* * *
В первых числах августа 1905 года город Виктор, к удивлению жителей штата Колорадо, исчез. Город Виктор перестал говорить голосом газет, телефона и телеграфа; от него не осталось ничего, кроме кружка на географической карте.
Впрочем, через центральную почту Соединенных штатов поступали успокоительные сведения. По этим сведениям, в исчезнувшем городе вводился порядок.
Станция Виктор, под охраной солдат, выглядела уныло. На стенах, заборах и фонарных столбах белел указ губернатора. Крейн шел от вокзала в город; ему казалось, что тихие улицы с запертыми окнами и дверьми по ошибке освещены солнцем.
Крейн быстро свернул на шум голосов. В конце переулка, на затоптанном пустыре, рабочие столпились вокруг оратора, взобравшегося на бочку. Крейн чуть не вскрикнул, - на бочке, потряхивая длинными волосами, стоял адвокат Ричардсон.
- Товарищи, адъютант генерала Белла посетил меня тотчас по моем приезде в этот город, благословенный богом. Он спросил, действительно ли я собираюсь говорить? "Разумеется, - сказал я, - ибо я адвокат…" - "О чем же именно?" - спросил адъютант. - "О вещах, которые нас всех интересуют в настоящее время". - "Вы не должны делать ничего подобного, - сказал адъютант, - вы никоим образом не должны упоминать о стачке, о деле Хейвуда и Мойера, о приказах губернатора Пибоди, об угольной промышленности и железных дорогах… и вообще ни о чем таком, что может побудить кого-либо из присутствующих думать об этих вещах".
Товарищи, то немногое, что мне остается сказать после того, как я перечислил вам все, о чем мне запрещено говорить…
В переулке свистки и топот. Адвокат Ричардсон оглянулся.
- …Я доскажу вам при следующей встрече…
Он спрыгнул с бочки в расступившуюся толпу.
- Вы? Прекрасно! - Это относилось к Крейну.
Адвокат Ричардсон продел руку под локоть Крейна на полном ходу.
- Бедняжка Фрезер… шерифы из Идаго показывают на него пальцами. Его потомки до четвертого поколения станут посмешищем шерифов из Идаго… А дело Хейвуда - скверное дело, Крейн.
- Скажите, что здесь происходит?
- Здесь? Вводится порядок. С этой целью вчера привезли штрейкбрехеров в спальных вагонах. Сегодня арестована редакция "Виктор рекорда". Это была славная газета. Она напечатала последнюю воскресную проповедь епископа с библейским примечанием: "Епископ Матц порицает социализм, потому что "бык знает своего хозяина и осел - житницу своего господина"". Но, дорогой мой, ничто не может сравниться с судом над Гейсом и Гарпером. Он состоялся позавчера.
- Как над Гарпером? - сказал Крейн, - ведь он…
- Ну да, АФТ… Можно сказать, Ассоциация владельцев обязана ему срывом всеобщей стачки. Неблагодарные!
- Расскажите же…
- Старика прорвало от методов введения порядка. Кажется, он вслух пожалел о том, что всеобщая стачка не состоялась. Его мигом обвинили в заговоре, вместе с Гейсом, которого он терпеть не мог до этого случая. Суд в конце концов затребовал их от военных властей. Тогда… вообразите картину: здание суда с утра оцепила пехота; на соседних крышах - легкие стрелки; Гейс и Гарпер под конвоем кавалерии с полковником Чейзом во главе. Полковник из уважения к конституции оставил лошадей на дворе, но зато в зале расставил солдат, спиной к судье и с ружьями наготове. Это было грандиозное зрелище! Судья оправдал обвиняемых. Чейз поднялся с места и заявил, что он не освободит никого без приказа "его превосходительства губернатора и главного начальника войск". К вечеру пришел приказ. А через полтора часа после освобождения комиссия выслала обоих в общем порядке.
- Какая комиссия?
- Военная комиссия по высылке. Я вам ее покажу. В серьезных случаях, мой дорогой, Америка управляется военными приказами и судебными запрещениями; в остальных случаях - народом.
- Я не знал этого, - сказал Крейн и провел по лбу рукой. - О, иногда мне кажется, что я ничего не знал…
* * *
Полковник Чейз, председатель военной комиссии по высылке, встал и расправил красивые усы.
- В графстве Теллер, - сказал полковник, - согласно указу губернатора, находящемся в состоянии волнения и бунта, более двух тысяч человек отказались от своих обычных занятий. На все уверения в том, что эти лица пользуются поддержкой стачечного комитета Западной федерации рудокопов, мы отвечаем: стачечный комитет - это факт, который военные власти могут в лучшем случае игнорировать. Игнорируя же этот факт, военные власти вынуждены всех лиц, которые остались без видимых средств к существованию, рассматривать как бродяг, подлежащих высылке за пределы штата. Дежурный, огласите список задержанных на основании применения схемы ареста бродяг генерала Белла!
