* * *
Проснулся я около полудня, долго лежал, уставившись в потолок, покрытый трещинами, потом кое-как заставил себя встать. Вылезти из кровати никогда не поздно. Я почесал там, где обычно чешут мужчины перед тем, как одеться и умыться. Натянул на себя первое, что попало под руку, и, перешагивая через полные окурков пепельницы и стаканы с недопитой ракией, нехотя покинул свое убежище. Вынуждено, мне надо было срочно облегчиться. Уже в гостиной меня накрыло запахом жареного лука, и похмелье улетучилось. Сдерживая мочевой пузырь, я заглянул на кухню. В шелковом домашнем халате до пола, с собранными в пучок волосами, мать набивала фаршем перец и складывала его в кастрюлю величиной с огромный таз. Это был прогресс: в прошлый раз я застал ее снующей возле плиты в воскресном наряде для посещения церкви. Теперь она выбирала блюда, которые нужно готовить долго. С набожным смирением раскатывала коржи для слоеного пирога или чистила такое количество шпината, что набиралась целая раковина черешков. Она не хотела, чтобы ее дом превратился в зал ожидания . Похоже, мать в последний момент передумала - теперь она не была на все сто уверена в том, что хочет уйти . На самом деле, она всегда была борцом, причем настолько, что несколько раз обругала отца "говном", правда, сначала удостоверившись, что я ее не услышу. Я не сказал ей, что слышал. Может и сказал бы, потому что мне было интересно узнать причину ее гнева, но после того как однажды увидел, что она латает брюки мертвого сына, решил не спрашивать. Это были мешкообразные штаны с тысячей карманов, которые Бокан надевал, когда перетаскивал и расставлял оборудование своего бэнда, они вечно искали какие-нибудь гаражи, где можно было врубать звук на полную катушку. Тогда, не отрываясь от своего занятия, она сказала: "Когда мне его показали в родильном доме, он смотрел совсем как взрослый. Помню, когда твой отец увидел его в первый раз, он сказал: "Ух, настоящий мужик!" и не выпускал его из рук, пока Бокан не перестал плакать. А потом, когда он уснул, отец расплакался". Я стоял, уставившись на обломанные ногти на искривившихся пальцах матери. И даже когда она замолчала, я не мог отвести от них взгляда. В груди у меня стучало так, как будто вместо сердца там был барабан. Колени подгибались, меня тошнило, и все это от беспричинного чувства стыда. Я не решался глубоко вздохнуть, в горле у меня как будто что-то застряло, и в легких тоже, и вообще везде. "Прости ему", прошептала мать, поглаживая заплатку на выцветшей ткани. "Кому? Богу?", прохрипел я так, словно во рту у меня было полно крови. "Отцу", проговорила она тоже хриплым шепотом. "Это одно и то же, да?", я сглотнул кровь и вернулся в сообщество живых.
Короче, мочевой пузырь заставил меня вылезти из берлоги. Я пообещал матери остаться на обед и юркнул в ванную. Решил побриться и вымыть голову, чтобы задержаться здесь подольше.
За обедом мне бросилось в глаза, что отец посвежел, похудел настолько, что у него исчез второй подбородок, лицо стало костистым, с глубокими мужественными морщинами, а глаза ярко голубыми. Густые брови выразительно поднимались и опускались, сопровождая каждое его "да" или "нет". Глядя на него, я подумал, что нет ничего плохого в том, что люди страдают - настолько, насколько им выпало. Он неторопливо пережевывал еду, запивал ее вином, ненавязчиво предлагал немного выпить и матери, ну, хотя бы попробовать, "потому что это вино просто как лекарство". Важна не наклейка или форма бутылки, важен производитель, только имя производителя гарантирует, что год урожая именно тот, который указан. Мать отказывалась и все накладывала и накладывала в наши тарелки разные салаты. Сегодня я тоже не был склонен "принимать лекарства". Медицину и пороки я не смешивал.
