У "Калужской" притормозил, и в ларьке я купил водки и упаковку пива "Туборг". Взял заодно огромную коробку шоколадных конфет с изображением летящей по синему небу ярко-красной птицы. Цена - девяносто тысяч рублей. Увидев богатые покупки, Володя удивился:
- Значит, шоколадом кормишь? Уважаю! Но под пиво лучше лещ.
Кузя оказался мужчиной лет сорока и отнюдь не уголовного вида. Я бы сказал, обыкновенный конторский служащий дореформенного периода: аккуратно причесанный, в добротном поношенном костюме, с вежливой улыбкой.
- Вы - Миша?
- Михаил Ильич, с вашего позволения.
- Извините. Вот то, что она просила, - протянул коричневый "дипломат", тоже далеко не новый, явившийся из тех времен, когда люди, выходя на работу, были уверены, что вечером благополучно вернутся домой.
- Может, что-нибудь на словах передать?
- Нет, ничего не надо, - улыбнулся, продемонстрировав отсутствие двух верхних зубов. - Отдай только паспорт…
Я направился к Володиному "жигуленку", припаркованному на стоянке возле Генштаба, но дойти не сумел. Оглянулся: спина Кузи маячила в отдалении, зато впритык за мной пристроились двое мужчин в длиннополых пальто нараспашку. Уж этих трудно было с кем-нибудь спутать, я и не спутал, посторонился, пропуская их вперед. Мужчины крепко взяли меня с двух сторон под руки и один шепнул в ухо:
- Не рыпайся, батяня! Один человек хочет с тобой потолковать.
Я все же рыпнулся, но это было все равно что вырваться из-под прижавшего тебя кузнечного пресса.
- А где тот человек?
- Покажем, не боись.
Человек сидел в черном "мерсе", стоявшем у обочины, напротив Шахматного клуба. Дверца открылась, и меня впихнули на заднее сидение, как тюк с барахлом. Если Володя в этот момент не пересчитывал пивные бутылки в упаковке, то вполне мог заметить, как со мной обошлись.
Человек был в очках с позолоченными ободками, прекрасно выглядел - загорелый, будто из отпуска, доброжелательный. У меня даже появилось ощущение, что я его где-то раньше видел: так бывает, когда встречаешь незнакомца, который тебе почему-то искренне рад.
- Не зашибли тебя мои ребята, Миша? - спросил озабоченно.
- Нет пока. Левую руку вот вроде вывихнули, но это ерунда.
Незнакомец коротко хохотнул. В салоне шикарного лимузина пахло цветами.
- Люблю беседовать с вашим братом писателем. Остроумный вы народ. Правда, хлипкий на расправу, но это к делу не относится, верно?
- Вам виднее. С кем имею честь?
- Называй меня Георгием Павловичем.
- И что вам от меня нужно, Георгий Павлович?
Тут уж он зашелся в смехе надолго, словно услышал смачный анекдот. В машине находился еще один человек - хмурая квадратная рожа за баранкой.
- Ох, Миша, Миша! - сказал Георгий Павлович, отсмеявшись. - Никак не пойму, зачем тебе это нужно.
- Что именно?
- Полина, например. Писал свои книжонки, честно зарабатывал на хлеб насущный - и на тебе! Ну скажи, зачем тебе Полина?
- Извините, не совсем вас понимаю.
- Взаимно, друг мой, взаимно. Ты хоть понимаешь, во что вляпался?
- Нет. А во что?
Георгий Павлович снял очки и аккуратно протер стеклышки носовым платком.
- Как-то плохо отвечаешь, Миша. Как-то немного нагло. Тебе не кажется?
- Да что все это значит в конце концов?! - ненатурально вспылил я. - Можете объяснить нормально? Без идиотских отступлений?
