Из бойлерной разъяренным зверем вылетел Федька-кочегар.
– Где этот Наизов? Он Прошку замочил, гад!
Увидев Наизова и лежащего рядом раненого мастера, кочегар остановился как вкопанный. На его лице появился страх.
А Наизов, оскалившись, поманил его пальцем, как собаку.
– Ну, Федя, продажная душонка! Иди сюда. Иди, сучонок! Все равно сейчас сдохнешь. Иди, говорю!
Кочегар в ужасе попятился и рванул к сигнальной кнопке – по цеху прокатился вой сирены.
Наверху, на смотровой площадке, с которой был виден весь цех как на ладони, находился кабинет администрации фабрики. Услышав сирену, из кабинета выскочили капитан, два прапорщика, рыжая нормировщица, начальник цеха и какой-то гражданский.
Капитан с опозданием понял свою оплошность. Понадеялся на Прошку, а надо было солдат в цехе оставить. Не произошло бы такого!
А под лестницей, ведущей на второй этаж, уже растеклась огромная лужа из ядовитой смеси. Удушающие пары потянулись вверх.
И там, наверху, все словно застыли в немом оцепенении, и только гражданский вдруг пронзительно закричал на весь цех:
– Отпустите меня! Я – снабженец. Приехал к вам за мебелью. Умоляю вас, отпустите! У меня жена, дочь!
Поигрывая в руке заточкой, Наизов рассмеялся:
– А ты прыгай вниз. Кто тебя там держит, падлу!
Снабженец в нерешительности посмотрел на капитана. А тот в свою очередь уставился на Наизова. Первая мысль была – зэк сошел с ума! Надо попробовать его уговорить, успокоить!
– Наизов, остановитесь! Давайте мы сейчас спустимся к вам и разберемся во всем. Поймите, здесь может погибнуть много народа.
Наизов спокойно выдержал взгляд капитана.
– Здесь нет народа. Здесь одно быдло!
Никто из зэков не воспротивился такому оскорблению. Все терпеливо ждали, что будет дальше.
А капитан проклинал дураков, придумавших глупые инструкции, согласно которым им не разрешалось в зоне носить оружие. Сейчас бы оно пригодилось, и он, не раздумывая, пристрелил бы взбунтовавшегося зэка. Теперь же приходилось принимать условия этого Наизова.
– Что, капитан, струхнул? Прошка, твой верный сука, в бойлерной лежит. И ты сейчас сдохнешь…
Опер знал, что угрозу свою зэк выполнит. Как же остановить его? Эх, стоял бы он рядом, два, три профессиональных удара отправили бы его на тот свет. Но в этой ситуации остается только заговорить его, оттянуть время…
– Погоди, Наизов. Если ты злишься на меня, то при чем тут остальные люди? Давай выясним отношения по-мужски, – говоря так, капитан надеялся настроить зэков против Наизова. Они ведь смогут его остановить! Неужели никто в этом стаде не сделает это? Ведь их отделяет от Наизова какой-то десяток метров, ножки боятся замочить, скоты! А кладовщик Татарин и вовсе у него за спиной, рана у него в животе неглубокая, двигаться может.
– Подай знак Татарину, пусть схватит Наизова за шею. Мы спустимся и скрутим его, – шепнул сквозь зубы опер рядом стоящему прапорщику, но тот оцепенел от страха и не двинулся с места.
– Дурак! – зашипел на него капитан. – Сдохнем же тут!
Понимая, что уговоры бесполезны, он закричал всем зэкам:
– Чего вы стоите? Он же хочет поджечь цех! Разве вы не поняли еще?
– Цех!
– Поджечь!
– Наиз, кончай!
Кто-то бросился к входным воротам, но они оказались запертыми на замок.
– Цех заперт!
– У кого ключ? Отоприте!
Наизов хохотал, наслаждаясь всеобщим страхом, переходящим в панику.
Капитан стоял, держась за поручень, и молчал. Все зашло слишком далеко.
Рыжая нормировщица уже больше не надеялась на охрану, вскрикнула, увидев в руке у Наизова горящую спичку.
– Наизов, миленький, не делай этого! Отпусти нас!
