А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.
Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.
Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:
- Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!
Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.
Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.
- О-о-ой! - пронзительно завизжала женщина.
- Нельзя же так! - закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его - как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.
Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.
Дантес кинулся за Егором.
Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:
- Ату его, ату мерзавца!
В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.
Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.
Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.
Егор еле отбивался - Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.
И больше Егор ничего не помнил…
Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.
Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.
- Спокойно, - сказал ему доктор. - Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день… у тебя был тяжелый день.
Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.
- Полежи, - сказал доктор.
Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.
Лежа, он повернул голову.
В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой…
И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.
- Тошнит, - сказал он. - Я хочу уйти.
Доктор помог ему подняться.
Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.
Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел - то ли на него, то ли на кострище.
Егор с трудом тащился за доктором.
Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал - скорее доктору, чем Егору:
- Я ведь любил ее.
- Ах, чепуха! - сказал доктор. - Вы никогда не любили. Вы не способны любить.
- Ты ошибаешься, Леонид, - сказал Кюхельбекер с горечью. - Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она - маркиза.
- Она была такая же маркиза, как я китайский император.
Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.
Егор не хотел оборачиваться к кострищу, но обернулся.
- Чего ты хочешь, мальчик? - спросил Кюхельбекер.
Он был высокий, сухой и, наверное, ломкий, как богомол. Если нажмешь как следует, рука треснет и отломится, как сухая ветка.
- Вы же знаете, - сказал Егор. - Я хочу уйти отсюда.
- Это очень трудно сделать, - сказал Кюхельбекер.
От неожиданности Егор даже остановился, чуть не свалив доктора.
- Значит, можно? Все-таки можно? - Егор даже оторвался от доктора и сделал шаг к Кюхельбекеру.
- Не место и не время для разговора, - сказал Кюхельбекер.
Они не успели дойти до медпункта. У входа в вокзал их ждал велосипедист.
- Молодого человека ожидают у императора, - сказал он.
- Нет, нет, нет! - воскликнул доктор. - Он болен, ему требуется отдых.
- Приказано доставить!
- Пускай идет, - произнес Кюхельбекер. - Я там буду тоже.
- Как только освободитесь, - сказал доктор Егору, - сразу ко мне.
- А куда же еще, - ответил Егор. - У вас Люська.
Император встретил его жирным хохотом.
Он сидел на своем троне в комнате милиции, вокруг горбились холмы ковров. В углах комнаты горели керосиновые лампы.
- В обморок упал! - смеялся император. - Ты что же, не видал раньше, как баб на кострах жгут?
Егор не ответил. Вопрос был издевательский. Император знал, что Егор не мог этого видеть.
- Хочу поговорить с тобой об интересных вещах, - сказал император. - Сегодня я свободен.
Егор плохо себя чувствовал, словно заболел гриппом, - голова гудела, и в горле першило.
- Пускай он сядет, - сказал старик Кюхельбекер. - Мальчик устал.
- Пора быть мужчиной, - возразил император. Но тут же смилостивился и велел садиться на ковер.
Егор уселся на мягкую вершину коврового холма.
Когда император двигал головой, на лысине вспыхивало множество зайчиков от керосиновых ламп.
- А ты уйди, - велел император Дантесу, который сунулся было в дверь.
Наступила пауза. Она длилась с минуту. Император разглядывал Егора. Потом спросил:
- Каким видом спорта занимаешься?
- Легкой атлетикой, - сказал Егор. - Но нерегулярно. А еще в детстве меня отдавали в теннисную школу, но я не показал себя.
- Себя надо показывать, - сказал император. - А как вообще в Москве обстановка?
- Какая обстановка?
- Политическая.
- Много интересного, - сказал Егор. - Магазины открываются…
- Преступность растет?
- Преступность растет. Рэкет. Мафиозные разборки.
Император сочувственно покачал головой.
- А у нас этого нет, - сказал он. - У нас порядок.
- У вас порядок - жечь людей! - вырвалось у Егора.
Император усмехнулся:
- Иногда приходится прибегать к жестким мерам. Что делать, если люди возомнили себя бессмертными? Хотя бессмертия как такового не бывает. Продление жизни, как правило, объясняется падением других функций.
Почему-то император показал на Кюхельбекера. Он подождал, пока Егор очистит банан, и спросил:
- А что еще? Ты рассказывай, рассказывай. Например, о своей семье.
