Мосаддык долго обрабатывал только что прозвучавшую информацию, словно она была для него в новинку. Уж сколько бессонных ночей провел Аверрел Гарриман в своем недавнем тегеранском визите, чтобы довести до Мосаддыка эту мысль. А он вместо этого всучил им какую-то книжку про трех глупых ослов. Стоило ли так издеваться над символом демократической партии, чтобы просить у его лидеров денег для своей гибнущей от английского эмбарго экономики?
Пауза затянулась, и госсекретарю пришлось снова обратиться к Мосаддыку.
– Мы ясно изложили свою позицию?
Премьер-министр Ирана не отвечал, продолжая задумчиво почесывать подбородок. Неожиданно он встал со своего кресла, подойдя вплотную к Дину Ачесону. Чуть согнувшись, он внимательно посмотрел в лицо госсекретаря.
– Вы заметили на моем лице что-то странное, господин премьер-министр? – заметив безмолвно-любопытствующий взгляд президента США, сдержанно улыбнулся Ачесон.
Трумэну стало интересно, что нового в его кабинете выкинет эксцентричный иранский гость.
– Знаете, Дин, – Мосаддык сошел на фамильярный тон. – Несколько дней назад я увидел вашу фотографию в одной из американских газет. Очень обрадовался, когда прочел надпись: "Новый министр иностранных дел Великобритании". Подумал, наконец-то англичане поумнели, доверив свою внешнюю политику американцу. К сожалению, я просто ошибся. Это было лицо Энтони Идена, как две капли воды похожего на вас. Усы, брови, глаза. О Аллах, вы словно близнецы!
– Что же, большая для меня честь быть похожим на Энтони Идена, – рассмеялся Ачесон. – Он опытный политик, полиглот, владеющий фарси, прекрасно относящийся к вашей стране и ее историческому наследию. О таком министре иностранных дел Великобритании Иран мог только мечтать.
– Не нужна мне его любовь, дорогой Дин, – запротестовал Мосаддык. – Я лишь хочу одного: чтобы внешняя политика США не была так похожа на деятельность министерства иностранных дел Великобритании, как похожи друг на друга Ачесон и Иден. Не хочется терять хороших друзей, – Мосаддык подмигнул госсекретарю и громко рассмеялся.
Перед глазами Ачесона стояла невзрачная картина ближневосточного будущего. Может, оттого, что на него продолжали пристально смотреть водянистые глаза старика Моси. Госсекретарь ясно представлял себе реакцию своего английского коллеги, когда он сообщит ему о результатах переговоров с Мосаддыком. Иранцы четко и бесповоротно обусловили свою позицию – никаких больше англичан на их земле. Если опытному дипломату Авереллу Гарриману не удалось привить к Мосаддыку любовь к англичанам, то менее искушенному в сложных ближневосточных вопросах Дину Ачесону надеяться было не на что. Они понимали, что даже неудачные переговоры были для Мосаддыка залогом успеха среди своих сограждан. У народных масс предвзятое отношение ко всякого рода договоренностям с иноземцами. Они всегда в них видят ростки предательства народных интересов, но в то же время не забывают требовать от правительства экономического благоденствия своей страны. Иногда понятия "договоренности", "благоденствия" и "соблюдения обещаний своему народу" идут вразрез друг с другом, и тогда начинается период великих потрясений. Остается только сделать выбор.
Глава 12
Тегеран. Декабрь 1951
Утром посол Садчиков срочно вызвал к себе Рустама Керими. Советская разведка бодрствовала на всех ключевых позициях, снабжая ценной информацией руководство страны о перипетиях дипломатической борьбы правительства Ирана с Англией. В такие исторические периоды нельзя упускать ни минуты – она могла оказаться роковой для вовлеченных в большую игру сверхдержав. Как известно, свято место пусто не бывает, и рано или поздно кто-то вновь смог бы его занять. В период сложного экономического положения Иран не сумел бы в одиночку развить свою нефтяную промышленность. Запах иранской нефти продолжал дразнить обоняние и будоражить пеструю фантазию всех, кто находился в непосредственной близости от ее нефтяных залежей. Заметив, как иранцы палками, камнями и громкими улюлюканьями гонят со своей территории английского льва, русский медведь, залегший было в спячку, вновь проснулся, почуяв аромат черного меда. Мишка поумнел, набрался опыта, не забыв, как его самого гоняли лет пять назад. Он понимал, что буйством и ревом желаемого не добиться. Лучше вместо разрушительной медвежьей силы показать цирковой номер, и чтобы на его представлениях не блестели кинжалы, а слышались добродушные рукоплескания публики. Словом, предстояло выучить несколько захватывающих трюков, к которым нужна была особая подготовка.
– Есть задание, Рустам, – Садчиков снова что-то записывал и зачеркивал в своем блокноте. – Присаживайтесь.
