Кровать стояла в углу. Кристина подошла и уже хотела прилечь на нее, но посмотрела на стену, над спинкой, и увидела фотографию девушки, приколотую кнопкой.
Из-за густого сада свет в эту комнату проникал слабо. Но что-то уж слишком знакомое показалось ей в облике девушки.
Кристина залезла на кровать, чтобы рассмотреть получше, и чуть не вскрикнула. Вовремя зажала рукой рот, испуганно оглянулась на дверь.
Валентин был еще в саду.
Это была фотография Олеськи.
– Олесенька! Сестричка моя милая, – тихо прошептала Кристина, боясь, что Валентин ее услышит.
Рядом с кроватью на тумбочке лежала опасная бритва в футляре.
– Он… – Страшная догадка пришла к ней, и она побоялась докончить начатую фразу, только подумала: "Он убил Олеську. Это тот человек, про которого говорили в милиции. Он убивает девушек. И привез меня сюда…"
Сердце у Кристины сжалось. Она выглянула в окно, увидела, что он еще в саду, выбирает яблоки.
Сама не зная как, она вдруг очутилась в длиннющем коридоре. Сознание будто на миг оставило ее, и вот вернулось только сейчас, в этом коридоре. И она, путаясь в мыслях и словах, спросила у себя:
"Что мне теперь делать? Он не отпустит меня живой".
Кристина еще раз взглянула на фотографию Олеськи.
Это была та фотография, которую она отдала Игорю Борисову. После его смерти милиционеры не нашли этой фотки.
"Он – убийца", – думала Кристина, не зная, как ей выбраться отсюда, чтобы он не заметил.
Она открыла какую-то дверь и вошла.
Такая же маленькая комната, как его спальня. Грязное окно в паутине почти не пропускает сюда дневной свет.
И запах. Кристина не могла понять, чем так воняет. Грязный пол. Бурые пятна въелись в дощатые половицы.
– Что это? – Она поморщилась, подошла к кровати и тут же боязливо попятилась к двери.
На обеих спинках железной кровати висели обрывки веревок, которыми мучитель привязывал руки и ноги своим жертвам. И матрас из мешковины был весь в засохшей крови.
Кристина выскочила из комнаты. Очутившись в коридоре, помчалась назад. Надо найти выход и немедленно бежать отсюда, пока он не вернулся. Но, едва приоткрыв входную дверь, Кристина увидела, что Валентин возвращается. Идет по тропинке, что-то негромко насвистывая.
"Боже мой! Я пропала. Что делать? Где спрятаться?"
В конце коридора была еще какая-то дверь, низкая, оклеенная грязными обоями. Сперва Кристина ее не заметила, но теперь…
"Наверное, это чулан, – решила она и, открыв ее, влетела в темноту, очутившись в подполе. Закрыла дверь, прижалась к ней, шарила в темноте рукой.
Хоть бы какой запор. Закрыться, не дать ему войти.
"Запах. Опять чем-то воняет", – она почувствовала тошнотворный запах, исходивший из глубины подпола.
"Вот занесло же меня", – подумала она, решив, что можно было найти укрытие получше. Хотя как найдешь? В этой суматохе, спешке. Входная дверь осталась приоткрытой. Возможно, он подумает, что она выбежала из дома, кинется искать ее снаружи, а ей тем временем удастся выбраться из этого ужасного места.
На всякий случай, чтобы не упасть, Кристина в темноте пошарила ногой перед собой.
Ступенька. Одна. Другая. Она их нашарила носком туфли. Сосчитала. Пять. И кажется, есть еще. Наступала на них осторожно.
В фундаменте было сделано маленькое окно. Такое, что через него едва протиснется кошка. Хотя кошки, кажется, сюда давно не залезали. Зато вовсю хозяйничали пауки, затянув маленькое пространство света паутиной.
Узенькая полоска тусклого света чуть проникала в подпол через это окошко. Его было явно недостаточно, чтобы хоть как-то ориентироваться в подпольной темноте.
"Он найдет меня здесь. Обязательно найдет. Дура! Ну зачем я забралась сюда?"