– А кто тебя держит? Вот ключ от ворот, – показал он увесистую связку ключей, отобранных у Татарина. – Спускайся и возьми их. – С этими словами он бросил связку в лужу растворителя и повторил: – Бери их и уходи.
Нормировщица, поверив, быстро спустилась по железной лестнице, угодливо улыбаясь Наизову.
Хлюпая стоптанными туфлями по растекшейся смоле вперемешку с растворителем, нормировщица подбежала и наклонилась за ключами.
Зэки молча следили за ней и за Наизовым. Всем хотелось верить, что все обойдется. Потом, конечно, они свернут ему шею за такие дела!
Спичка в руке Наизова почти погасла, и Татьяна обрадовалась, думая, что ей удалось его убедить. И вдруг Наизов бросил догорающую спичку.
Цех вспыхнул в одно мгновение. Рыжая нормировщица, охваченная с головы до ног огнем, закричала не своим голосом. Закрывая ладонями лицо, она закрутилась волчком и кружилась до тех пор, пока не упала в огонь, выкрикнув напоследок проклятие Наизову.
Казалось, горело все: пол, залитый адской смесью, деревянные верстаки, заготовки мебели, штабеля древесины, приготовленные для изделий. И люди! Горящие люди с дикими воплями в панике бегали по огненной луже и падали, корчась в огне. Всех охватило безумие!
Кто-то еще пытался открыть замок, царапая ногтями металл.
Наверху, на площадке, задыхаясь от едкого дыма, метался капитан. Внизу под лестницей бушевало в рост человека огненное море.
Оба прапорщика, начальник цеха и снабженец прыгнули в это огненное море, и сейчас же их крики потонули в общей массе людского стона.
Одному прапорщику повезло больше, чем его товарищу. У него горели только ноги и кисти рук, но он мог двигаться. Размахивая горящими руками, он побежал к воротам, где толпились еще живые зэки. На него никто не обращал внимания. Каждый думал о себе, чтобы спастись из этого пекла.
А гражданский, начальник цеха и второй прапорщик горели заживо. Снабженец кричал, звал кого-то на помощь и поднимал вверх из огня руки, словно молясь.
Надышавшись едкого дыма, капитан перевесился через ограждение и свалился вниз. Он был еще жив, но зэки в панике затоптали его.
В этом всепожирающем огне, в котором копошились горящие люди, падая, вставая, двигаясь наугад с побелевшими от жара глазами, толстый кладовщик Татарин оказался единственным человеком, здраво оценившим ситуацию и принявшим самое разумное решение.
Чтобы не задохнуться от дыма, Татарин встал на четвереньки и по узкому коридору, еще не охваченному огнем, направился к бойлерной.
Что-то подсказало Наизову последовать за кладовщиком. За спиной Наизов услышал чей-то кашель. Обернувшись, он увидел обгорелого, со вздувшейся кожей на лице человека. Узнать его было невозможно. Наизов ткнул его наугад заточкой. Человек вскрикнул и остался позади, охваченный огнем.
В бойлерную огонь еще не пробрался, но дым уже стелился низом, и его вытягивало на улицу через небольшую дыру в стене возле труб.
Кладовщик подбежал к стене, потрогал руками почерневшие, покрытые плесенью кирпичи. От постоянной сырости они легко крошились от малейшего прикосновения. Татарин со всей силы ударил ногой по кирпичам, стараясь попасть ближе к трубам. Один удар, второй, третий. Под мощными ударами кирпичи стали отваливаться кусками.
"Смотри-ка, а Татарин-то не дурак", – подумал Наизов, стоя за его спиной.
Несколько ударов, и уже можно было просунуть голову, вдохнуть свежего воздуха. Подставив к дыре красное, вспотевшее лицо, Татарин тяжело засопел, с минуту передыхая.
– Чего стоишь? Давай! – выплевывая изо рта вместе со слюной горечь от дыма, закричал на него Наизов. "У-у, толстая скотина!"
В жирном теле кладовщика проснулась неимоверная сила. Наизов даже не пытался помочь толстяку. Татарин намного сильней его, вот пусть и старается.
Наизов выжидал. С его телосложением нетрудно пролезть в небольшую дыру, главное сейчас, чтобы Татарин пробил ее в стене.