- Семья как семья.
- Отец есть?
- Есть.
- А что же ты не захотел с ними оставаться?
- У меня был конфликт.
- Ну ладно, не рассказывай. В сущности, мне и не очень интересно, что у тебя за конфликт. А как у Людмилы семья? Неблагополучная?
- Не знаю. Я там не был.
- Но она, безусловно, рассказывала.
Егор понял, что император притворяется Павлом. И неумело. Говорит как современный человек. Они тут играют в игры, ленивые игры, потому что боятся потерять власть. Хотя зачем человеку власть в этом холодном болоте?
- Ты слышал мой вопрос, Егор?
- Она живет с матерью, - сказал Егор. - Отец их бросил. Мать со своим новым мужем, или кто он там ей, пьет. Они бьют Людмилу. Она от них убежала.
- Ясно. Неблагополучная семья, - сказал император. - С этим что-то надо делать?
- Она уже хочет вернуться, - сказал Егор.
- Разумеется, - согласился император. - Что ей сейчас делать? Рано.
Он достал длинную тонкую руку, выпиленную из кости. Пальцы руки были загнуты. Этой рукой он принялся чесать себе спину под бронежилетом.
- Никогда не снимаю бронежилет, - сообщил он Егору. - Потому что никому не доверяю.
- А вы бросьте все это, - сказал Егор.
Император нехотя засмеялся. Побулькал в горле. И сказал серьезно:
- У нас беда. Никто не стареет. Ты скажешь - это счастье. Но ребенок не может стать взрослым, бутон цветка не может распуститься и расцвести. Ты меня понимаешь?
- Понимаю.
- Я должен тебе признаться, - продолжал император. - Я полюбил твою спутницу Людмилу. Я полюбил ее искренне и нежно. Но мое стремление к ней противоречит моей порядочности. Это… как бы найти нужное слово? Подскажите, канцлер… - Император повернул голову к Кюхельбекеру.
- Это неприлично, - отыскал нужное слово Кюхельбекер.
- Вот именно. Бутон должен раскрыться, чтобы цветок соединился со мной, с пчелой, которая прилетит выпить его нектар. Но я нетерпелив. Живу вне времени. Для тебя пройдет пять лет, для меня - один бесконечный день.
- Но как же…
- А вот вопросов не надо, - оборвал его император. - Могут быть пожелания.
- Нам с Люсей пора домой, - сказал Егор, словно предыдущего разговора не было.
- А он у нас упрямый, - усмехнулся император.
- Вы же сами сказали, что бутоны здесь не раскрываются, - сказал Егор.
- Вот именно, - согласился император. - А ты в Воронеже бывал?
- Нет, а что?
- Там, наверное, сейчас сугробы, метель завывает, а окошки такие желтые, теплые, заглянешь внутрь - стоят елки наряженные, игрушки висят, на столах выпивка и закуска…
- На окнах узоры, - сказал Кюхельбекер. - Внутрь не очень-то заглянешь.
- Опять испортил песню! - обиделся император. - Идите прочь! Надоели!
- Иду, иду, - ворчливо ответил Кюхельбекер, - ты не очень-то с нами ссорься. Как вознесли тебя, так можем и низвергнуть.
- Долой!
Егор поднялся и пошел к двери. Сзади Кюхельбекер спросил обыкновенным голосом:
- Скоро очередная доставка. Дыню заказывать?
- Хватит! Незрелые они. Закажи побольше винограда, - распорядился император.
Егор вышел из ковровой комнаты. Перед дверью сидел на корточках велосипедист.
Он дремал и не заметил Егора.
Егор прошел в медпункт.
Доктор ползал по полу и пытался починить железную дорогу.
- Как там Люся? - спросил Егор.
- Отдыхает, - сказал доктор. - А ты, если плохо себя чувствуешь, ложись на пол, расслабься.
Егор заглянул за занавеску. Люська лежала, закрыв глаза. Она была очень красивой девочкой. Как же Егор раньше не замечал этого? Наверное, потому, что она была еще маленькая. Егор подумал, что нет никакой гарантии, что император в самом деле будет ждать, пока Люська вырастет. Он лжец, у него на лице это написано.
- Простите, я не знаю вашего имени-отчества, - обратился Егор к доктору.
- Леонид Моисеевич, - ответил доктор сразу. Ну вот, никакой он не Фрейд.
