- Господин Коромыслов, - учтиво ответил инженер, - если вы хотите, чтобы я отыскал вашего вшивого кота, купите для начала хотя бы пива.
- Ты что же, совсем обнищал?
- И, если можно, попрошу без хамства.
Дружной парой мы поперлись в ближайший ларек. Инженер Володя, Владимир Владимирович Пресняков, в прежней жизни был обыкновенным гением, очень рано защитил докторскую, был автором двух-трех крупных изобретений и чуть ли не лауреатом Ленинской премии (в группе ученых), но когда "оборонку" разогнали, остался совершенно на бобах. В Америку, как многих, его не взяли, или он сам не захотел (его версия), ишачить на какую-нибудь коммерческую фирму ему не позволяла натура, вот он и мыкался неприкаянным от ларька до машины, день за днем привыкая все к большим дозам спиртного. Ситуация его жизни отягощалась тем, что на нем висела семья, состоящая из жены, старой больной тещи и двух пацанят-погодков - десяти и одиннадцати лет.
В затишке за сваленными бетонными плитами (видно, будет новая торговая точка) мы раздавили по бутылке свежайшего "Тверского" пива. Едва присосавшись к горлышку, инженер приободрился, налился жизненным соком.
- Как ни крути, до весны дотянули, Коромыслов! Теперь, даст Бог, еще годик-два прокукуем.
- Почему именно год-два? Почему не три? Не четыре?
- Нет, Коромыслов. Больше двух лет в этом дерьме ты и сам не захочешь жить.
- А разве перемен не будет?
- Будут, - обнадежил Володя, - но к худшему.
Допив пиво, отправились искать Фараона. Его заповедные места известны: подвал под домом и гаражи перед окружным шоссе. Это не значило, что он находится именно там, он мог странствовать где угодно, но как раз на этих территориях Фараон в долгих изнурительных схватках с другими котами устанавливал свой авторитет, нередко возвращаясь после ночных вылазок в полуживом, истерзанном виде.
Для начала спустились в подвал и облазили его вдоль и поперек, с помощью Володиного фонарика-"жучка" обследовав самые недоступные места, заваленные железным хламом и строительным мусором еще, вероятно, с нулевого цикла. При этом я повредил себе колено и разорвал рукав практически новой рубашки, а Володя так звезданулся черепком о батарею, что пришлось, дабы вывести его из болевого шока, пообещать бутылку водки. Заунывно, на два голоса мы без передышки звали Фараона, но это было бесполезно. Характер у вредной твари был такой, что даже если он прятался неподалеку, наши крики вызывали у него только подлую усмешку.
Выбравшись на свет Божий опечаленные и покалеченные, мы без разговоров устремились обратно к заветному ларьку. И речи не могло быть о том, чтобы идти к гаражам, не запасясь спиртным. Купили бутылку водки - по уверению продавца, "кристалловской", - батон хлеба, два сырка, сигарет и еще какой-то дряни в стеклянной банке с иноземной этикеткой, про которую Володя сказал, что он ее пробовал и по вкусу она напоминает маринованный анчоус.
К гаражам прибыли уже за полдень и устроились в тени за будкой сторожа, где какой-то добросердечный гражданин соорудил из фанерных ящиков летучую пивнушку. Выпили, отдышались и отправились на дальнейшие поиски.
Здешние гаражи, налепленные впопыхах за несколько заходов, подобно пчелиным сотам, - это целый город, разветвляющийся на множество улиц-рукавов. Для постороннего человека, попавшего сюда впервые, все это скопище железных, блочных или кирпичных ячеек представляется лабиринтом, куда легче войти, чем отсюда выбраться. По дневному, буднему времени народу в гаражах было немного, но все же Володю, чинно размахивающего пластиковой сумкой с остатками питья и закуски, то и дело окликали знакомцы по машинному делу, а это братство особенное, которое требует неспешных остановок и обмена любезностями. Некоторые водилы проводят здесь все свое свободное время, едва ли тут не ночуют, и у них в гаражах приготовлено множество приспособлений не только для починки забарахливших движков, но и отгорожены уголки для плодотворного отдыха наедине с белоголовым другом. Таким образом наша прогулка затянулась на несколько часов, и хотя кота мы не нашли, нализались до чертиков. Славный удался денек, похожий на долгое, братское рукопожатие. К концу пути мы громко орали: "Фараоша! Кис-кис!" - уже в добрый десяток простуженных, веселых голосов, но, как и в начале - все без толку.