На загорелое лицо Георгия Павловича набежала грустная тень. Он вздохнул и сделал какой-то знак в окошко. Дверца с моей стороны открылась, и те двое ребят, которые меня привели, выдернули меня из салона, как репку из грядки. На дворе стоял светлый день, по тротуару ходили люди. На виду у всех громилы подвели меня к капоту и пару раз резко ткнули мордой в железо. Это было больно и унизительно. Из глаз хлынули слезы, а из ноздрей - сопли с кровью. Я и не заметил, как очутился опять в салоне "мерса". Георгий Павлович с доброй улыбкой протянул платок:
- Утрись, Миша! Ишь как тебя размалевали, мерзавцы. Но ничего не поделаешь, профилактика. Теперь нам проще понять друг друга, верно?
Я промолчал, взирая на него со страхом, и оказывается, это было то, что нужно. Удовлетворенно похмыкав, он заговорил в той интонации, с какой учитель говорит с нашкодившим двоечником. Его наставления были скупы и суровы. То есть, не сами наставления, а выбор, который он предложил. Или я вступаю с ним в плодотворное для обеих сторон сотрудничество, или он клянется покойной мамой, что не даст за мою жизнь ломаного гроша. Красноречивым кивком я подтвердил, что выбираю сотрудничество. Он дружески потрепал меня по щеке, отобрал окровавленный платок и выкинул в окошко. Я достал свой и приложил к носу. Извиняющимся тоном объяснил:
- Еще течет.
- Ничего, приложишь лед - как рукой снимет… Так вот, Полине о нашей встрече ни гу-гу! Понял?
- А если спросит, кто меня бил?
- Скажешь, поскользнулся возле дома. Значит так, Михаил. Не знаю, чего она в тебе нашла, но раз уж у тебя спряталась, выходит, доверяет… Да-с, женские капризы - непредсказуемая штука. Особенно у нее… Короче, узнаешь две вещи: где Трубецкой и номер сейфа. Чего глазами хлопаешь, не понимаешь, что такое сейф?
- Я даже не понимаю, кто такой Трубецкой.
- Опять мне не нравится, как разговариваешь. Что-то больно быстро ожил.
- Георгий Павлович, сами посудите, как я смогу выполнить ваше поручение? Какой-то сейф, какой-то Трубецкой!.. Да она не говорит со мной о делах. Кто я для нее такой вообще?!
- А действительно, кто ты для нее? Может, у тебя член с винтом? Так мы его сейчас прямо здесь выпрямим.
Его остроумие было неотразимо.
- Я постараюсь, - сказал я, - но обещать не могу.
- Пойми, Миша, - проникновенно заметил собеседник - Речь идет об очень, очень больших деньгах. И об очень серьезных людях. Я что против них… Малявка, почти как ты. Я бы, может, тебя пожалел, они - нет. Ты не просто умрешь, подохнешь в корчах. Представь, что чувствует человек, которому в задницу воткнут раскаленный шомпол и бросят в подвал. Несколько суток ужасных мучений. Но для них это обыденка, поверь.
- Я верю, - искренне подтвердил я. - Но Полина!.. Вы же ее знаете.
- Лучше, чем ты думаешь, - Георгий Павлович вздохнул. - Но ведь она тоже чудом выкарабкалась. Ей просто повезло. Такое везение не повторяется. Короче, я все сказал, ты все слышал. Завтра в двенадцать выйдешь из дома, тебя встретят, доложишь. На дознание - ночь. Давай поглядим, что в "дипломате", - и ступай. Дружок, поди, заждался.
Кейс он передал водителю, тот секунду над ним поколдовал и вернул открытым. Георгий Павлович внимательно перебрал содержимое: бумаги, пачка долларов, опять бумаги, две коробки с косметикой, пистолет с длинным дулом и квадратными боками…
- Ладно, все это ерунда, бирюльки. Мне нужен Трубецкой и сейф. Впрочем, возможно, это не сейф, а что-то другое. Какой-нибудь тайник, к примеру. Так что, Миша, забрасывай сеть пошире. Авось, при удаче и тебе чего-нибудь обломится. Хозяин скупиться не любит.
Защелкнул "дипломат" и отдал мне.
- Двигай, но помни: завтра ровно в двенадцать - отчет. Постарайся не оплошать. Тебе еще, возможно, жить и жить. Шутка, понял?
Володя встретил меня упреками, но, увидев разукрашенную рожу, смягчился.