Сразу после обеда мать отправилась на террасу повесить выстиранное белье. В карманах халата она вечно носила прищепки и платочки. Она сказала, что это срочно, потому что потом ей нужно пересадить фикус в горшок побольше и опрыскать из пульверизатора листья диффенбахии, пальмы, красулы, шефлеры, чайной розы и комнатного винограда. Отец остался наслаждаться вином и убирать со стола. Я оставил его разыгрывать из себя хозяина дома и рванул в город.
Я выбрал террасу "Клубники" - кусок тротуара в боковой улочке, где уже с полудня чувствуется прохлада, как бы ни палило солнце с раскаленного неба. "Клубника" была слишком простонародным заведением для команды Барона - даже в состоянии полного безумия никто из них не заглянул бы в это место. Я мог спокойно переварить фаршированный перец, потихоньку попивая кофе по-турецки, который отлично сочетался с клетчатыми скатертями. Вечно на них хлебные крошки. Сюда приходил проголодавшийся народ. Проголодавшийся, но спокойный, мирно склоняющийся над тарелкой рубцов и кружкой теплого пива. Видимо, это называется "частная жизнь". Я прекрасно расположился, наслаждаясь своим заказом и с безопасного расстояния наблюдая за редкими прохожими. И тут ко мне подошел запущенный мальчишка в испачканной, заношенной футболке, которая, очень может быть, была гораздо старше него. В первый момент я подумал, что это цыганенок "на работе". Но осмотрев его внимательнее, увидел, что просто он слишком чумазый для своего возраста, а, может быть, для этой части города. Чумазый мальчишка с кожей цвета корицы.
"Извините, дяденька, можно я у вас спрошу?", обратился он ко мне очень, очень вежливо.
"Спроси", сказал я и отпил глоток виньяка .
"Вы, может быть, видели эту девочку?", он протянул мне помятую, обломанную по краям черно-белую фотографию.
Я посмотрел на фотографию. Виньяк застрял у меня в горле. Как будто я увидел собственный ордер на арест. Нет, как будто я смотрел на свой некролог. Я узнал девочку, которую мы с Пеней два дня назад доставили к Пижону Гиле. В голове мелькнуло, что я даже не знаю, как ее зовут.
"Не видел", пробормотал я, издав ртом такой звук, как будто наступил на размокшее под дождем говно. "А почему ты ее ищешь?", я вернул ему фотографию.
"Это моя родная сестра. Мне нужно ее найти. Завтра у меня день рождения, я не хочу отмечать без нее". Он проговорил это, опустив голову, твердо и грустно.
"А папа и мама…", я не смог договорить вопрос, потому что к горлу подступила тошнота.
"Они ее никогда не ищут. Говорят, она плохая и все время ее ругают. Только, знаете, дядя, она хорошая. Просто иногда так рассердится, что не приходит домой".
"Она вернется, ты не волнуйся". Ей же деваться некуда, подумал я, и от этого почувствовал себя еще более мерзким.
"Вернется, но только, может, она не знает, что у меня завтра день рождения. Она говорит, что плохо все запоминает и поэтому не любит ходить в школу".
Я слушал так, как не слушал еще никого в жизни, слушал и не слышал его жалоб. Я слушал потому, что не смел посмотреть ему в глаза. Потом спросил, не хочет ли он есть. Мальчик отрицательно покачал головой. Хорошо, тогда, может, стакан сока? Он сказал, что ему некогда, нужно искать сестру. Да где же ты ее станешь искать? Мальчик назвал Кнежев парк. Она любит ходить туда, смотреть, как купаются в фонтане собачки. А если она не в парке, тогда наверняка на набережной. В прошлый раз он нашел ее там. Когда я был мальчишкой, у меня тоже был любимый фонтан. Тот, что в начале Бульвара, по форме он напоминал раскрытую ракушку, с каменными цветами и волшебными осколками стеклышек.
"Ну, возьми хоть это, это сладкое", я протянул ему затвердевший кубик рахат-лукума, который мне принесли вместе с кофе. Он держал его на ладони и смотрел то на меня, то на этот красный кубик, покрытый пылью сахарной пудры и ожидания. "Ты же можешь не есть его прямо сейчас. Возьми, а съешь по дороге".