И весь этот путаный день, с его суматохой, пьянкой, гаражными историями, меня ни на секунду не оставляло ощущение, что вчерашняя встреча неминуемо будет иметь продолжение.
Воротясь из гаражей уже в сумерках, мы с Володей поднялись ко мне, чтобы в спокойной обстановке выпить отходную на ночь. Кот Фараон дожидался нас возле двери квартиры, свернувшись в черный клубок на дверном коврике и равнодушно зевая. Видок у него был аховый: один глаз подбит и спина в черных ошметках.
- Ну и кто же тебя так отделал?! - спросил я, когда мы затащили кота в ванную на медицинские процедуры. В ответ он многозначительно, гордо мяукнул. Пьяными руками мы промыли и заклеили Фараону раны пластырем, потом напоили теплым молоком и скормили ему здоровенный кусок импортной вареной колбасы, которую в обычных условиях он никогда не жрал и ее рвотно-чарующий запах воспринимал как личное оскорбление. На сей раз все наши заботы Фараон принял благосклонно и после сытного ужина прошмыгнул к себе на половичок под вешалкой, где мгновенно захрапел.
- Давненько с ним такого не бывало,- посетовал я. - Вроде бы всех соперников в округе уже утихомирил.
- Всегда найдется какой-нибудь новый претендент, - философски заметил Володя. - Залетные ухари самые отчаянные.
- Это верно, - согласился я. - Я тут видел одного возле булочной - сам испугался. Думал, тигренок. Честное слово! Масть такая в огонь, и изо рта клыки на полметра.
- Возможно, ты видел крысу-мутанта. Сейчас их много развелось. Я тебе рассказывал, как на меня одна напала в подъезде?
- Рассказывал, да… Но ведь ты перед этим керосинил шесть дней… Вообще, Володя, меня беспокоит, что ты слишком много пьешь. Так ведь спиться недолго.
На кухне засиделись допоздна, пока не осушили прихваченную из ларька бутылку "Смирновской". Правда, закусывали хорошо, даже картошки пожарили. Несмотря на огромное количество спиртного, которое я влил в себя за день, пьяным я не был, да и Володя не слишком окосел. Во всяком случае речи его были печальны и рассудительны. Он поделился соображениями о текущем моменте. По его наблюдениям выходило, что живем мы сейчас в условиях оккупационного режима, но полонили нас не коммунисты, не демократы и даже не бесы, а некие инопланетяне, которые на этом участке планеты ставят сразу два важных научных эксперимента. Первый заключается в том, чтобы выявить границы сопротивляемости биологического вида (гомо сапиенс) на тотальную промывку мозгов; а суть второго эксперимента, идущего параллельно, - в установлении пределов выживаемости человека в среде, абсолютно неприемлемой для физиологического функционирования. Лично с ним, Володей Пресняковым, оба эксперимента не удались: в первом случае он, как прежде никому не верил, так не верит и теперь, даже претерпев массированное, беспрецедентное воздействие телевидения. Что касается опыта физического выживания, то его результатами он и сам немного обескуражен. Получалось, что его возможности приспособления вообще неисчерпаемы, почти как у тараканов. Спаиваемый метиловыми ядами и ежедневно отравляемый непригодной к употреблению якобы заморской жратвой, плюс к этому задыхающийся от химической гари, он, тем не менее, сохранил способности к размножению и не далее как третьего дня залудил одной крошке так, что она враз забеременела. Слушая всю эту галиматью, я впервые усомнился.
- Володя, опомнись, - я разлил остатки "Смирновской". - Как это женщина сразу может знать, что забеременела?
- Похоже, Коромыслов, - сочувственно заметил Володя, - ты прожил жизнь впустую, раз уж не понимаешь элементарных вещей…
Затеявшийся интересный спор прервал звонок в дверь. Мы озадаченно посмотрели друг на друга.
