Мы познакомились в "четырке". Так назывался соседний скверик, где за ледяной горкой лепились к кирпичной стене гаражи. Январским днем, когда короткое солнце делает город по-летнему добрым, мы подрались без видимых причин или просто причины забылись. Нет, тогда мы еще не знали друг друга по имени и то, что живем на одной лестнице. Через год, в мае, мы столкнулись снова на почве фантиков. О фантики! Забытая ныне игра. Каждый уважающий себя мальчик приходил к кинотеатру "Спартак" и старался сразиться. Ценились фантики от "Мишки косолапого", "Грильяжа"… Я не помню названий конфет, но помню, как мастерил фантик, подсовывая в основную бумажку для веса и точности полета другие бумажки, как утюжил фантики, стараясь добиться баланса между точностью и толщиной. Щелкнешь его - он летит дальше всех (так хотелось, по крайней мере), ползешь на карачках, щелкаешь снова, тянешься мизинцем… Мы подрались опять, помня зимнюю горку, но без желания, просто избывая детскую воинственность… Мы поступили в один класс школы № 203, бывшую гимназию. Нас оставляли родители на продленный день, и мы подружились, а когда Никита, где-то в классе третьем, схватил три "кола" в один день и решил уйти из дома, я вызвался носить ему еду. Жить он собирался в деревянном сарайчике, где дворник хранил метлы. После восьмого класса я уехал с родителями на Охту в "хрущевку", а после Никита со своими переселился на проспект Смирнова. "Хрущевки" наши выглядели одинаково, родители наши оказывались по-одинаковому занятыми; город, детство, социализм - все получилось общим. Расстояние нас не отдалило, мы встречались и продолжали дружить. Когда вокруг загремели битлы, мы выпросили у родителей одинаковые гитары и одинаково долго не могли выучить до мажор в первой позиции, хотя ми мажор одолели быстро. Все-таки Никита обошел меня и уже долбил виртуозный ре мажор, уже мог зажимать барэ, вполне получалось у него, хоть и грязное, но тремоло. Тогда я сказал, что стану играть на басе, а он согласился: "Класс! Станем битлами! Я - Джон, ты - Пол". Мы стали битлами, отпустили челки и потеряли невинность с разницей в один месяц. Он приезжал ко мне на Охту с гитарой в аккуратном чехольчике, мы шли на стадион "Красный выборжец", где по вечерам собирались малолетки из рабочих кварталов попеть блатного. Там уже курили и выпивали. Там мы старались стать битлами и получили в конце концов по морде, на чем и закончилась наша концертная деятельность. Работница Света (или Наташа?) отметила нас своим вниманием. Подловила по очереди и лишила иллюзий прямо в кустах. Нет, меня лишили в кустах, а Никиту в гантельном зале! Я знал этот зал - там пахло потом, конюшней одним словом. Стала ясна природа пота и специфика скачек. После школы Никита поступил в Университет на биологический, а я с трудом, но все-таки одолел марафон экзаменационной лотереи и стал студентом Института физкультуры. Уже несколько лет я упражнялся в спортивной стрельбе, и для своих лет считался вундеркиндом. Считалось, в Институте физкультуры обитают одни дебилы, но это не так. Половина главных бандитов города имеет высшее образование. А если бандиты правят пятимиллионным городом… Какое-то время мы не видались с Никитой, но на втором курсе он пригласил меня в свою подпольную рок-группу "ПРОКАЖЕННЫЕ", прославившуюся, правда, лишь тем, что однажды она играла на химфаке Университета перед "САНКТ-ПЕТЕРБУРГОМ" и спалила усилители, сорвав концерт тогдашним звездам волосатого небосвода. Рекшан погрозил набить морды, а Корзинин удовлетворился бутылкой пива. Витя Ковалев плевался укоризненно:
- Вы знаете, что такое паять телевизор? Нет? А вот эти сраные усилители в тысячу раз хуже.