- Значит, отметился? А я предупреждал.
- Поехали. О чем предупреждал?
- Да будет тебе, Коромыслов. Не первый день ханку жрем. Северная цивилизация подошла к закату, рушится под ударами новых варваров, но мы с тобой всего лишь сторонние наблюдатели. Не стоит менять амплуа. Поздно, Коромыслов.
На ходу я откупорил бутылку пива и влил в разбитый рот за два приема. Давненько меня не били, ох, давненько. Вот я и расслабился, поддался вечной иллюзии обывателя, который наивно полагает, что даже если рядом всех поголовно переколотят, то его эта чаша каким-то образом минует. Нет, не миновала. Мимоходом ткнули рылом в капот, как бродячую кошку.
- Человек живет по роевому принципу, - философствовал Володя. - Есть законы, которые он не может нарушить, не рискуя погибнуть. Один из них - сохранение среды обитания. Рожденный ползать, Коромыслов, в поднебесье не взлетит. Избавься от этой женщины, она дышит там, где у тебя сердце лопнет. Надо продержаться еще годик, два, потом все вернется на круги своя. Пробил час негодяя, но его победа иллюзорна. Тысячелетиями разум плутал по спирали, от дьявола к Богу, но установления высшего духа, роевая нравственность человеческих сообществ оставались непоколебимы. Ты запутался в трех соснах, Коромыслов, больно это видеть. Ты не глупее меня. Протри глаза. Мир остался прежним. Палач всегда палач, а жертва всегда жертва. Им местами не поменяться. Зачем полез туда, куда тебя не звали? Или красивых баб никогда не трахал?
Он был прав, хотя выражался туманно. Но он не знал, как светятся глаза Полины в полумраке, как волшебно журчит ее голос. Она околдовала меня. За нее я готов был заплатить любую цену. Мне жить осталось с гулькин нос, так чего мелочиться?
- Звони, если что, - сказал Володя на прощание. - Я дома.
Пока меня не было, Полина прибралась в квартире. Кухня сияла особенной, строгой чистотой, какой я давненько не видел. Несколько бутылок пива я спрятал в холодильник, две водрузил на стол. Полина наблюдала за мной с ласковой материнской улыбкой. Пижама распахнута у ворота, золотистые груди мерцают. "Дипломат" остался в прихожей, она им даже не заинтересовалась.
- Ну-ну, - поторопила. - Рассказывай. Кто тебя так?
Я поведал ей все без утайки, от начала до конца. На это ушло минут десять. Ее лицо осталось непроницаемым. Ей понравилось, как я себя вел в сложных обстоятельствах. Она сказала, что не ошиблась во мне.
- Кто такой Трубецкой? - спросил я.
- Мой друг. Его сейчас нет в Москве. В этом-то вся проблема. Они поэтому и распоясались.
- Как я понял, эти люди собираются получить у тебя нечто. А ты не хочешь отдать. Так?
- Ты чрезвычайно умен, дорогой!
- И не отдашь?
- Ни в коем случае. Подавятся.
- Значит, положение безнадежное. Нас обложили. Завтра ждут с отчетом возле дома. Георгий Павлович пообещал посадить меня на раскаленный шомпол. С тобой, вероятно, обойдутся более гуманно. Просто дострелят.
Полина смотрела в упор, уже без улыбки, и в ее глазах появилось выражение, которого мне лучше бы и не видеть. Зрачки сузились, и на какое-то неуловимое мгновение из них выглянула смерть. Моя ли, чья-то еще, поди догадайся. Но голос звучал по-прежнему мягко:
- Не волнуйся, Миша, мы их отвлечем. Нам и нужно-то всего несколько дней, а потом удерем. Ты только слушайся меня, и все будет чудесно.
Дрогнувшей рукой я плеснул себе коньяка вместо пива.
- Самое забавное, я представления не имею, во что впутался. Обидно сидеть на шомполе и даже не догадываться, за что страдаешь. Кстати, этот Кузя, ведь это он их привел. А я ему свой паспорт отдал.
- И хорошо, что отдал. Он тут ни при чем. Просто его отследили.
- Ты уверена?
