадобились, то без всяких церемоний обратился бы к отцу. Но я знал: мне придется выложить все начистоту. Отца так просто не обманешь. А выложить все начистоту я не мог. И потому взял их из сейфа.
- Допустим, он догадается, что ты - вор?
- Конечно, если дело дойдет до этого, мне несдобровать. Но вряд ли он догадается. У него нет никаких оснований.
- Он знает, что деньги украли ты или Салли.
Говард окинул Эллери растерянным взглядом и сердито произнес:
- Да, это уж моя глупость. Я должен быть хоть что-нибудь сочинить.
"Бедный Говард".
- Эллери, я втянул тебя в гнусное дело, и мне чертовски жаль. Отдай мне деньги, и завтра я сам пойду в "Холлис". А ты оставайся здесь или уезжай - как сочтешь нужным. Клянусь, больше я не стану тебя ни во что втягивать.
Он приблизился к столу и протянул руку за конвертом. Но Эллери лишь спросил:
- И что же еще мне неизвестно, Говард?
- Ничего. Кроме того, ничего и не было.
- А как насчет кражи драгоценностей в июне, Говард?
- Я их не крал!
Эллери долго не отводил от него глаз. Говард тоже пристально смотрел на него.
- Кто же это сделал, Говард?
- Откуда мне знать? Наверное, какой-нибудь воришка, здесь отец ошибается, Эллери. Это был посторонний грабитель. Да и вышло-то все случайно. Вор схватил драгоценности и сразу понял, что шкатулка тоже чего-то стоит. Эллери, отдай мне проклятый конверт, и кончим с этим!
Эллери вздохнул:
- Ложись спать, Говард. А уж я тут как-нибудь справлюсь.
Эллери побрел к коттеджу, еле волоча ноги. Он устал, а конверт в его кармане, казалось, весил целую тонну.
Он миновал северную террасу и двинулся вдоль бассейна.
- Я даже не могу позволить себе упасть в воду и пойти ко дну. Когда меня вытащат, в кармане найдут эти деньги.
А потом он споткнулся о выступ каменной садовой скамьи. Его пронзила боль, но заныло не только разбитое колено. Каменная скамья!
Он видел прошлой ночью, как на ней сидела древняя старуха. И за день успел полностью забыть об этой древней старухе.
День четвертый
И субботние полдни Райтсвилл преображается и в нем оживает торговый дух. Простаки коммерсанты чувствуют себя на седьмом небе. В магазинах Хай-Виллидж в это время полно покупателей, объемы продаж растут с каждым часом, площадь и Лоуэр-Мейн забиты толпами горожан, очередь в кукольный театр тянется от касс до дверей супермаркета Логана на углу Слоукем и Вашингтон, цены за парковку на Джезрил-Лейн поднимаются до тридцати пяти центов, и везде в городе - в Лоуэр-Мейн, на Аппер-Уистлинг, на Стейт, на Площади, на Слоукем и на Вашингтон-стрит - то и дело попадаются лица, какие не встретишь в будние дни, - фермеры с орехово-смуглой кожей, в жестких старых брюках, приехавшие из окрестных селений; ребятишки в столь же прочных жестких башмаках и грузные дамы в жестких льняных старых шляпах. Повсюду видны джипы с крыльями модели "Т", а парковка машин на обочине Площади, вокруг памятника основателю города Райту создает надежный кордон из детройтской стали, через который невозможно проникнуть ни одному пешеходу. Короче, ничего похожего на вечера в пятницу, когда в Райтсвилле до поздней ночи играет "Бэнд консерт", хотя жизнь в эти часы кипит лишь в Мемориальном парке на Стейт-стрит, рядом с ратушей. "Бэнд консерт" привлекает в основном обитателей Лоу-Виллидж и молодежь из всех городских кварталов. Глазеющие мальчишки в рубашках хаки, взятых у старших братьев, прогуливаются, выстроившись рядами, а нервничающие девчонки дефилируют перед ними парочками, по трое и вчетвером, пока оркестр "Легион бэнд" с музыкантами в серебряных шлемах сурово играет марши Суза при свете фар автомобилей, припаркованных на военный манер вдоль тротуара. Вечера в пятницу - раздолье скорее для паладинов попкорна и идальго хот-догов, чем для торговцев, выставляющих свои товары на арендованных площадях.
А вот суббота - день для солидных людей.