Огонь уже подступил к бойлерной, и за дверью слышалось его яростное гудение. Человеческие голоса стихли, слышался лишь жуткий, нарастающий гул и взрывы. Рвались баллоны с кислородом, и осколки, точно от разрыва мин, ударяли в кирпичные стены.
Вдруг сверху рухнула плита, проломив дверь в бойлерную. Огненные брызги горящей смолы попали на лицо и одежду Наизова. Одежда сразу загорелась. Он вскрикнул и зажмурился, смахивая со щек и лба огненные капли. Труднее было потушить горящие волосы. Они вспыхнули, как свечка, причиняя Наизову мучительную боль. Пришлось снять куртку и накрыться ею. Огонь потух, но боль осталась, и Наизов стиснул зубы, чтобы не закричать.
Приоткрыв обожженные слезящиеся глаза, он увидел, что кладовщик уже пробил достаточную дыру, в которую он может пролезть.
Ждать уже было больше нельзя – огонь пробрался в бойлерную, стелился по полу, накидываясь на все, что попадалось на его пути. Загорелся картон, которым Наизов прикрыл мертвое тело Прошки.
Наизов, оглянувшись, увидел, как вспыхнул труп главного суки. Ему показалось, будто Прошка дрожит, силясь проснуться и убежать. Не хочет гореть главный сука!
Отступая от огня, Наизов тронул Татарина за плечо, но тот даже не обернулся, продолжая бить здоровенным ботинком по кирпичам.
– Отойди, Татарин! Дай я вылезу, и стучи дальше, – едва не задыхаясь от дыма, прокричал Наизов. Кладовщик замотал головой, давая понять, что не выпустит Наизова, пока не вылезет сам.
Тогда Наизов схватил его за ворот робы и из последних сил дернул. Но кладовщик устоял и покрыл Наизова отборным матом.
– Отойди отсюда, жирная скотина! – Наизов сунул голову в дыру и успел вдохнуть воздуха, который уже успел нагреться от пожара и пропитаться горечью.
Татарин, подскочив, легко отшвырнул его от стены в огонь.
– Пошел отсюда, козел! Первым вылезу я!
Наизов упал, успев зажмуриться. И тут же почувствовал, как его лицо словно прилипло к огненному полу. Он вскочил, чтобы не сгореть.
Глаза нестерпимо жгло, словно в них плеснули кислотой.
– Сука ты, Татарин! – закричал он кладовщику, но тот молча продолжал копошиться возле дыры. Наизов потер глаза. Казалось, все погрузилось в черноту! Он видел только слабые белые пятна дрожащего огня.
– Глаза! Мои глаза! – кричал Наизов от боли, потирая слезящиеся глаза. – Гад ты, Татарин! Ты мне выжег глаза!
Кладовщик сидел на корточках и руками выламывал осколки кирпичей. Он пытался втиснуть в дыру свое жирное тело, но ему это не удавалось.
Наизов подошел сзади.
– Ну, сволочь! Останешься тут. – Прищурившись, он тронул кладовщика за его огромное плечо.
– Уйди! Убью! – угрожающе прорычал ему Татарин, но больше ничего сказать не успел.
Наизов с размаху всадил заточку кладовщику в шею.
Тугая струйка крови ударила Наизова в лицо.
– На! Получи свое! – стирая кровь с лица, проговорил он, ударив еще для верности кладовщика пару раз в сердце со стороны спины.
Татарин вздрогнул, широко раскрыв рот, хватанул воздуха и, точно подавившись им, захрипел и наклонился вперед, заслонив своим громадным телом дыру.
– Куда ты? – Наизов за ворот перепачканной кровью робы отволок его в сторону. – Лежи тут, сука!
Но Татарин был еще жив и силился ползти.
Огонь охватил его большое тело со всех сторон – раздался нечеловеческий крик, полный страдания. В предсмертных судорогах по полу покатился горящий человек.
Наизов не стал ждать, пока огонь подступит к его ногам. Он сунул в дыру голову и, упираясь в пол, протиснулся на улицу и рухнул в бурьян, уткнувшись лицом в прохладную землю. "Я жив! Жив!" – было первой его мыслью. Хотелось кричать от радости. Пройти такое и выжить?!
Он долго лежал неподвижно. Даже шевелиться не хотелось. Вот так лежать бы и лежать, и чтоб никто не приставал, не тревожил.