- Кузя мой раб, - сказала она таким тоном, каким иные женщины произносят: это мои колготки.
- И много у тебя рабов?
- Миша, ты немного трусишь, правда? Но это не стыдно. С мужчинами это часто бывает.
- Видишь ли, Полинушка, для тебя все это, возможно, рабочие будни, а для меня абсурд. Все эти ваши разборки, стрелки, наезды и прочее. Ты же сама говорила, я нормальный человек. И, как нормальный человек, я воспринимаю все ваши дела как чудовищную, гнусную мистификацию. Извини, но это так, ты должна знать. Уверяю тебя, звери в лесу ведут себя более морально, чем так называемые новые русские. То есть твои дружки. Самый страшный хищник нападает, только когда проголодается. Это четкая, логическая мотивация. А вы разве голодные?.. И потом, хотелось бы все же пожить еще годика два, чтобы досмотреть этот грандиозный спектакль, который называется "крушение империи". Я, видишь ли, дорогая, по натуре скорее созерцатель, чем участник событий.
На Полину моя пылкая речь произвела впечатление. Ее чистый взор затуманился.
- Жалеешь, что тебе навязалась?
В ту же секунду я понял: одно неосторожное слово, неточный ответ - и она поднимется и уйдет, прямо так, как есть - в пижаме на голое тело и с простреленным плечом. Тут я по-настоящему испугался.
- Нет, не жалею. Мне очень хорошо с тобой.
5. ПЕРВАЯ КРОВЬ
Она всерьез собиралась удрать за границу и утащить меня с собой. Постепенно я стал склоняться к мысли, что не такая уж это нелепая идея. Тот факт, что я ни черта не понимал, от кого должен бежать, куда и зачем, придавал затее особую пикантность. За всю жизнь я, пожалуй, не совершил ни одного по-настоящему авантюрного поступка, но, оказывается, на донышке души, неузнанная, давно тлела мечта, что когда-нибудь и со мной, как с героиней "Алых парусов", произойдет чудо и насмешница судьба унесет меня прочь из убогого мира, который к тому же стремительно сокращается в размерах.
Что удерживало меня в Москве? Друзей почти не осталось, а те, что были, двое-трое, изредка позванивали и скучными голосами осведомлялись: как дела? Родителей похоронил. Взрослой дочери, сошедшейся с неандертальцем, я больше не нужен. А впереди… Большое приключение - вот как это называлось. Самая очаровательная женщина на свете поманила за собой в опасную, полную страстей неизвестность. Так стоит ли уклоняться?
Думал об этом, и под сердцем сгущалась тугая, как теннисный мячик, пустота. Фараон - его было жальче всех. Все эти дни он провел дома: поначалу дичился, несколько раз норовил укусить новую жиличку за ногу, но потом смирился с Полиной, как с неизбежным злом, и яростно, до хрипа в глотке требовал у нее жратвы. Она швыряла ему куски сырого мяса, кот ловил их на лету когтистой лапой и прятал в пасть. Проглатывал, не разжевывая, как волк. Они с Полиной полюбились друг другу, да иначе и быть не могло.
Утром того дня, когда я должен был встретить посланца Георгия Павловича, завернул с визитом доктор Мирошник. Осмотр занял у него полчаса, потом они с Полиной вышли вместе на кухню, причем Глеб Ефимович был красный как рак.
- Ну как? - спросил я.
- Я доволен, - не глядя на Полину, ответил врач. - У Полины Игнатьевны колоссальная жизненная энергия. Регенерация тканей происходит такими же темпами, как у собаки. Не видел бы сам, ни за что не поверил.
- Вы правы, доктор, - подтвердила Полина. - Три года назад мне вырезали аппендикс. Шрама вообще не осталось. Хотите покажу?
- Не надо, - отказался Глеб Ефимович. - Верю на слово.
Не допив чай и так ни разу на нее не взглянув, он буквально через пять минут откланялся. Я был в недоумении.
- Что ты с ним сделала? Укусила, что ли?
Полина странно улыбалась.
- Твой друг немного забылся, пришлось поставить его на место.