Мы застыдились до смерти, мы благоговели перед Рекшаном, понимая - он пустил нас на сцену лишь оттого, что сам жил когда-то возле "Спартака", но был постарше, раньше заматерел, раньше въехал в рок-н-ролльный андеграунд… Старинное такое землячество. После Никита разогнал "ПРОКАЖЕННЫХ" и собрал "ВОЗРОЖДЕНИЕ". Теперь на басе я тюкал только на репетициях, а на первых концертах уже обходились без меня. Моего до мажора оказалось недостаточно. Я обиделся, плюнул, уехал на спортивные сборы, стал мастером спорта по спортивной стрельбе, женился, стал мотаться по квартирам, продал коллекцию пластинок и подарил какому-то оболтусу бас-гитару, попытался сколотить свою жизнь, сколотил, разломал, запил, бросил, жена в Колорадо подставила китайцу, я подставил левую щеку, поверил Горбачеву, записался добровольцем, выполнил интернациональный долг, убивал людей, люди хотели убить меня и не попали, попробовал анашу и опий, водку "Абсолют" попробовал благодаря капитализму, бросил, нет, не бросил "Абсолют", в абсолютной прострации, свободное парение, "свобода есть, свобода пить, свобода! Свобода спать с кем хочешь из народа!.." Сорок мне исполнилось зимой. Никто не пришел, хотя всегда набегало, но я не в обиде. Другие заботы - "Купи себе немного "Олби"!" Нет, честное слово! Я лег рано спать и попросил соседей не звать к телефону, да и никто не позвонил…
У Никиты вышел свой коленкор. Он отпустил бороду, покрасил ее в зеленый цвет и ушел в академический отпуск. Хоть у него получалось барэ и ре мажор, но его тянуло в Do и С, если записывать гармонию по науке. Над его бородой смеялись, а он смеялся в ответ, даже прием такой надыбал - смеяться в микрофон, обрабатывая мелодию, пока гитарист играет соло в проигрыше. С ним играли и Ильченко, и Зайцев, когда развалился старый "САНКТ-ПЕТЕРБУРГ", и Жора Ордановский, он и сам ездил в семьдесят седьмом в Москву, где выступал целую зиму с "МАШИНОЙ ВРЕМЕНИ", но его хулиганства не устроили академически устроенного Макаревича, и Никита вернулся в Питер. В Питере он сошелся с Торопилой, теперешним пластиночным пиратом-магнатом, суперинтендантом всех лютеранско-рок-н-ролльных приходов. Андрей Тропилло (Торопила - прозвище) в районном доме пионеров и сопливых школьников заведовал кружком технической самодеятельности. Вместо сопливых школьников тогдашние рокеры начали записывать первые магнитофонные альбомы. Записал и Никита. Однажды он пригласил меня записать бас к одной из старых песен времен "ПРОКАЖЕННЫХ", и мы тайно ночью крались через Охтинский мост, стараясь не привести хвоста. Торопила в комнате величиной со спичечный коробок устроил студию, командовал, пил пиво, стоял нечесаный в дрянных брюках, сжимая провода в зубах, как герой-радист в Брестской крепости… Запись получилась странная, все инструменты и голос записались на тон выше, но работа удалась, и песни Никиты поехали по "необозримым просторам нашей Родины". Альбом он назвал незатейливо - "Возрождение одноклеточных". Сказались годы учебы на биофаке. Он там еще числился, что-то сдавал, переносил экзамены на осень, писал курсовые, боялся армии и военной кафедры, где толстые капитаны заставляли стричься и изучать противогазы. Он научился хитро зачесывать и закалывать волосы, чтобы не засекли идеологические преследователи. Рок-н-ролльную жизнь все далее загоняли в подземелье, но ревтрадиций нам не занимать, и она тлела до поры. Второй альбом его назывался "Два возрождения" и имел всесоюзный успех в узкой среде меломанов. В двух песнях продудел в губную гармошку Б. Г., Майк Науменко записал одно фиговое соло и одно отличное, сам Торопила сыграл партию на гобое… Нечто среднее между "БЛЭК САББАТС" и интеллектуальным британским роком с редкими частушечными вставками. Никита стремительно прогрессировал как поэт. Я иногда завидовал ему, поскольку в "ПРОКАЖЕННЫХ" все слова сочинял сам. Но это получались еще те слова, а Никита начинал сочинять настоящие стихи, клевую лирику. Он любил потрафить