"Я сестре отдам". Мальчик услышал мои молитвы. "Спасибо, дяденька", сказал он и побежал дальше. Вывернув шею, со скрученными судорогой кишками, я смотрел ему вслед, до тех пор, пока он не свернул за угол. Все мое высокомерие испарилось. Ушло как уходит поезд.
Я остался прикованным к месту, как будто меня накрыло церковным колоколом. И в голове звенело: "дяденька, дяденька". Мне не нравилось положение подопытного эмбриона. У каждого иногда бывает просветление в мозгах, когда он понимает, что стал настоящим дерьмом. Деваться мне было некуда - я должен был срочно найти свое место под солнцем Барона. Я должен был войти в систему и выбрать игру.
Я расправил плечи, чтобы вдохнуть воздуха. Первый шаг. Потом влил в себя остатки виньяка. Почувствовал жжение, но меня это взбодрило. Перед глазами всплыло отекшее, похожее на картошку, лицо Пижона Гиле с обезьяньими глазками и отвисшими, вечно слюнявыми губами. Это видение заставляло задуматься.
Позже, когда появление луны подтвердило факт захода солнца, я встретился с Пеней в "Ямбо Даке". Он сказал мне, что нас ждет одно дельце. У белградского компаньона Барона угнали "ауди", восьмерку, но по проверенным каналам ему уже сообщили, что машина переправлена в Нишвил на "доработку". Барон пообещал, что автомобиль будет немедленно найден и возвращен, а негодяи станут законопослушными гражданами, в полном объеме оплатившими счета за лечение в больнице. У нас не оставалось времени даже перекреститься, Барон был нетерпелив и хотел как можно скорее выполнить свое обещание. Он был чем-то обязан своему белградскому компаньону.
Мы отправились по указанному нам адресу - в Нишвиле не было такого бизнеса, который бы Барон не контролировал. Авторемонтная мастерская, в которой "делалось дело", находилась прямо за торговым центром "Баки 2". Ее хозяин был мастер на все руки, но неразборчив в клиентах. По дороге Пеня объяснял мне, какое тонкое дело эта "доработка". Сначала нужно очень сильно разогреть место со старыми номерами на блоке движка, потом его отшлифовать, отполировать и только после этого выбить новые номера, комбинацию, указанную в новых документах. "Я смотрю, ты и сам в этом деле мастер", сказал я, когда мы входили в мастерскую.
Вместо приветствия огромный детина в рабочем комбинезоне недовольным тоном пробурчал: "Поздно, мы закрываемся" и продолжил вылизывать чей-то кузов.
"Кому поздно, а кому - в самый раз", изрекла его судьба, одетая в пилотскую куртку.
Автослесарь нервно глянул на бритую голову. Глаз его почти не было видно, маленькие отверстия в огромной груде мяса, которая отдаленно напоминала человеческое лицо. Мы для него были цыплятами, забравшимися в чужой огород.
"Парни, сегодня не получится. Видите, на дворе уже темно".
"Смотри, чтобы не стало темно у тебя в глазах". Пеня не любил препираться, он предпочитал сразу припирать к стене.
"Эй, полегче, думай, что говоришь". Набычившись, громила подошел к нам, вблизи он оказался еще крупнее. Это хорошо. Есть куда бить. Но он только покачнулся, больше от удивления, чем от боли. Я ударил еще раз. Прямо между глаз. Костью в кость. Было больно. Его череп оказался не из эластичных.
"Я-то думаю, что говорю", Пеня примирительным тоном объяснял ситуацию, "но видишь, мой товарищ вообще не умеет говорить".
Слесарь матюгнулся и ринулся на меня. В тот же миг он рухнул на колени и в первый раз застонал. В таком положении он напоминал бурдюк, набитый картошкой и салом. Он очень удачно оказался рядом с моей правой ногой, и я врезал по его круглой замасленной башке.
"Отличный удар, диджей", поздравил меня Пеня.
"В честь Кройфа", ответил я на его комплимент. Он благодарно улыбнулся.