Было страшно находиться здесь, понимая, что убийца обязательно будет искать ее. Но другого выхода она не видела в этой ситуации.
Кричать, звать на помощь?
Там, на стройплощадке, нет людей. Вспомнила, сегодня же выходной. И чуть не разрыдалась от досады, что так глупо попала в западню, да еще и сама же захлопнула клетку.
Вдруг входная дверь в дом открылась. Кристина услышала неприятный визжащий звук петель и затаилась, даже боясь дышать.
И шаги по дощатым половицам. Шаг. Другой, третий…
И вдруг шаги стихли. Он словно почувствовал, что она спряталась, замер, вслушиваясь в тишину. Потом позвал:
– Кристина! Девочка моя!
Она не отозвалась из кухни, и это его сразу насторожило.
Тарелка с яблоками упала на пол. И яблоки покатились по половицам.
"Все. Сейчас он будет меня искать", – подумала Кристина и услышала, как он метнулся в кухню, сшибая все на своем пути. Стулья, еще что-то.
– Кристина! – заорал он зверем. – Ты где? Сучка! Все равно ты не уйдешь от меня. Лучше выходи. Облегчишь свою смерть. Я найду тебя. Слышишь? Найду! – Он бросился искать ее по комнатам.
И Кристина слышала его тяжелый топот по половицам.
Для верности он даже выскочил из дома, осмотрелся.
Машина стояла на месте. А куда она денется без машины? Он был уверен, что его девочка в доме, и запер дверь.
Кристина осторожно шагнула с последней ступеньки на земляной пол и почувствовала, как каблуки туфель стали проваливаться. Попыталась себя успокоить.
"Может, он не догадается искать меня здесь? Но чем же все-таки так ужасно воняет?" Она медленно двигалась в темноте.
Теперь надо подойти к этому проклятому окошку, чтобы там хоть немного оглядеться.
Она выставила вперед руки на тот случай, если споткнется обо что-то и упадет в этой ужасной темноте.
Подпол оказался огромным, во весь ее рост. Кристина и не предполагала, что в нем можно передвигаться не наклоняясь. И всего одно малюсенькое окошечко. Как неудобно и почти ничегошеньки не видно.
Она слышала над собой топот его ботинок, хлопанье дверей и голос. Теперь даже голос стал другой. Будто насмешливый – он знал, ей не уйти.
– Кристина! Ну где же ты! Выходи, дурочка! Сучка, я тебя сейчас найду, и тебе будет больно. Знаешь, как я умею наказывать непослушных девчонок? Сначала я привязываю их к кровати… Иди. Я расскажу тебе.
"Чокнутый псих!" – Кристина шарахалась в темноте от его голоса, словно он был не там, наверху, а уже тут, в подполе.
Зажимая рукой рот, чтоб не вырвало, она приблизилась к узкой щели в кирпичах. От вонищи кружилась голова. Но Кристина держалась. Может, здесь станет хоть немного легче дышать. Все-таки воздух с улицы должен проникать сюда.
Шаг. Еще один.
Вот это проклятое кошачье окно. Ах, если бы оно было большим, чтобы через него можно было пролезть.
"Мухи. – Кристина услышала их назойливое гудение и увидела рой. – Почему столько мух?"
Она наклонилась.
Что-то лежало под ногами. Большое, мягкое.
Кристина посмотрела.
Еще и еще. Плохо видно из-за этой проклятой темноты. И она не может рассмотреть. А мухи могут. Они видят, прекрасно ориентируясь в темноте, и летят туда, вниз, на это большое и мягкое.
"Да что же это там?" Кристина наклонилась еще ниже, глянула и увидела Жанку.
Жанка лежала, прислонившись спиной к заплесневелой стене фундамента, неестественно запрокинув голову.
Мухи с отвратительным жужжанием вгрызались в окровавленную рану на горле.
А рядом еще трупы.
Кристина увидела труп бородатого мужчины и рядом с ним труп старухи. Были и еще трупы, но Кристина не стала рассматривать их. Было противно и страшно вот так оказаться среди них.
Так вот откуда шел этот отвратительный запах. От разлагающихся тел. И где-то тут среди этого трупного месива – Олеська. Ее Олеська.