Дежурный откашлялся и довольно быстро перечислил около восьмидесяти фамилий.
- Некоторые из этих граждан, сэр, подали заявление о том, что они владеют недвижимым имуществом, сэр, в силу чего не могут считаться бродягами.
- Я полагаю, - сказал полковник Чейз, - и вместе со мной вся комиссия полагает, что заявления частных лиц не могут быть приняты во внимание по вопросу, разрешаемому военной властью. Впрочем… высылка будет отменена в случае согласия арестованных немедленно вернуться на работу. Дежурный, комиссия переходит к очередным делам.
- Рудокоп Джон Смит, вы - член местного союза? - Да.
- В таком случае, вы обвиняетесь в заговоре.
- Почему?
- Потому что по принятому определению заговор есть соединение двух и более лиц для достижения какой-либо преступной или незаконной цели; или же для достижения не преступной и не незаконной цели путем применения преступных или незаконных средств. На основании всего вышеизложенного я приговариваю вас к высылке из этого округа. Не возвращайтесь никогда, потому что с вами может случиться несчастье.
- Том Питc, правда ли, что, проходя мимо вновь прибывших рабочих, вы громко назвали их "скэбами"?
- Конечно.
- И добавили, что "нежные души штрейкбрехеров алчут трех трапез в день, места, где можно поспать, и в особенности охраны?"
- Именно так. Кто когда-либо слышал, сэр, чтобы штрейкбрехер работал?
- Вы будете высланы из округа, потому что судебный приказ, выданный по просьбе директора Компании топлива и железа, строжайше запрещает поносить, задевать, оскорблять или высмеивать рабочих или служащих истца.
- Джемс Вильсон, находясь под арестом, не говорили ли вы с членом Западной федерации рудокопов?
- Да, говорил.
- Знаете ли вы, что совершили проступок против военного устава?
- Возможно; но человек, с которым я говорил, был мой родной брат Чарльз Вильсон.
- Довольно. Вы сознаетесь. Я приговариваю вас к высылке. При этом я выражаю надежду на то, что никогда в жизни больше вас не увижу.
Полковник Чейз опять встал.
- Внимание! Получен последний судебный приказ, выданный по просьбе директора Компании топлива и железа.
"Федеральный окружной суд округа Крипл-крик - всем, кого, это может касаться.
Мы запрещаем вам посылать письма и телеграммы, произносить и печатать речи, имеющие целью направлять, побуждать, поощрять каких-либо лиц к совершению одних действий, равно как отклонять, удерживать, отговаривать этих лиц от совершения других действии.
Мы требуем и повелеваем, чтобы настоящее "запрещение" стало обязательным для всех, кого это может касаться после вручения его им, после объявления его им, после расклейки его в пределах данного города.
3 августа 1905 г. по Р. X. и 129 года независимости Соединенных штатов".
- Это четко сформулированное постановление, - сказал полковник, - я с особым удовольствием кладу в основу дальнейших действий военной комиссии по высылке.
- Изумительно… изумительно! - бормотал адвокат Ричардсон, потряхивая длинными волосами. Он стоял рядом с Крейном в толпе, перед ним было военно-судебное зрелище, еще невиданное ни одним адвокатом.
В сумерках Крейн один вышел на улицу. Прохожих почти что не было. Кучка штатских двигалась в кольце мундиров, - солдаты вели рабочих в тюрьму. Еще одна кучка штатских двигалась в кольце мундиров, - солдаты провожали штрейкбрехеров с работы.
- Простите…
Крейн столкнулся с женщиной, почти бежавшей навстречу. Она была в легком платье в этот холодный вечер и только плечи и голову кутала в шаль, как будто знакомую Крейну. Женщина раздвинула концы шали.
- Молли, вы?
Молли еще похудела. Крейн разглядел сухие губы и беспокойные глаза.
- Вы?.. - сказала Молли без всякого оттенка удовольствия, - откуда?
- Прямо из Денвера. И вот… - Крейн развел руками.
- Вы знаете все?
- Несчастие с вашим отцом…
- Это совсем не несчастье, - с неприязнью сказала Молли. - Неужели вам нужно объяснять?.. Это большая радость, что он понял…
На слове "радость" Молли сжала рот, будто удерживая рыдание. Они смотрели друг на друга.
- Крейн, я не знаю… но раз я вас встретила… - И вдруг бесповоротно: - Вы пойдете со мной.
- Молли, куда?
- Молчите. Идите за мной. Молчите. Это страшно важно - то, куда мы идем.