Эта падаль зарычала, стонать он не привык. "Что вам надо?". Он уже не был таким высокомерным как вначале. Попытался приподняться, опасаясь, как бы опять не получить удар ногой. Я уступил его Пене.
"Вчера у тебя в работе была "ауди", восьмерка. С белградскими номерами". Пеня продекламировал регистрационные номера.
"Я номеров не запоминаю", сказал громила и получил в зубы. Я готов был молотить его всю ночь, мне было плевать на трофейную "ауди". Но Пеня был добросовестным исполнителем: "Меня интересует, где эта "ауди", восьмерка, номера можешь запомнить для лото".
"Откуда я знаю, где машина сейчас? Как только я закончил, они расплатились и уехали". Он стал сговорчивее, но не намного.
Кожа на темени бритой головы собралась в морщины. Пеня что-то обдумывал. Он вытащил пачку "парламента" и черную "зиппо". Закурил сигарету, жадно затянулся и с шумом выпустил беловатое облачко дыма. "Слышь, ты ведь сдавал на права?" Громила немного очухался. "Сдавал", сказал он, ощупывая лицо, чтобы проверить, нет ли где крови.
Пеня продолжал плести стальную сеть: "Ага, значит, ты помнишь тот вопрос из тестов: "Каковы несомненные признаки только что наступившей смерти?"
Это был хороший вопрос. Громила с тупым изумлением уставился на Пенину ухмылку. "Смотри, у тебя есть три варианта ответа. "А" - остановка работы сердца. "Бэ" - остановка дыхания. "Цэ" - отсутствие покраснения на месте ожога. Итак, правильный ответ?"
"Не знаю. Возможны все три варианта". Ухмылка не стимулировала работу головного мозга слесаря.
"Э-э, а еще автомеханик". Бритая голова блестела от пота. В ней что-то варилось. "Правильный ответ - "цэ". Об этом свидетельствуют тесты. Правда, я думаю, что это чушь. Такой признак не может быть правильным даже для трупа . Сам подумай, если обжечь кожу, она должна покраснеть, так? Если ее очень обжечь, можно умереть от ожогов, но, опять же, кожа должна стать поджаристо-красной. Значит, в любом случае, краснота неизбежна ". Пеня затянулся еще раз, глубоко в легкие, дым оставался там так долго, что я успел сообразить, к чему он клонит. Я двинул громиле коленом по позвоночнику и повалил его на колени, подталкивая ударами другой ноги по почкам. Потом я сжал его шею, еще мальчишкой я научился во время драки делать своим товарищам "испанский воротник". Сначала некоторые из них делали его мне, от них я и научился этому полезному приему.
Теперь громила был готов к проверке . Ему будет полезно узнать, что он собой представляет: труп или живую тварь, подверженную смерти, как и все живое. Пеня подошел к нему и загасил сигарету об его правую щеку. Громила, несмотря на мою хватку палача, забился как птица, стремящаяся взлететь. Ничего не вышло, даже если бы у него выросли крылья. Послышалось только продолжительное, блеющее "ааааа…". Его кости под слоем жира и мяса затрещали.
Пеня изучал ожог. "Видишь, покраснело, тебе больно и ты жив. Из этого, видимо, следует, что тест правильный. На данный момент". Он закурил новую сигарету. Все мы, трое, смотрели на ее раскаленный кончик. Пеня курил "парламент", снобистские сигареты с двойным фильтром, он говорил, что не хочет "травиться албанским "мальборо". Он стряхнул пепел и пробурчал себе под нос: "Эти тесты всегда казались мне подозрительными. Они не могут не быть глупыми, раз их составляют менты". Губить недокуренную сигарету ему не хотелось, она и так горела слишком быстро. На этот раз он загасил окурок на лбу громилы. Тот снова беспомощно забился, я почувствовал, как он стиснул зубы.
"Пока их теория остается в силе. Сейчас ты еще больше красный и еще больше живой". Глаза Пени, похожие на перископы, излучали недоверие. Он решил продолжить эксперимент и закурил новую сигарету. "Бог любит троицу", сказал он и выдавил из себя самую змеиную из всех ухмылок, какие я когда-либо видел. Но мне вообще не часто приходилось сталкиваться с таким , хотя человеческое лицо это чудо природы, которое способно изобразить что угодно. Парализованный громила прочувствовал эту истину гораздо сильнее, чем я. Я имею в виду, что на своей шкуре.