публике, но всегда чувствовал грань, за которой начиналась халтура. Мы достаточно отдалились друг от друга в начале восьмидесятых, когда началась доперестроечная эпопея питерского Рок-клуба, и снова стали видеться года с восемьдесят девятого, когда я вернулся с добровольной войны и старался собирать новую жизнь. Не собиралась. Инвалидные деньги плюс бесцельные и нерегулярные халтуры. На жизнь хватало, но оставалось разобраться с самой жизнью. Никита застолбил себе место на самом верху и теперь оставался там, способный всегда собрать аншлаг на стадионном концерте, а такое удавалось лишь тем, кто прорвался в телеэфир, в кино, в судебные скандалы на перестроечной зорьке, тем, кто сохранил в себе андеграундную харизму. Никита постоянно мелькал во "Взгляде", пока тот не прикрыли, снялся в трех фильмах и, отбившись от судебного иска, сам умудрился подать в суд на Михаила Горбачева. Мы существовали в параллельных мирах, но они пересеклись и подтвердили дружбу. Я помогал "ВОЗРОЖДЕНИЮ" в распространении плакатов, пластинок, буклетов, несколько раз ездил на гастроли телохранителем. "Для понта", - шутил Никита. Это и был понт. Воркута, Владивосток, Чернигов. В девяносто первом, еще до потешного путча, Никита записал с "ВОЗРОЖДЕНИЕМ" у того же Торопилы, ставшего хозяином профессиональной студии "Антроп", песню с характерным названием "Над всей Испанией безоблачное небо", сделавшуюся всенародным хитом. Под его тягучее хриплое, но сдержанное, как у Джо Кокера, пение страна сомнамбулически праздновала самораспад СССР, но Никита скоро одумался и через полгода, когда мы сели на электрический гайдаровский стул, выпустил виниловый альбом с откровенным названием "Возрождение границ". Но что-то в нем надорвалось, может, он просто устал, и его, уставшего, подобрал Михаил Малинин, по кличке Гондон, хваткий, редкий на удачливость продюсер без цели, но чующий запах денег, как миноискатель - детонатор и взрывчатку. Как они сговорились - никто не знает. У Никиты началась другая жизнь - "мерседесы", презентации, демократические концерты возле Белого дома, всякая иная ненавистная Никите, я знаю, херня. На мои редкие вопросы, редкие, поскольку в Питере он теперь и появлялся редко, на вопросы: "Очумел ты, что ли?" - Никита отвечал: "Теперь у нас другой строй? Другой! Я и в этом строе не иду строем, а пою то, что считаю нужным. Главное - люди, которые слушают". - "Ты поешь про любовь!" - не соглашался я, впрочем без напора. "А ты хотел бы слышать про ненависть?" - без напора же отбивался Никита. Когда рухнул "железный занавес", первыми же вывалились на Запад те, кто первым стоял к занавесу прижатый. Как и Б. Г., Никита съездил в Штаты и выпустил там пластинку, и если у Б. Г. альбом поднялся до 98-го места в списке популярности, то у Никиты аж до 76-го. Никита быстро все понял и не дергался. Последнее время он с легкой руки Гондона осваивал Восток. Ашхабад. Баку. Анкара. Он часто говорил: "Фундаменталисты выпьют Волгу и Россией закусят", но все равно ездил. Анкара. Ашхабад. Баку. Малинин в одной из телепрограмм заявил: "Западный рынок перенасыщен, а музыкальный рынок Востока еще относительно девствен. Русский рок - тоже культура. Мы несем культуру России Востоку". С Никитой мы оставались друзьями, несмотря на разность положений. Я очень волновался, ожидая выхода на сцену СКК… Нет, чего мне волноваться? Ре, ми минор, соль, ля, почти так же просто, как до мажор…
Мы лежим прямо на крашеной жести, а Юлия сидит на трубе. Красная кирпичная кладка еще хоть куда. Юлия закрыла глаза и откинула голову - она так загорает, словно обложка мужского журнала. Она совсем без одежды. Только прозрачная тряпочка прикрывает лобок. У нее маленькие, словно теннисные мячики, груди, готовые к Уимблдону. Я стараюсь не смотреть, но все-таки посматриваю. А Никита спит, постелив под себя афишу. Подо мной тоже афиша. Я встаю, поворачиваюсь к Юлии спиной и еще раз разглядываю разноцветный бумажный квадрат.