- Полина! Что ты с ним сделала?
- Попыталась изнасиловать, но он не дался. Он очень верткий.
- Ты шутишь?
- Нет, не шучу. - Боже мой, опять в глазах это мимолетное свинцовое отражение смерти. - Забудь, пожалуйста. Это все ерунда.
- Полина, кто ты такая?!
Лицо капризно сморщилось: не любила занудных выяснений.
- Поля, ты же не злая?
- Нет, не злая. Но меня нельзя задевать. Гоша сделал большую ошибку, когда напал на тебя. Он скоро об этом пожалеет.
- И ты хочешь, чтобы я поехал с тобой в Париж?
- Почему нет?
- Как это почему, как?! А вдруг я тоже тебя невзначай задену?
- Ты - нет!
- Почему я - нет?
- Миша, ты мне родной! Хочешь, ударь или плюнь. И убедишься, что не обижусь.
На мгновение мне стало тяжело дышать.
…Без пяти двенадцать, получив инструкцию, я вышел из подъезда. Инструкция была такая: кто бы ни пришел на встречу, я должен заманить его в скверик напротив собственных окон и поставить так, чтобы Полина могла его разглядеть. Переговоры вести корректно и бесстрашно. Для Георгия Павловича передать то-то и то-то.
День затеялся пасмурный, с намеком на дождь. Перейдя пешеходную дорожку, я уселся на детскую качалку прямо перед домом. Если бы Полина вышла на балкон на четвертом этаже, мы могли бы с ней поговорить, не особенно повышая голос. Только вот о чем?
В начале первого, не успел я выкурить сигарету, возник, как из тумана, мужчина лет тридцати в длиннополом распахнутом черном пальто. Я сразу догадался, как Татьяна Ларина, что это тот, кого жду. Лик кирпичный, глазки острые, походка вальяжная.
- Сидишь, Миша?
- Располагайтесь и вы.
Не чинясь, мужчина опустился рядом. Достал пачку "Честерфилда".
- Ну, докладывай.
- О чем?
Глянул без интереса, в глазенках скука.
- Миша, я на работе. Некогда лясы точить. Узнал, чего велено?
- Почти.
- Как это - почти?
- Нужно еще время, хотя бы денька три. Передайте Георгию Павловичу, она мне пока не совсем доверяет. Дичится. Но дело на мази. Про Трубецкого узнал: он за границей. Но где точно, еще не выяснил.
- Сейчас тебе будет немного больно, - грустно улыбнулся посланец. - Но не журись, так приказано.
Он переложил сигарету в левую руку, а правой обхватил меня за шею. Сначала вроде прижал к себе, потом пригнул к земле и потыкал носом в глину. В сравнении с железным капотом "мерседеса" соприкосновение с жирной мокрой землей показалось мне мягче, как-то интеллигентнее. Сила у него в руке была бычья, я и не пробовал ворохнуться. Тем более что экзекуция быстро закончилась. Единственное, что мне не понравилось, когда продрал глаза от слез и песка - это выражение его лица. На нем появилось какое-то нездоровое возбуждение. Слишком жадно он пару раз затянулся сигаретой.
- Учти, Миша. Я могу замочить тебя прямо здесь, не отходя от кассы. А могу в подъезде. Там мы с тобой немного поиграем. Есть разные хорошие игры. К примеру, "отыщи свои яйца, дружок". Знаешь такую игру?
- Нет.
- Ну ладно, слушаю тебя. Первое: где точно Трубецкой? Второе: тайник. Не тяни, Миша. Прохладно тут сидеть, жопа мерзнет.
- Мне нужно три дня, - повторил я тупо. - Но если вы меня убьете, Георгий Павлович вообще ничего не узнает.
- Сегодня я не буду тебя убивать. Сегодня только покалечу. Ладно, поднимайся, старик, шагай в подъезд. Не хочешь, видно, по-культурному.
Он встал, а я остался на месте, уныло озираясь. Двор пуст, даже Володи нигде нету. А как бы он сейчас пригодился. Бандюга насмешливо бросил:
- Вставай, вставай, сморчок! Никто тебе не поможет, не надейся.