В субботние полдни haut monde Райтсвилла спускается в Хай-Виллидж для своих содержательных встреч и вопросы культурного, общественного и политического здоровья города оказываются под пристальным наблюдением. (С организационной точки зрения суббота - день не слишком производительный. Сделки обычно совершаются по понедельникам и носят не столь эгоистичный характер, что само по себе логично. В субботу розничный бизнес набирает обороты, а в понедельник идет на спад. Вот почему вы обнаружите, что Ассоциация розничных торговцев Райтсвилла собирается по понедельникам в отеле "Холлис" и обсуждает за обедами из свиных отбивных и картофельного жульена налоги с продаж. Торговая палата проводит свои заседания в "Келтоне", закусывая окороком в тесте, пирожными и другими сладостями. "Американский путь", подобно ей, выбирает для встреч четверг, а "Ротари" давно обосновался в гостинице "Апем-Хаус", польстившись на жареных цыплят мамы Апем, горячие бисквиты и джем из голубики. Это объединение, равно как и "Угроза коммунизма", заседает по средам.) Каждый субботний полдень дамы из Хилл-Драйв, Скайтоп-роуд и Твин-Хилл-ин-ве-Бичес заполняют танцевальные залы "Холмса" и "Келтона" гулом своей мрачной болтовни. К слову сказать, эти дамы должны присутствовать на встречах комитета Гражданского форума, Райтсвиллского общества Роберта Браунинга, райтсвиллского "Содействия женщинам", райтсвиллского Клуба общественного усовершенствования, райтсвиллской Лиги межрасовой терпимости и тому подобных объединений, поскольку они не могут уничтожить более изысканные сообщества вроде Генеалогического общества Новой Англии, райтсвиллского женского Союза христианской трезвости и райтсвиллского Республиканского женского клуба в зале Пола Ревери и других ранее американских банкетных залах "Апем-Хаус". Конечно, отнюдь не все эти функции исполняются одновременно, и дамы выработали эффективный план распределения заседаний, дающий возможность наиболее проворным из них посещать по два или даже три собрания с ленчами за день. Это объясняет, отчего меню в бальных залах трех отелей по субботам бывает столь вегетарианским, а на десерт там подают главным образом фрукты. Тем не менее их мужья, как известно, жаловались и на спартанские воскресные обеды, а в Райтсвилл приезжали, как минимум, две весьма предприимчивые дамы - врачи-диетологи: одна из Бангора, а другая из Ворчетера. Обе провели время в городе с большой пользой.
И во всей этой бродильной массе коммерции, культуры и общественной деятельности нападки на мужчин звучат не Чаще, чем в Порт-Саиде. В сущности, оказавшись в субботний полдень в центре Райтсвилла, вы никак не могли бы подумать о чьем-то вызывающе неприглядном поведении, а говоря конкретнее, о шантаже. Очевидно, именно поэтому шантажист и выбрал сегодняшний день для своего свидания с двадцатью пятью тысячами долларов Дидриха Ван Хорна, угрюмо заключил Эллери.
Он припарковал "пролетарский" родстер Говарда у подножия холма, на полпути к Хай-Виллидж или, точнее, на Аппа-Дейд-стрит. Выбрался из машины, ощупал нагрудный карман и спустился по холму к Площади. Эллери намеренно выбрал Аппа-Дейд, потому что в субботние дни эта улица принимала весь транспортный поток, устремлявшийся из центра города, и человек, склонный к анонимности, без труда мог остаться здесь никем не замеченным. И все же его удивили столь резкие перемены на Аппа-Дейд. После его второго визита в Райтсвилл тут появилось гигантское служебное здание из какого-то странного, "прокаженного" кирпича. Прежде на его месте лет семьдесят пять, если не больше, стояли невысокие, облицованные серыми плитами дома. Рядом с гигантом красовались кирпичные здания новых сверкающих магазинов. Там, где когда-то раскинулся угольный двор, виднелась целая вереница подержанных автомобилей. Они выстроились блестящими рядами, и если правда были подержанными, то, наверное, ими управляли некие воздушные существа, пролетавшие над эфирными дорогами и порхавшие пестрыми крыльями колибри.
Ах, Райтсвилл!
Эллери помрачнел. Когда он проследовал вперед по Аппа-Дейд под металлическими знаменами торговцев, захвативших улицу, на лицо ему начали попеременно падать оранжевые, белые, синие, золотые и зеленые неоновые лучи, - должно быть, этот маленький ослепительный спектакль устроили как бунт против самого Бога и Его солнечного лика? Эллери пришло в голову, что новое зрелище бесцеремонно заслоняет его нежные воспоминания о Райтсвилле.
Да и чему тут изумляться, если речь идет о шантаже.
Но когда он обогнул холм, то ускорил шаг. И словно очутился дома.