- Леонид Моисеевич, у меня есть подозрение, только никому не говорите…
- Не скажу.
- Ваш император - он случайно не вампир?
- Вампир, - спокойно ответил доктор. - Но не от стремления к человеческой крови, я полагаю, он ее не очень жалует, а от убеждения в том, что только таким способом он может сохранить силу и энергию.
- Но ведь это чепуха!
- Поживи у нас и с наше, - усмехнулся доктор, - и тогда тоже будешь верить черт знает во что.
- Значит, на самом деле он не любит Люську?
- А он сказал, что любит?
- Он сказал, что хотел бы, чтобы ей стало семнадцать лет и чтобы тогда она поняла, какой он драгоценный.
- Забавно, - заметил доктор. - А вы не разбираетесь в детских железных дорогах?
- Нет, уже семь лет как мою выкинули.
- Жаль.
- Значит, он хочет высосать ее кровь? - Егор внутренне содрогнулся от отвращения.
- Не придумывай ужасов, - сказал доктор. - Мы здесь цивилизованные персоны.
- Даже когда сжигаете женщину на костре?
- Она не женщина, а уголовная преступница.
Доктор ткнул пальцем в занавеску, наступила тишина. Люська во сне забормотала.
- А вы давно здесь? - спросил Егор.
- Давно, - ответил доктор. - Я сюда попал еще до войны.
- Значит, железную дорогу только здесь увидели?
Леонид Моисеевич поправил сбившуюся набок бороду, разложил ее по груди редким веером, поднялся с колен и ответил обстоятельно, показав, что сумел заглянуть в мысли Егора:
- Да, я попал сюда в тридцать седьмом. Когда никто и не мечтал о таких игрушках. Но потом я увидел одну - когда у вас появился магазин "Детский мир". Мне приносили пациенты. Кто вагончик, кто - домик. Я собрал этот мирок, мой собственный. Но в последние годы вагончики пропали. Видно, их не осталось в "Детском мире". За ними надо ехать в Лейпциг.
- Куда?
- В Германию, в город Лейпциг. Там их изготавливают, и, говорят, там есть специальный магазин не то на улице Карла Маркса, не то на площади Димитрова.
- А разве у вас тут есть Германия?
- Земля круглая. У нас есть и Австралия, только я не уверен, живут ли в Австралии люди. Хотя почему бы и не жить им - ведь несчастных и загнанных людей достаточно во всем мире. К сожалению, связей с другими странами у нас почти нет. Из-за шуток природы. Природа не разрешает нашему миру иметь автомобили или самолеты. Пробовали туда отправиться на воздушном шаре… Но беда в том, что люди, пожившие здесь несколько лет, становятся иными. Кровь в их жилах сменяется питательной смесью и становится холоднее на шесть градусов. Мы ведь не теплокровные млекопитающие, как можно предположить по внешнему виду. Попробуйте мою руку - чувствуете, какая холодная? Нет, это не возраст. Просто черепахи и крокодилы долго живут. Мы тоже бесконечно живем, потому что окружающая температура здесь постоянна. Ты понял?
- И это будет со мной?
- Обязательно будет. И даже вся кровь младенцев тебе не поможет.
При том Леонид Моисеевич недобро усмехнулся.
- Я не хотел бы сам стать таким, - голосом воспитанного мальчика ответил Егор.
- Кошмар, - сказал доктор. - Но еще хуже было испытать страх, овладевший в новогоднюю ночь доктором медицины, профессором Рубинштейном, когда за мной пришли. Я был согласен на все…
Доктор смущенно поморщился и пошел за занавеску посмотреть, как себя чувствует Люська.
Вернулся он через минуту.
- Все в порядке, - сказал он и улыбнулся. Щечки у доктора были в голубых жилках сосудов. - Все в порядке, вы можете соорудить воздушный шар и лететь на нем в Лейпциг, если город Лейпциг существует. Наша беда в том, что за Минском начинается болотный пустырь. Оттуда не возвращаются. Говорят, в тех болотах живут страшные твари, которые пожирают путников.
- Ерунда, - сказал Егор. - Я полечу на воздушном шаре, я пойду в те болота. Честное слово, я много чего смогу, потому что еще хуже для меня остаться здесь.
- У каждого своя судьба. И вашей подруге здесь не место.