Кристина почувствовала, что больше не может сдерживать тошнотворную горечь. Надо обязательно избавиться от нее, иначе пропитается все тело.
Она раскрыла рот, испытывая необыкновенное облегчение.
Он услышал, остановился прямо над ней.
– Ах вот ты где, моя милая, – с издевательским смешком проговорил он. – Глупышка. Ты решила поиграть со мной в прятки? В темноте подвала? Ну что ж, давай. Я согласен. Только на условии: проигравший умирает.
"Дурак! Бешеный маньяк! Психопат!" Все это Кристине захотелось крикнуть ему.
– Кристина? – позвал он и тут же спросил: – Скажи, ты согласна умереть? Ты – жопастая, сисястая телка. И уже никто, слышишь, никто не потрахает тебя. Отвечай мне, сучка! – закричал он истерическим голосом и выбежал в коридор.
И Кристина поняла, что сейчас он будет здесь.
"Ну все". – Она мысленно простилась с белым светом. Никогда не думала о смерти, жизнь казалась вечной. Но сейчас она кончится.
Она услышала его быстрые шаги по дощатому полу коридора и ноющий, похожий на плач звук проржавевших петель на низкой подпольной двери.
И вот он уже медленно, шаг за шагом, входит в темноту к ней. Достает из кармана зажигалку.
Вспыхивает маленький слабеющий огонек. Горит еле-еле. Но даже его достаточно, чтобы разглядеть в его правой руке опасную бритву.
Все внутри у Кристины похолодело. Теперь дело за малым. Сейчас он увидит ее, подойдет и этой опасной бритвой…
В зажигалке кончается газ. Огонек уже горит так слабо, что ничего невозможно разглядеть.
Он страшно выругался от злости, бросил зажигалку в темноту и тут же рассмеялся как ненормальный. Хотя почему – как? Он – псих, и жаль, что такие, как он, могут ходить по земле. А как искусно он оплел ее, представляясь театральным художником.
– Ладно, Кристина. Так даже лучше. Романтичней. Правда? Почему ты молчишь? Игра со смертью в темноте. Кристина, ты хочешь поиграть в такую игру? Где ты, моя девочка? Отзовись! Я ведь знаю, что ты здесь. Забилась как мышка в уголок? – Он медленно пошел, рассекая острой бритвой темноту. Оборачивался то в одну, то в другую сторону. Бил наугад. Знал, ей некуда деться из этого злосчастного подвала. И смеялся. Уверен был, что скоро глаза привыкнут к темноте и он обязательно отыщет ее.
Кристина чувствовала его.
Проклятые мухи мешали услышать его шаги.
Но она чувствовала его приближение. Вот он совсем рядом. Ей даже казалось, она слышала тот едва уловимый звук, при котором бритва рассекала пространство рядом с ней.
Кристина опустилась на земляной пол и только убрала голову, как в воздухе, совсем рядом, что-то просвистело.
Она поняла, что.
Глава 17
Первый раз Валерка Безруков попробовал женщину, когда ему было уже девятнадцать лет.
Тихий, скромный паренек с румянцем на щеках, он всегда отличался от сверстников нерешительностью.
Девчонки таких не любили. Старались на тихоню не обращать внимания, даже сторонились его. И Валерка не мог похвастаться любовными успехами.
Если приятели заводили разговор, кто с какой девчонкой переспал, Валерка молчал. И только по ночам, во снах, испытывал сладостные ощущения, перенося их потом на бумагу.
Рисовал он здорово. И рисунки обнаженных девушек в самых невероятных позах дарил приятелям. Причем выполнено это было на уровне первоклассного портрета.
Тот злосчастный день он запомнил на всю жизнь. Был праздник – второе мая, на улицах веселье. И они с друзьями отмечали праздник. Пили вино, водку.
А вечером он, пьяный, шел домой из парка и случайно встретил знакомую. Когда-то учились с ней в одной школе, но потом она переехала в другой район, как оказалось, уже выскочила замуж и родила ребенка.