- Ты кого-нибудь ждешь? - спросил Володя. "Полина?!" - мелькнуло в голове, но вслух я сказал:
- Нет, никого.
- Тогда не открывай. Сейчас даже днем не рекомендуют открывать. Вот я тебе расскажу один случай, чтобы ты не был чайником…
Но в дверь продолжали звонить.
- Если не открыть добровольно, - сказал я, - дверь просто высаживают ногой. Об этом тоже в газетах писали.
- Тогда давай придвинем к двери шкаф.
Но я пошел и открыл, даже не спрашивая - кто? Алкоголь бурлил в крови.
Увидел мужчину неопределенного возраста, с неопределенным лицом, в сером плаще и с пухлым баулом в руке. Баул я заметил не сразу, а когда мужчина уже вошел в квартиру, причем без всякого приглашения.
- Вы Михаил Ильич, я не ошибся? - голос у гостя был интеллигентный.
- Нет, не ошиблись. А вы кто?
- Вот, - он поставил баул на пол, - принес по поручению. Пусть постоит до утра.
- Кто постоит?
- А-а, вы под кайфом! Ну ничего. Это нормально. Пусть тут побудет, хорошо? - мужчина задвинул баул под вешалку, неучтиво потеснив дремлющего Фараона, отчего тот недовольно заворчал. В коридор вышел Володя. Держась за косяк, он ухмылялся во всю рожу.
- Ну что ж, Коромыслов, давай сбегаю. Гость в дом - Бог в дом. Минимум надо две штуки брать.
- Я пас, - мужчина приятно улыбнулся. - Еще дел по горло. Значит, до утра, Михаил Ильич.
- Вас что же, Полина прислала?
- Ага.
- А что в чемодане?
Гость улыбнулся еще приятнее:
- Ну уж это, полагаю, не нашего с вами ума дело, верно?
С этими словами он исчез так же неожиданно, как появился. Я даже не углядел, как открылась и закрылась дверь.
- Ты даешь, Коромыслов, - прогудел сбоку Володя, - никак с мафией связался. Значит, вот откуда у тебя бабки завелись. Давай, отстегивай. Эх, Миша, честно говоря, не ожидал от тебя.
- Чего не ожидал?
- Не думал, что купишься на эту дешевку.
Пока он бегал за выпивкой, я затащил баул в комнату и с помощью кусачек и шпилек сумел взломать оба замка. Баул был забит старым тряпьем: женские блузки, пара потертых вельветовых штанов, кожаный пиджак с надорванным рукавом и в каких-то подозрительных бурых пятнах. Кроме этого, пачки скомканных газет. Больше, вроде, ничего. Вывалив на пол все содержимое, я тупо разглядывал груду барахла. На всякий случай разворошил газеты и наткнулся на полиэтиленовый пакет, туго прихваченный черной резинкой. Пощупал: что-то внутри было твердое и маленькое. Развернул и извлек из марлевого кокона обыкновенный отрубленный указательный палец. По-видимому, женский. Палец охватывало тонкое золотое кольцо с бриллиантом. Кольцо легко было снять, но я не стал этого делать. Аккуратно завернул палец в марлю, упаковал обратно в пакет и затянул резинку. Запихнул всю груду белья в баул и кое-как наладил замки. Отнес баул под вешалку. Фараон возмущенно мяукнул во сне. Он вообще не любил, когда его понапрасну тревожили.
До прихода Володи я успел тщательно, несколько раз вымыть руки хозяйственным мылом и заодно почистить зубы.
Инженер вернулся счастливый: кроме бутылки "Смирновской", приволок полную сумку пива. Я пожаловался:
- Володя, кажется, я крепко влип!
- Надо было раньше об этом думать, - он потряс бутылку и разглядывал ее на свет, определяя качество по только ему известным приметам. - Легкие деньги не для тебя, Коромыслов. У тебя натура мягкая, впечатлительная. Ты же писатель, а не бандит.
- Что же теперь делать?
- Выпей. Чего бояться. Тебе же не двадцать лет. Подумаешь, головешку оторвут. И так и так помирать скоро. Помянем ушедшую молодость, брат!
3. СИЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Рано утром баул забрали. За ним пришел молодой человек в плисовых штанах. Минут десять у меня в мозгах надрывался дверной звонок, но я все никак не мог вырваться из хмельного забытья. Молодой человек, по его словам, уже собрался перезвонить какому-то Семенычу.
- Чуть-чуть ты, батя, не нарвался, - сказал юноша без улыбки.
- Да я, понимаешь, сынок, поздновато прикемарил.
Юноша смягчился, ловко прихватил баул под мышку и на прощание сунул мне крепкую пятерню:
- Ладно, дави дальше. Извини, что потревожил.
Уже когда он был у лифта, я выскочил за ним.
- Слышь, парень! Ты телефон Полины не знаешь?
Глянул на меня, как на привидение, и, перед тем как нырнуть в лифт, успел красноречиво покрутить пальцем у виска.
Я бродил по квартире, точно по лесу, неизвестно чего ожидая. Принял три таблетки аспирина, напился кофе. В голове происходила загадочная игра: верх черепной коробки отделялся от основания и то слегка смещался, то вставал на место, как крышка кипящего чайника. Но стоило прилечь и закрыть глаза, как в воображении возникал отрубленный палец - указательный, женский, с сиреневым ободком вокруг длинного ногтя, с бриллиантовой нашлепкой… Куда меня забросила судьба?.. Прикидывал, к кому можно обратиться за советом, листал телефонную книжку и обнаружил двух-трех приятелей, достаточно сведущих в сомнительных делах, а одного даже чрезвычайно сведущего, бывшего работника КГБ, с которым когда-то немало было выпито горючей смеси, некоего Олега Поливодова, но что я, собственно, ему скажу? Познакомился с прелестной, куртуазной женщиной, ухитрился ее трахнуть, а на другой день получил на хранение сумку с отрезанным пальцем, которую к тому же утром забрали? Бред какой-то! Лепет испуганного дебила.
После десяти, когда я уже не знал, на каком свете нахожусь, и уже порывался бежать в ларек, пошли телефонные звонки, никак не добавившие настроения. Первым позвонил издатель, старый мой товарищ, он, кстати, хорошо погрел руки на "Советах Максимыча" и на "Банном триллере", и сухим тоном объявил, что переносится выпуск "Северных бывальщин", с которых я надеялся получить хотя бы "куска" три, чтобы сделать в квартире небольшой, косметический, ремонт. Издатель не счел нужным объяснять, почему переносится тираж, просто сказал:
- Положение критическое, Миша, сам понимаешь!
Если бы даже я это понимал, то есть понимал, о чем он говорит, то все равно давность наших отношений подразумевала соблюдение неких санитарных норм в таком щекотливом вопросе, как финансирование постоянного автора. Но что с него возьмешь, с Сережи Зеркальцева, если он недавно месяц гудел в Париже, а до этого отгрохал трехэтажный домище на Рублевском шоссе, отчасти, полагаю, и за мой счет. Впрочем, не стоит преувеличивать.
- Спасибо за доброе известие, - поблагодарил я, усмиряя скачки в черепе.
- Ты что, расстроился? Миша, это всего лишь перенос.
- А я думал - ампутация, - я повесил трубку. Ничего, пусть поищет других дураков, которые станут ему из семи процентов печь горячие книжные блины. Самое обидное, искать, скорее всего, долго не придется. Положение писателя можно сравнить нынче с участью электронщика, заброшенного в мезозой. Ради пропитания он будет счастлив, если ему доверят колоть орехи.
Следом позвонила Катя, дочурка. Ей я рад всегда, но не сегодня. Тем более что все наши разговоры после ее замужества походили на фрагменты из латиноамериканских сериалов: были полны ненатуральной истерики, но бессмысленны. И в этот раз она обрушилась с какой-то диковинной претензией. Оказывается, я не имею никакого права презирать ее мужа Антона за то, что он занимается спекуляцией, перебрасывая гнилой товар из Турции в Россию. Упрек был несправедливый. Я презирал ее муженька не за род занятий, а за то, что он был законченный самовлюбленный болван с непомерными, ничем не оправданными амбициями. И потом, надо еще разобраться, кто кого презирает.