ЛЕГЕНДА ПИТЕРСКОЙ СЦЕНЫ
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ В РОК-Н-РОЛЛЕ
НИКИТА ШЕЛЕСТ
и группа
"ВОЗРОЖДЕНИЕ"
в концерте участвуют
"ДДТ", "АЛИСА", "НАУ", "САНКТ-ПЕТЕРБУРГ",
Александр Ляпин, Леонид Тихомиров, Александр Лисицин, Николай Васин и другие.
В фойе широкий выбор пластинок, кассет, компакт-дисков и печатной продукции.
Работает буфет. ЛОВИ СВОЙ КАЙФ!
Продюсер Михаил МАЛИНИН.
Концерт ведет Анатолий (Джордж) Гуницкий.
Спонсоры программы - радио "ЕВРОПА ПЛЮС" и банк "САНКТ-ПЕТЕРБУРГ"
Легенда дрыхнет и посапывает.
- А? Что? - Никита поднимает голову и смотрит на часы. - Нормально. Время еще есть.
Он зевает и чешет голову.
- Юлия! - Никита встает, шагает по крыше, и жесть гулко прогибается под его босыми ногами. - Одела б что-нибудь. Вся округа, наверное, мастурбирует. Все восьмиклассники.
- Хоть какая-то польза.
- Давай, давай! Одевайся!
Юлия натягивает белый топик и зеленые широченные брюки.
- Для того чтобы спать, есть более удобные места, - говорит Юлия. Очень отдаленно, но в голосе слышится обида.
- Юлия! - Никита делает неопределенный жест рукой. - Посмотри, какое плоскогорье! Совсем иной город. Почти никто не знает этого города, а мы с Сашей знаем с детства. Каждый камешек, так сказать…
- Помнишь, - говорю я, - как мальчик из шестого "а" разбился?
- Да. - Никита улыбается, щурится, потягивается. - Мальчик из шестого "а" шмякнулся в блин. А могли б и мы.
- Ты осторожный, - отвечает Юлия.
- Ну! - Никита наклоняется ко мне и шепчет весело: - Ей замуж пора. Выдам ее за сенатора.
Юле пора замуж - зов природы. Никита же давно и тихо женат на тихой же женщине, и две тихие девочки растут у него теперь в Сестрорецке, где он за кучу бабок купил дом со светелкой. Жена его, Ирина, не обращает на такие мелочи, как, например, каланча, внимания. Никакого. Она и на концертах "ВОЗРОЖДЕНИЯ" уже не появлялась полторы пятилетки и, видимо, правильно делала.
- Афиша знатная, - говорю я. - Больше всего мне в ней нравится это. - Я провожу пальцем по своей фамилии.
- Афиша мне эта большой крови стоила. - Такое впечатление, что Никита конфетку стырил. - Гондону б только деньги снять. Он хотел Ладу-дэнс и Гулькину вписать… Н-да. Гулькину-фуюлькину… Ничего, завтра я выхожу на свободу…
Я хотел его спросить о проблемах свободы и несвободы, но с улицы донесся троекратный всхлип клаксона, и Никита, перегнувшись через низенькую ограду, сказал:
- За нами приехали. Гондонова "тошиба".
Мы одеваемся и ныряем с крыши на чердак. Там прохладно, пахнет плесенью и опилками. Мы спускаемся на лестницу. Никита и Юлия вызывают лифт, а я бегу в квартиру за вещами. В комнате гуляет сквозняк, скачут солнечные зайчики. Я бросаю в сумку пятнистую гавайскую рубашку, черные коротковатые брюки и черную каскетку. Я бросаю взгляд в зеркало. Нормально. Лицо мягкое и вовсе не страшное, подбородок бритый. Глаза, нос, уши на месте. Шрамик над бровью и родинка на кадыке.
Я выбегаю из парадной и запрыгиваю в открытую дверь микроавтобуса.
- Добрый день. - Мордастый водила молча кивает.