Валерка даже знал ее мужа. Так, ничего особенного, парень как парень. А вот жена у него – красавица. Она всегда была хороша собой, а после замужества и родов просто расцвела. Стройная девушка с огненно-рыжими волосами и карими обжигающими глазами.
"И почему такая девчонка досталась не мне, а какому-то козлу?" – подумал Валерка, и, когда они очутились в темном переулке, вдруг, сам не понимая, как мог такое себе позволить, обнял ее и неумело поцеловал в губы.
Сначала она как будто обмякла в его руках и даже сделала жест, словно тоже хотела обнять его. Но в последний момент что-то ее остановило, оттолкнуло от него.
– Тоже мне, хахаль, – произнесла с издевательской усмешкой. А в глазах презрение. – Ты бы сперва целоваться научился. Девку в руках удержать не можешь. – И рассмеялась ему в лицо.
Это Валерку оскорбило. И не связался бы он, может, с этой телкой, если б не был пьяным.
И раньше пробовал сблизиться с девушками, но, как только какая-то из них начинала сопротивляться, Валерка отступал.
– Нерешительный ты какой-то, – смеясь, укорила она.
– Нерешительный – значит, трусливый? Да?
– Да уж не знаю, трусливый или нерешительный. А может, и то и другое.
Она хотела идти, но Валерка остановил ее.
– Постой!
Она замерла, а Валерка задрал ей юбку и полез в трусики.
"Еще немного. Надо только стащить их, а потом…" – мысленно подсказывал он себе.
– Да отойди ты, дурак!
Она не стеснялась в выражениях. Ударила его ладонью по щеке, содрав ногтем кожу.
– Пошляк! – прозвучало как приговор.
Но Валерке было плевать. Он твердо решил: сейчас он займется с ней любовью или так и останется в девственниках. Уж пьяную девку сумеет обломать.
Вытерев со щеки кровь, он схватил ее за горло, сдавливая изо всех сил. Читал в какой-то книжке про маньяка, который вот так отключал девушек на время и насиловал. Должно и у него получиться. Главное – не дать ей закричать.
– Ах ты, сука! – хрипел он. Почувствовал, она вдруг ослабела, перестала сопротивляться и вот уже медленно опускается перед ним на колени. Только клади ее и бери.
– Говоришь, дурак я? Нерешительный, да?
Она уже не отвечала. Упала тут же возле тротуара на траву.
"Отлично, – подбодрил себя Валерка. – Все равно никто не видит. Прохожие в поздний час в такие места не заходят".
Белая сумочка из ее руки выпала, ударилась об асфальт и раскрылась. Ничего такого в ней не оказалось, только кошелек, косметичка с зеркальцем, губная помада, ключи от квартиры, а еще…
Его внимание привлек небольшой продолговатый предмет, покрытый зеленым перламутром.
"Это чего?" – Валерка протянул руку.
Оказалось – это опасная бритва. Он не понял, зачем эта рыжеволосая телка держала в дамской сумочке опасную бритву. Но долго голову не ломал. Раскрыв бритву, попробовал пальцем проверить ее острие. И только прикоснулся, как на пальце сразу появилась кровь.
– Ничего себе! – восхитился он заточкой.
А девушка уже пришла в себя, вдохнула воздуха и, увидев, что лежит на земле, закричала.
Потом, на суде, он так и не смог ответить, почему убил ее. Может, побоялся, что она заявит на него. Или расскажет мужу. Он только помнил свою руку с бритвой на ее шее, которую только что пытался целовать.
Теперь из рассеченной раны лилась кровь. А девушка, кажется, не могла поверить в то, что умирает. Она цеплялась за жизнь. И, схватившись обеими руками за окровавленное горло, она ерзала по земле, пытаясь его, сидящего на ней, сбросить. Она трепыхалась как раненая птица в его руках. А он смотрел на нее, беспомощную, и вдруг подумал: почему он не может теперь сделать то, что хотел, ради чего совершил все это.
Он расстегнул брюки, приспустил их до колен и аккуратно, чтобы не перемазаться кровью, лег на нее. Даже удивился, как легко она приняла его. Почувствовал, как там у нее что-то сжимается, втягивая его глубже и глубже.