Здесь, позади цеха, пожар еще не так бушевал. Огнем охватило только крышу. Основной очаг пожара пришелся на переднюю часть, где были въездные ворота. И рев пожарных машин, тревожный вой сирены на лагерных вышках, злобный лай собак – все это было там.
Чтобы не допустить паники среди зэков, солдаты загоняли их в бараки.
Как громкий щелчок, прозвучал одинокий выстрел. Машинально прижавшись к земле, Наизов втянул голову в плечи. "У-у, черт!" Тут только до него дошло, что солдаты очень скоро могут заглянуть в бурьян. Надо уходить!
Метрах в десяти стоял "КамАЗ" с цистерной в кузове. Водитель из вольнонаемных поливал из шланга заднюю часть горящей крыши. Он не ожидал, что кому-то из зэков удалось спастись, и потому на заросли бурьяна не смотрел.
Едкий черный дым клубился над пожарищем, и когда его ветром погнало на "КамАЗ", Наизов понял – медлить нельзя. Теперь дым загородил его от наблюдательной вышки. Но так будет недолго. Надо торопиться!
Наизов прополз по бурьяну к машине, с трудом вскарабкался в кузов, прижался к цистерне и минуту, может, больше, лежал без движения. Ему эта минута или две показались неимоверно долгими. Чуть приподняв голову, он выглянул над бортом.
Дым еще стелется, но ветер уже отгоняет его.
Быстро открыв крышку цистерны, Наизов плюхнулся в воду, впервые за этот безумный день испытывая облегчение. Обожженные руки и лицо теперь не так болели. Вода успокаивала кровоточащие раны. На всякий случай Наизов отполз от горловины подальше, если кому-то вздумается заглянуть внутрь.
На пожар сбежалось все начальство лагеря. Солдаты не могли открыть ворота, и тогда подогнали здоровенный бульдозер, облили его водой, и он с разгону проломил ворота. Но из цеха никто не вышел. На полу валялись догорающие трупы, от которых солдаты с ужасом шарахались.
Начальник лагеря, полковник Кабин, схватился за голову, увидев, что натворил огонь. Он не мог понять, какова причина возгорания, но, судя по запертым воротам, склонялся к мысли, что это акт самосожжения, за который ему придется отвечать. Хотя, с другой стороны, какому дураку захочется добровольно лезть в огонь?! Растерянный полковник приказал солдатам залить цех водой.
Когда вода в цистерне кончилась, водитель, свернув шланг, бросил его в кузов, сел в кабину и поехал на КПП.
На выезде молоденький солдат-первогодок, служака необтесанный, хотел осмотреть машину, заглянул в горловину цистерны, но полупьяный прапорщик заорал на него:
– Отставить! Некогда возиться. Вода нужна. Не задерживай!
Солдат закрыл крышку горловины.
– А ты езжай давай. Какого хрена стоишь? – рассердился прапорщик на водителя, и "КамАЗ" вылетел с территории зоны.
Проехав поселок, машина остановилась в самом его конце, возле водонапорной башни.
Водитель подтянул толстую резиновую кишку-шланг от башни к цистерне, открыл крышку и только наклонился к горловине, как оттуда появился человек с обгоревшим лицом. Кожа пузырилась, глубокие раны кровоточили. Бровей и ресниц не было на его страшном лице, сожженные веки не закрывали глаз.
Водитель даже не успел вскрикнуть. Наизов ударил его заточкой в шею, схватив за волосы, наклонил бьющуюся в судорогах голову, чтобы кровью не испачкать одежду. Заточку так и оставил в ране.
Выбравшись из цистерны, прямо в кузове переоделся в одежду водителя. "Пока все идет как надо", – подумал он весело, прикрыв обнаженный труп водителя своей одеждой.
– Теперь главное – побыстрее добраться до станции и залезть в первый попавшийся поезд. – Он рассмеялся, благодаря судьбу, что не позволила ему погибнуть, как всем, кто был в цехе.
На станции Наизову удалось незамеченным залезть на платформу, на которой под брезентом стояло какое-то оборудование. Его даже не интересовало, куда идет этот поезд, лишь бы побыстрее уехать. Он согласен голодать неделю, две – только бы уехать, потому что скоро, совсем скоро его уже будут тут искать.