"Слушай внимательно, эту я погашу об твой глаз", ухмыляющийся Пеня заговорил. "Может быть, эти менты-теоретики имели в виду ожоги такого типа. Может быть, глаз не покраснеет от ожога, а ты все-таки умрешь".
Каждый грамм тела громилы задрожал. Послышалось, как он скулит, судорожно порываясь что-то проговорить. "Что ты сказал?" Пеня поднес к его лицу сигарету и опалил одну бровь. Слова громилы стали чуть более связными и понятными. "Парламент" гулял туда-сюда перед самыми его глазами, если бы у него были наклеенные ресницы, они давно бы уже вспыхнули. "Ты хочешь что-то сказать, или мне почудилось?"
Я ослабил хватку ровно настолько, чтобы автомеханик смог ворочать языком. "Они поехали к Ранко в Алексинац", прохрюкал он.
"К Ранко?", Пеня наслаждался сигаретой. Он говорил, не выпуская ее изо рта.
"Ранко, он занимается жестянкой и покраской. Его мастерская на выезде из Алексинца в сторону Житковца", панически объяснял громила, дергая руками, которыми ему было не за что ухватиться.
"Значит, они еще там?"
"Если только не раздумали перекрашивать машину".
"Молись, чтоб не раздумали, а то мы тебе отчикаем и перекрасим яйца, чтобы ты смог подарить их детям на Пасху".
Он погасил сигарету об руку слесаря. В моих объятьях, ставших более свободными, громила зарычал так, словно хотел оживить своего покойного отца, покойную мать и всех остальных покойных родственников.
"Не мычи, вол", я заткнул его ударом по темени, "а то я тебе устрою бойню". Даже если бы он терпел поджаривание молча, я бы все равно ему вдарил, куда угодно. Я чувствовал вдохновение.
Пеня пошел к телефону, сообщить Барону новости. Разговор был коротким. "Ауди", восьмерка не должна был уйти за пределы территории Барона.
"Поехали", Пеня погрозил пальцем обессилевшему громиле, которому теперь потребуется время, чтобы снова почувствовать себя "владельцем мастерской". "Если ты нас наколол, я вернусь и выбью регистрационный номер на твоей башке".
"Не бойся, это будет не больно", шепнул я ему на ухо. "Мы тебе сделаем свинцовую анестезию". И оттолкнул его от себя как можно дальше. Пришлось воспользоваться обеими руками. Он действительно был человеком огромных размеров, хотя что это за человек. Даже не проводил нас.
"Какой план?", спросил я Пеню, вдыхая ночной воздух, состоящий из одних выхлопных газов. Их вонью я душил другую. "Поедем к Ранко в Алексинац?".
"Туда уже едет другая команда. Мы свое дело сделали". Он поглаживал себя по луноподобному черепу, вытирая пот. "Столько сигарет потратил на эту скотину!", пробурчал он и завел машину. "Надо куда-то заскочить, купить пару пачек. Не люблю оставаться без курева".
"Конечно, заскочим". Домой мне не хотелось.
Пока мы кружили по городу, выбирая место, чтобы передохнуть, купить сигареты, выпить и все такое, я рассказал Пене, что произошло со мной в "Клубнике". Он слушал меня рассеяно. "Что, диджей, ты, кажется, потрясен? Я же сказал, ты можешь ее удочерить". Я сидел, скрестив руки, и смотрел через лобовое стекло. Пеня топтал меня, не снижая темпа: "Знаешь, что говорят строители, когда заливают бетон?".
Я молчал, общаясь с ветровым стеклом, но оно тоже что-то скрывало. Пеня ответил вместо него: "Какой бетон, такая и опалубка".
Я понял, почему он сказал мне это без насмешки.
"А ты знаешь, что говорят опытные ебари?", спросил я только для того, чтобы не остаться в долгу.