Бедра у нее задрожали. И вся она такая горячая, словно горит.
А потом он убежал, испытывая и страх, и огромное, ни с чем не сравнимое блаженство.
В коммуналке, где они жили вдвоем с бабушкой, его увидела соседка. Дотошная старушенция. Он отмывал от крови руки.
– Ой, Валерочка, что с тобой? – спросила она не из жалости, а скорее из злорадного любопытства.
Тогда он соврал:
– Да так. Подрался.
И она поверила. Но, когда узнала про убийство девушки, пошла к участковому и настучала на шалопая соседа.
Тогда Валерка даже не помнил, как эта бритва очутилась у него в кармане брюк. Скорее всего положил ее туда машинально. Главную улику положил.
Он не стал отрицать свою виновность в убийстве. Жалел только, что так глупо попался.
Десять лет отмерил ему судья.
Лысенький, суетливый старикашка адвокат проникся к Валерке жалостью и уговаривал подать апелляцию. Но Лерыч Безруков послал его к черту.
– Ничего не изменишь, если так легло по судьбе. Пусть все будет, как будет, – сказал Лерыч на прощание старичку адвокату и уехал в рязанские просторы.
Казалось, жизнь для него остановилась. Жесткий режим. Утром – подъем с матюками. Днем – нудная работа. Вечером – отбой под злобный лай овчарок.
Первый год показался хуже каторги, но потом смирился со своей участью. Помогло не пропасть то, что был он классным художником. Зеки таких спецов уважают. И у начальства колонии отношение снисходительное, не такое, как к остальным. Не борзей только, не нарушай режим и живи себе потихоньку, деньки считай.
А главное – можно быть самому по себе, не лизать пятки блатным и от мужиков сторониться.
После подъема Лерыч уходил в маленькую мастерскую, где еще с такими же двумя горемыками расписывал иконы для местных храмов, рисовал стенды, писал лозунги про чистую совесть зэков, с которой они должны выйти на свободу.
Там и познакомился с бородатым Пашей. Доходяга он, хуже Лерыча. Романтик задрипанный. За любовь срок мотает. Три года проторчал тут. Уж скоро с вещами на выход.
В перерывах, когда Лерыч в мастерской один, Паша заскочит минут на пятнадцать.
– Дай клейку понюхать, Лерыч. Не могу. Нутро все сводит.
Лерычу не жалко. Черт с тобой! Травись, дурья башка.
А Паша целлофановый пакет на банку наденет и морду небритую в него сует.
Три, четыре глубокие затяжки, и вот уже поплыл зэк. Нет его счастливее. Только память душу бередит. Но здесь так. У каждого есть что вспомнить. Стоит лишь оттянуться.
– Я ведь, Лерыч, тоже из-за стервы торчу. Как и ты, – расчувствовался Паша. – Познакомился раз с одной. Шлюха подзаборная оказалась. Только я тогда этого не знал.
– Все они шлюхи, – поддержал бородатого Лерыч, закурил с травой и Паше посмолить дал. – Кури, горемыка! Оттянись на полную.
Паша не гордый. Сам не просит, а коль дают, не отказывается. И душа болит по прошлому, хочется выговориться.
– Раз приходим с ней в ресторан. В "Уралочку". Так, ничего ресторанчик. А я ее уже драл вовсю. Ох, Лерыч, не знаешь ты, как она трахалась. В постели – зверь. Мертвого расшевелит. Ни от чего не отказывалась. Ты только не подумай, будто я серьезно с ней. Но прикипел. И вот сидим в ресторане. Выпивка, закусочка, все как полагается. Танцы, шманцы. А там какие-то спортсмены гуляли. Сидят четверо козлов без баб. А шишки, видать, чешутся. И вот вижу я, один на мою Таньку глаза пялит. Рожа здоровая. Того и гляди, прямо здесь натянет Танюху мою. Раз пригласил потанцевать. Другой. А потом я сказал – хватит.
– Правильно сказал, – одобрил Лерыч. – Надо было еще тому по моргалкам врезать.
Паша кивнул башкой, словно боднул Лерыча.