Успокоился он, лишь когда состав вздрогнул и платформа медленно покатила по рельсам. Он лежал под брезентом и плакал от радости.
– Прощай, Мордовия. Прощай навсегда!
Только спустя три часа, когда поезд был уже далеко от станции, обнаружили "КамАЗ" с трупом водителя в кузове.
И опять полковник Кабин схватился за голову, догадавшись, что кто-то из зэков совершил побег. В цехе сгорело сто восемнадцать человек. Но никто не знал фамилию убежавшего.
На промежуточной станции, в городе Скопине, Наизов встретил приблатненного паренька в наколках, подозвал.
– Кто тут у вас делами заправляет?
Паренек смотрел на Наизова подозрительно. На мента вроде не похож…
– Ну, Бобер заправляет. И Толик Поляк. Ребята что надо. Правда, дня три назад менты взяли Толика…
Наизов положил пареньку на плечо руку.
– Вот что, пацан, возьми тачку и отвези меня к Бобру.
Такой наглости паренек не ожидал!
– Чо-о? А может, тебя в мусарню отвезти, дядя? До хрена блатной, что ли?
Наизов схватил его за горло, сдавливая кадык. Паренек захрипел, сразу осознав, с кем имеет дело.
– Вот что, гаденыш. Мне пятьдесят три года, и почти все их я провел за решеткой!
– Я все понял. Понял, – давясь собственной слюной, прохрипел паренек.
В Москву Наизов смог приехать только через несколько лет. Был конец осени. Снега еще не было, но погода казалась отвратительной. Сыро, холодно. И Москва показалась Наизову скучной. Было больно сознавать, что за годы его отсутствия оперы здорово пощипали блатных. Кого за решетку. Кого – на кладбище. Из всех верных людей и остались: Гуня, боксер Семен и Паша Длинный. С такой бандой на выгодное дело не пойдешь, себя бы защитить. Но Семен – он работал тренером в юношеской боксерской школе – обещал подобрать из молодняка человек десять боевых ребят. А больше для начала и не надо.
У Паши Длинного была новенькая "четверка". Она очень пригодилась. Без колес никак нельзя. В Москве уже все давно схвачено другими группировками, так что решено было пока бомбить область, потрясти богатеньких да торгашей. А уж потом и свой кусок в Москве отхватить.
Наизов поселился на квартире у Гуни, недалеко от Курского вокзала. Там всегда толчется полно приезжего народа.
– Ну, с чего начнем? – спросил Гуня, истосковавшийся по деньгам. Последний год ему очень не везло. Но теперь, когда вернулся Наизов, Гуня знал – дела пойдут. С Наизовым не пропадешь. Человек он рисковый, дерзкий, вот только здоровье ему надо поправить.
– Хочу повидать дочку. Да и с женой потолковать бы не мешало.
Гуня сразу как-то замялся и отвел взгляд. И Семен с Пашей сидели молча.
– Что такое? – Наизов рассердился, к вискам подступила кровь.
– Нету твоей дочери, – сдавленно проговорил Паша Длинный и опрокинул стакан водки. А Семен с Гуней продолжали хранить молчание.
– Как это – нету? Что ты мелешь? Опьянел, что ли, совсем?
– Да ты выслушай сперва. Тебе отписали маляву, но, видать, ты уже отчалил из зоны, – сказал Гуня.
Наизов тоже выпил водки.
– Ладно. Черт с вами. Толкуйте, о чем была малява. Говорите, не тяните.
– Да уж скажем. Как тебя посадили, твоя женушка по рукам пошла. То с одним, то с другим. Вино, водка! Потом и до наркотиков дело дошло. Понятно, дочка не нужна стала. Она же как королева, то на курорт с очередным любовником, то за границу. В детдом она сдала твою дочь.
– Не надеялась, видать, что ты вернешься. Посчитала, там дочке лучше будет и никто не узнает, что она дочь бандита Наизова.
– Может, с одной стороны, и правильно…
– Что – правильно?! – закричал Наизов, не давая Гуне договорить. – Ничего не правильно, понял?
– Понял я. Ты успокойся. Не бросайся на своих. Не так уж у тебя много верных людей.
Наизов вскочил из-за стола, подошел к окну, прислонившись к холодному стеклу щекой, заплакал.