Выслушав горячечный поток обвинений, я поинтересовался:
- Катенька, что случилось? Его уже посадили?
- Папа!..
- Нет, в самом деле. Такое прекрасное весеннее утро, и вдруг ты звонишь и, вместо того чтобы спросить о здоровье отца, пошутить, посмеяться, как бывало прежде, несешь какую-то околесицу.
- Папа, ты знаешь, как это важно для меня.
- Что важно?
- Твое отношение к Антону.
- Успокойся. Я отношусь к нему прекрасно. Он сумел надежно устроиться в жизни, и семья у него не голодает. Я снимаю перед ним шляпу.
- Когда-нибудь мы крупно поссоримся, папа!
- Неужели из-за этого чокнутого барыги?
На сей раз трубку бросила дочь.
Позвонил Володя. В его голосе скрежетали страдания всех обреченных на Руси. Слов понять было нельзя, но общий смысл я ухватил. Володя собирался замкнуть круг своего никому не нужного земного бытия, но напоследок, прощаясь с миром, хотел сбегать в ларек.
- У тебя, Мишель, - пророкотал, будто из могилы, - как у мафиози, найдется лишняя десяточка, верно? Обещаю на суде свидетельствовать в твою пользу.
- Заходи, несчастный…
И только мы разъединились, телефон заверещал снова. Я не сразу снял трубку. Наитием почувствовал, кто звонит. Виски мгновенно продуло кислородным потоком.
Да, это была она, и ей было очень плохо. Может быть, даже хуже, чем нам с Володей вместе взятым. Хотя еще минуту назад такая мысль показалась бы мне фантастической.
- Миша, немедленно приезжай, - сказала она и назвала адрес.
- Что с тобой?!
- Мне трудно говорить, приезжай… пожалуйста!
С Володей я столкнулся в подъезде.
- У тебя тачка на ходу?
- Обижаете, начальник!
- Довези до Центра.
- Коромыслов, да у меня же… - сунул мне в нос трясущиеся пальцы.
- Ничего, Володенька, так надо. Я заплачу.
- Лучше бы ты этого не говорил… - краска гнева кинулась ему в лицо, и я полюбил его за это.
…Центр, Брюсов переулок. Хитрый двойной код. Володя остался в машине.
Дюжий детина с неожиданной ласковой силой облапил, ощупал меня в прихожей. Искал оружие. Оружия у меня не было, кроме газового баллончика в нагрудном кармане. Я и забыл, когда его туда сунул. Детина брезгливо понюхал баллончик и вернул мне.
Полина до подбородка укрыта пестрым пледом. Высокая спальня в мягких бархатно-голубых тонах. Я присел на стул.
- Приболела? - спросил озадаченно. Эта женщина была мне родная, я почувствовал это еще на пороге.
- В плечо ранили, - Полина улыбнулась смущенно, по-детски и, подумав, добавила. - Свинство, да?
- Как это ранили? Что ты болтаешь?
- Миша, не суетись. Это все сейчас не важно. Я хочу попросить тебя об одолжении.
- Ну?
- Забери меня к себе.
- Как то есть?..
- У тебя безопасно, а здесь страшно. Я даже боюсь заснуть.
Наши взгляды встретились, и я с головой окунулся в небесную синеву. Она не врала.
- Что ж, - сказал я, - поехали, если так надо.
Оказалось, под пледом она лежит одетая - просторные, шелковые брюки, тонкая вязаная кофточка. Слева, близко к горлу светятся бинты.
- Ты на машине?
- Да, друг подвез.
- Вот и отлично.
Детине-охраннику, который проводил нас до машины, Полина напомнила:
- Павел, все как условились, да?
- Не беспокойтесь, мадам, - детина поставил на переднее сиденье хорошо знакомый квадратный чемоданчик.
В лифте и пока садились в машину, она крепилась, но, когда тронулись с места, жалобно охнула, склонилась мне на плечо и, кажется, потеряла сознание. Я тоже дышал с нагрузкой, но от утреннего похмелья не осталось и следа.
Поразил меня Володя. Он открыл рот только где-то посередине Профсоюзной, а до этого молчал.