Рядом находилась старая добрая круглая Площадь с высоким памятником основателю города Джезрилу Райту, и с его резко очерченного бронзового носа на железные лошадиные подковы капал птичий помет. А вот и расходящиеся от Площади веером Стейт-стрит, Лоуэр-Мейн, Вашингтон, Линкольн и Аппа-Дейд, каждая улица со своим особым, райтсвиллским характером, и, однако, все они каким-то таинственным образом притягивают к себе, выманивая гостеприимный город из сонма его грешных собратьев. Наверху Стейт-стрит - самого широкого уличного луча - виднеется ратуша, а за ней расположены Мемориальный парк, библиотека Карнеги (неужели Долорес Эйкин все еще служит в ней, восседая над чучелом совы и свирепым, выпотрошенным орлом?), "новое" здание суда графства, на поверку уже довольно старое, Лоуэр-Мейн, кукольный театр, почта, редакция газеты "Архив", магазины, Вашингтон, супермаркет Логана, отель "Апем-Хаус", учреждения, салон Энди Биробатьяна, Линкольн, продовольственные магазины, конюшни и пожарная служба города. Но только Площадь давала и дает жизнь всем центральным улицам, словно мать своим птенцам.
Здесь был и банк Джона Ф., который больше не принадлежал Джону Ф., а перешел к Дидриху Ван X., но здание осталось прежним и выделялось прочностью своей постройки. И очень старый магазин Блуфилда, и ломбард Дж. П. Симпсона ("Ссудный офис"), и магазин для мужчин Сола Гауди, и промтоварный магазин "Бон-Тон" Данка Маклина, и, увы, печально изменившиеся участки - в сети аптек на Хай-Виллидж уцелело лишь одно звено аптечного магазина, а "Страховая контора" Уильяма Кетчема уступила место магазину "Дополнительные товары на случай атомной войны".
И над ними возвышался купол отеля "Холлис".
Эллери поглядел на часы: без двух минут два пополудни. Он неторопливо вошел в вестибюль "Холлиса".
Общественная лихорадка достигла своего апогея. Из большого танцевального зала доносилась громкая музыка и звон вилок и ножей. Вестибюль бурлил. Колокольчик на столе приемной переливался звонкой трелью. Телефоны подпрыгивали от звонков. В своем киоске, набитом газетами и сигаретами, сын Марка Дудла Гроувер, ставший теперь толстым и осанистым Гроувером, с яростным добродушием торговал последними новостями и табаком.
Эллери ровной походкой пересек вестибюль, стараясь не привлекать к себе внимания. Он приноровился к темпу толпы и двигался вместе с нею, не быстрее и не медленнее. Его манеры и выражение лица - этакая смесь абстрактного благодушия и приятного любопытства - давали понять райтсвиллцам, что он - райтсвиллец, а приезжим - что он - приезжий.
Эллери дождался второго из трех лифтов и едва втиснулся в него вместе с большой группой. Он не стал называть нужный ему этаж, а просто подождал, повернувшись вполоборота к оператору. Когда лифт поднялся на шестой этаж, он вспомнил: этим оператором был Уолли Планетски, которого он в последний раз видел на дежурстве в приемном покое тюрьмы графства, то есть на верхнем этаже здания суда. Уже в ту пору Планетски был весьма немолод и сед, теперь же он превратился в старика, с белыми как лунь волосами, а его широкие плечи опустились. О tempus Гроувер Дудл начал торговать всякой всячиной, а отставной полицейский принялся управлять лифтами в отеле. Но Эллери все равно добрался до десятого этажа, сжавшись, словно краб, и стоя спиной к Уолли Планетски.
Господин с портфелем коммивояжера, немного похожий на Дж. Эдгара Гувера, вышел вместе с ним.
Господин свернул налево, а Эллери свернул направо.
Он довольно долго искал не те номера, чтобы господин смог за это время отпереть дверь и скрыться. Потом Эллери поспешно вернулся назад, миновал площадку с лифтами и мимоходом отметил, что его спутник живет в номере 1031. Он двинулся дальше по коридору. Красный турецкий ковер заглушал его шаги.
Он увидел номер 1010 и быстро оглянулся, не сбавляя шага. Но коридор за его спиной был пуст, ни одна дверь не открылась. Он остановился у двери с табличкой "1010" и снова осмотрелся по сторонам.
Никого.
Тогда он взялся за ручку двери. Она не была заперта. Значит, это не розыгрыш. Эллери внезапно толкнул дверь. И подождал. Ничего не произошло, тогда он вошел и тут же захлопнул дверь.
В номере никого не было. Похоже, что там никто не жил уже несколько недель.
Это был номер из одной комнаты, без ванны. В углу белая раковина с деревянной кабинкой для душа, за раковиной - проход в туалет.