Молли задернула концы шали, как занавеску. Крейн невольно сдвинул кепи на переносицу, и это движение напомнило ему ночь, когда в чужих комнатах и коридорах он искал Джима Хорти, именем закона..
Молли быстро вела Крейна зигзагами коротких, цепляющихся друг за друга переулков.
- Тише теперь… как можно тише… Дайте руку.
Тонкая, жесткая от работы, холодная от волнения рука
Молли взяла в темноте руку Крейна. Крейн довольно долго бился голенями о железные ступеньки; потом больно ударился о низкую притолоку головой.
- Как вы шумите! - сказала Молли с досадой.
Крейн скорее нащупал, чем разглядел характерный и неестественный беспорядок.
- А! Здесь был обыск…
Они спустились по двум или трем ступенькам куда-то, где стояли большие и непонятные в темноте предметы. Крейн водил по стене ладонью, отыскивая выключатель.
- Не надо, - сказала Молли. Она взяла Крейна за отвороты пальто. - Снимите.
Пальто Крейна повисло на оконной раме. Молли бросила на лампу темную шаль.
- Зажгите.
Они находились в небольшой типографии.
- "Виктор рекорд", - сказала Молли, осматриваясь, - как раз сегодня получил письмо Хейвуда из тюрьмы.
- Что здесь готовится, Молли?
- Здесь?.. Готовится номер "Рекорда", Крейн. Вы и я приготовим этот номер сегодня ночью, потому что наборщики разбежались. Я умею… немного.
- Бог мой!
Наборная касса покато стояла под лампой. В глубоких деревянных гнездах темнел спутанный шрифт.
Молли вложила верстатку в левую руку Крейна.
- Сверху большим пальцем, - вот так, - вы придерживаете подвижную стенку. Наш "Рекорд" будет в одну страницу и с ужасными опечатками, Крейн! Большим и указательным пальцем правой руки наборщик выбирает нужную литеру….
Крейн понял. Большим и указательным пальцем правой руки он ставил литеры справа налево. Готовую строку он выравнивал наборной линейкой. Десять-двенадцать набранных строк осторожно переносил на наборную доску. Они работали рядом. Молли поправляла, сердилась или кивала головой одобрительно. Они набирали письмо Хейвуда из тюрьмы:
Тюрьма графства Ада. Идаго, Бонз, 1 июля 1905 г.
Товарищи и братья-рабочие!
"Помните: вы работаете по двенадцати часов под землей, среди воды и динамитного дыма; в камерах таких низких, что двенадцать часов подряд нельзя выпрямить спину, таких тесных, что приходится держать лопату между ногами. Десятки лет вы работаете, подстерегаемые чахоткой и воспалением легких, взрывом, обвалом, наводнением, пожаром и смертью от электрического тока.
Помните: рабочие спят вчетвером на одной кровати и никогда не наедаются досыта, а фабриканты, одуревшие от барышей, советуют им откладывать сбережения.
Не верьте никому. Собственность, которую защищают суды, - это собственность богатых; жизнь, которую они охраняют, - это жизнь штрейкбрехеров; мир, который поддерживают войска, - это мир барышников.
Последние судебные запрещения предусматривают число стачечников, стоящих у каждой двери завода. Видал ли кто-нибудь судебный приказ, предписывающий хозяевам, сколько им выставлять стражников или скэбов? Или судебный запрет скэбам и стражникам запугивать, оскорблять, убивать рабочих? Нет речи о том, где и в каком количестве должны стоять полицейские, когда они в нас стреляют.
Братья, я напоминаю вам о ненависти, - это все, что я могу сейчас для вас сделать. Боритесь; потому что вы не владеете здесь ничем, кроме вашей шкуры: все остальное в этом городе - и методистско-епископальная церковь в том числе - принадлежит Компании топлива и железа.
Билль Хейвуд".
- Молли, профессиональный наборщик делает пятнадцать букв в минуту. Кажется, я дошел до четырех.
- Хорошо. Я закончу одна.
- Молли?!
- Не спорьте. Мангой придет, если его не схватили. Он поможет. Вам надо идти.
Молли осторожно раздвинула полы пальто, висевшего на окне. Крейн под ее рукой наклонился к тонкой суконной щели.
- Смотрите, налево река… Видите, блеснуло. Еще раз… Крейн, они возвращаются.
- Возвращаются?
- Высланные. Многие решили вернуться, потому что сегодня будто бы уходят войска. Вот… вот… опять. Минуя заставу, понимаете… они спускаются в лодках. Если здесь неспокойно, вы остановите передовых. Вас знают. Идите.
Крейн оглянулся медленно, как человек, который хочет запомнить надолго то, что он видит сейчас. Под обвисшими крыльями шали горела лампа. Наборные доски лежали, залитые до краев тускло лоснящимся шрифтом; руки и волосы Молли были испачканы краской.