- Я все слышу, - сказала из-за занавески Люська. - Откройте занавеску, я видеть хочу.
- Отдыхай, отдыхай, - сказал доктор.
Худая Люськина рука отодвинула занавеску в сторону.
Люська сидела на кушетке. На плечи она плащом накинула простыню, но видно было, что грудь и живот ее перевязаны поперек бинтами, чтобы кровь не текла из бока.
- Ой, - воскликнул Леонид Моисеевич, - вы меня доведете до могилы! Разве можно, девочка моя, в таком состоянии прыгать по кровати? Еще сантиметр в сторону - и вы бы погибли окончательно.
Люську он жалел, боялся за нее, а вот к Егору относился равнодушно. Это было немного обидно, с другой стороны, любовь доктора ему была не нужна. Егору почему-то казалось, и, как выяснилось, ошибочно, что он один здесь одержим желанием убежать, а остальные просто существуют. Ради этого можно пойти на хитрость, потому что этим людям верить нельзя. Отсюда должен быть выход. Потому что любая комната, в которой есть вход, имеет и выход.
Об этом он и сказал доктору, когда тот наконец уложил Люську на кушетку, но оставил занавеску открытой.
- Глупости, - ответил доктор. - Существует смерть. В нее есть вход, а обратно никто не возвращался. Допустим, что ты умер.
- А где же тогда мой дедушка? Где наш сосед по даче полковник Семенов? - спросил Егор. Вопрос был наивным, но он зато задал его сразу, не задумываясь. - Если бы это был тот свет… Тогда здесь слишком мало людей.
- Ну а если это лишь малая часть того света?
- Нет! - вмешалась в разговор Люська. - Вы ошибаетесь, Леонид Моисеевич. Не может быть, чтобы люди умирали только в ночь под Новый год.
- Вот это аргумент! - согласился доктор. - В тысячу раз лучший аргумент, чем гипотеза Егора. Но я могу возразить: это потусторонний мир для тех, кто умер в ночь под Новый год! А все, кто умер второго января, живут в соседнем потустороннем мире. Нет, нет, я шучу, я сдаюсь перед логикой нашей маленькой пациентки.
- А если вы сдаетесь перед логикой, - осторожно спросил Егор, - то, может быть, вы знаете правду?
- Правду? Правду здесь знают… несколько человек.
"Так, - с удовлетворением подумал Егор. - Мы победили. Он признался".
Голова Егора работала четко и быстро, как на удачном экзамене, он, не теряя ни секунды, сказал:
- Здесь даже детей нет. Вы хотите, чтобы мы остались одинокими детьми?
- Дети мои, - вздохнул доктор, откинул полу белого халата и достал из кармана брюк носовой платок. - Я отдыхаю с вами сердцем, и в то же время мое сердце обливается кровью.
Доктор высморкался, пригладил редкие белые волосы и некоторое время продолжал держать платок наготове, словно ожидал, что из глаз покатятся слезы. Слез не было. Доктор с сожалением положил платок в карман.
- Так, значит, нам и гнить здесь? - спросила Люська.
- Ах нет, - сказал доктор. - Здесь вы не одиноки. Насколько я знаю, на некоторых постах есть молодежь, даже дети. Мало детей, совсем мало, как-то наш Макаренко, вы о таком не слышали, хотел даже организовать школу, чтобы дети не оставались вне системы образования. Он обил все пороги, даже императора чуть было не склонил к этому. В конце концов оказалось, что никто не возражает, но никто и не поддерживает этого учителя.
- Я знаю, - сказал Егор. - Макаренко написал книгу о беспризорниках.
- Вот именно, в мои годы он был очень популярен. Руководил колонией имени Дзержинского. Чекисты всегда любили детей. Папу с мамой убьют, а детей начинают любить. А может, детей уже нет. Вы же знаете, насколько на дальних постах трудная и рискованная жизнь. Бандитизм, призраки, насекомые, черви… - Доктор закручинился.
- Леонид Моисеевич, - взмолился Егор. - Ну скажете вы наконец, к кому нам пойти? Кто знает правду?
Вдруг Люська заплакала. Наверное, она заплакала не нарочно, но этот тихий плач стал как бы последней каплей… Доктор давно хотел сказать то, что знает, но боялся. И причины страха стали очевидны, когда он вдруг мелкими шажками побежал к двери, приоткрыл ее и выглянул.