- Крейн, - сказала вдруг Молли, - вы из Денвера… Как вам кажется… этот процесс?..
- Молли, - сказал Крейн очень мягко, - право, у них не будет серьезных улик против Джима…
Молли быстро сдвинула брови.
- Я не спрашивала об этом.
Она опять смотрела враждебно.
- Вы еще раз не поняли. О, мне казалось всегда, что вам не хватает чего-то, или что-то в вас лишнее…
"Лишнее - это, должно быть, голубая карточка", - с насмешкой подумал Крейн. Он был раздражен. Он ушел молча, без пальто. Пальто, печально уронив рукава, качалось на окне "Виктор рекорда".
* * *
Площадь выглядела необычайно: между редкими деревьями и редкими фонарями люди стояли сплошной и тихой массой. Под фонарем Чарльз О’Нейл в коротком пальто раскуривал сигару. Спичка слабо полыхала у рта за темным щитком затянутой в перчатку ладони.
- Поймали… Крайне подозрительная личность, сэр, пробиравшаяся вдоль забора.
Кто-то больно ударил Крейна между лопатками и кто-то подставил ногу. Крейн споткнулся, его на лету подхватили за воротник и, встряхнув, поставили прямо.
О'Нейл рассмеялся сухо.
- Ах, вот кто… Мой дорогой, зачем вы пробираетесь вдоль заборов?
- К черту заборы! - Крейн был положительно груб. Эта цепь беспокойных случайностей страшно взвинтила его нервы, - лучше б они оставили заборы в покое и… и прогулялись к реке…
- Что такое?
- Ничего. Рудокопы возвращаются в лодках. Они вам закатят еще одну стачку за спиной генерала Белла.
Кажется, Крейн ничего не имел против этих рудокопов… Но не может же он молчать, когда его тащат по площади, как бродягу!
- Вы слышите, Веллс? - сказал О'Нейл в темноту. - Прекрасно, Крейн, прекрасно.
- Сэр, - Крейн смягчился, - я полагаю, это…
- …Отнюдь не наемные бандиты, Крейн. О, нет! Это, - О’Нейл повел рукой, - напротив того, Союз граждан, то есть сто человек деловых людей, вооруженных до зубов и разделенных на взводы: например взвод Балкелея Веллса, управляющего копи "Смоглер", или взвод Антуана Герро-на, директора Людвильского банка…
Веллс, широкий, со сплющенным профилем профессионального боксера, появился под фонарем.
- Парень, кажется, прав. Разрешите четыре взвода к реке. Остальные займутся здесь.
О’Нейл на ходу обернулся к Крейну.
- Пока что берите ружье. Размяться перед сном - прекрасно!
У О’Нейла помолодел от удовольствия голос.
Слова команды выговаривались неслышно. Не было прямолинейных движений и военных отчетливых поворотов. Толпа на площади, как неживая, мягко разваливалась на куски. Взводы, сливаясь, спускались к реке; другие уходили в короткие радиусы улиц. Взвод Балкелея Веллса, управляющего копи "Смоглер", прошествовал мимо Крейна к низким деревянным домам на южной стороне площади. От взвода отпадали куски, прилипая попутно к крыльцу, к дверям и окнам низких домов.
Крейн остался у фонаря. Теперь он слушал, вытянув шею.
Оконная рама загремела под тяжелой рукой; двери трещали и стонали; за дверьми что-то падало и что-то катилось. Ни одного человеческого крика среди деревянных, стеклянных и металлических шумов. Казалось, бесполезную способность стонать и сопротивляться люди уступили неодушевленным предметам.
Крейн никогда не был трусом. Он мог бы размяться перед сном… Он входил бы сейчас в низкие деревянные дома, ружьем требуя молчания. Он мог бы поднимать сонных людей с постели; смотреть, как они под дулом неверными руками натягивают рубашку; гнать их в условленное место, откуда автомобили без огней повлекут добычу к поезду, уходящему за пределы штата. Крейн не был трусом, но он не взял предложенного ружья, чтобы провести эту ночь,
как следует американцу и мужчине. Он стоял один, страшно тоскуя в преступной тишине, за которой укрылась площадь.
Когда же над рекой слева стали стрелять часто и сильно, Крейн вдруг побежал, захлебываясь от непостижимого страха. Он бежал к дому на спуске в поселок рудокопов, где жил теперь в комнате Джима. Ему казалось, что пули у него за спиной с ужасающим разнообразием свистели, визжали, булькали, колотились сухо, звенели как разбитое стекло. В беспамятстве ему казалось, что дома ждет его Джим, что только веселый Джим, который знает, когда нужно брать ружье и в кого нужно стрелять, освободит его от путаницы и страха.