Керими молча ждал, пока посол перестанет исписывать листы и сообщит ему о сути задания, которое ему придется выполнять. Рустам рисовал в своем воображении картины новых похождений, которые ждали его впереди. Образы и их действия были размыты и непоследовательны, так как он плохо представлял себе, с какого рода опасностями и неадекватными персонами ему предстоит столкнуться.
Лицо главы советского посольства в Иране было непроницаемым и по нему трудно было что-либо прочесть. Садчиков сделал несколько штрихов и отбросил ручку на стол. Откинувшись на спинку кресла, он почесал лоб и спокойным голосом спросил.
– Жениться не собираетесь, Керими?
– Вы мне невесту нашли, Иван Васильевич? – на лице Рустама не была даже намека на удивление.
– Я же не сваха все-таки, а посол, – сморщился Садчиков.
– Да и я тоже не просил вас обустраивать мою личную жизнь. Со вторым браком я все же лучше повременю.
– Правильно, Рустам. Мужчина вы еще не старый. Сколько, кстати, вам?
– В личном деле указано. Сорок.
– Сороковка. Вот-вот. Самый смак для мужика, а искушений масса. На такой работе лучше быть свободным, чем семейным.
– Заинтриговали, Иван Васильевич.
– В Москву поедете, – уже более строго сообщил посол. – Там встретитесь с товарищами, которые дадут вам кое-какую установку на ближайшее будущее. Возможно, ваши контакты в высших иранских кругах вам снова понадобятся. Нужно будет кое-с кем встретиться, обсудить общее положение и довести до нее…
– До нее? – усмехнулся Рустам, догадавшись, о ком идет речь. Надо ли было с такого далека начинать, товарищ посол?
– Тьфу ты, проговорился, – рассмеялся Садчиков, хотя смех его был театральный и по делу. – Признаюсь, мне самому мало что сообщили. Не обладаю, так сказать, полной информацией. Да и есть ли смысл обсуждать такие вопросы на расстоянии? Ушей много, друзей мало. Вот поедете в "белокаменную", там вас детально проинструктируют.
– Вы ж понимаете, Иван Васильевич, что моя встреча с ней не пройдет незамеченной. Жизнь наша как на ладони. Шагу не сможем пройти без лишних глаз.
– Наверняка узнают, – согласился Садчиков. – Такие встречи в наше время не скроешь, это верно. Только все равно лучше усложнять работу врагам. Конспирация никогда не помешает. Там уж не двойная слежка, а тройная. Они тебя, мы их, нас еще кто-то. Главное, чтобы задача решалась, а там пусть хоть билеты на смотрины продают.
– Когда вылет?
– Послезавтра, – Садчиков посмотрел на свои записи, а потом на Рустама. – Теплые вещички есть?
– Придумаю что-нибудь.
– Шапку меховую купите и ботинки зимние. На базаре есть. Сам видел. Вы, кажется, еще не любовались зимней Москвой.
– Только летом.
– Ну, предстоит. Не простудитесь, Керими. Болеть нам сейчас нельзя.
– Постараюсь.
Половину следующего дня Рустам снова бродил по знакомым улицам базара Лалезар, подбирая себе удобную одежду для морозной России. Кроличью шапку, шерстяные носки и шарф, перчатки. Давно Рустам не облачался в такое нелепое для Тегерана зимнее одеяние. Снега здесь мимолетны и быстротечны, как и в Баку. К ним не успеваешь привыкнуть, а временами – даже прикоснуться руками или кончиком языка. Восточный снег – это милый гость, добродушный, озорной, не усидчивый. Он не злоупотребляет гостеприимством, поэтому ему всегда рады, как взрослые, так и дети. Первые снежные осадки воспринимаются здесь как добрый знак природы, предвестник плодородия, богатых урожаев весны. Снежные метели в России – это завывающие, брошенные, не обласканные теплом сироты, бродящие по безграничной территории в поисках приюта. Их избегают, с ними не хотят встречаться, прячась в домах и норах, считая дни, когда солнце оттопит первые, застывшие от лютого мороза реки и голые ветви деревьев. Снег в России незаслуженно, а может и по делу, обвиняют во всех смертных грехах, часто забывая о той неоценимой пользе, которую он приносил на протяжении всей истории существования страны. Не было бы снега, может, не было бы и страны в том виде, в котором она существовала теперь…
Так получилось, что весь этот долгий период своей работы Керими приходилось несколько раз бывать в столице СССР, но так ни разу и не пришлось испытать на своей шкуре то, что испытали на себе западные крестоносцы, солдаты Наполеона и танки вермахта. После таких походов в заснеженную Россию у многих великих отпадала охота завоевания бескрайних русских земель. Керими часто анализировал причины поражений иноземцев, осмелившихся бросить вызов русским. Углубляясь в дебри истории, он задавал себе вопросы, на которые не мог дать вразумительных ответов. Если над территорией Персии бесконечно бушевали бы морозные ветра, вполне вероятно, было бы поменьше незваных гостей во дворцах персидских шахов, кабинетах бесконечно сменяющихся премьеров, на улицах и площадях персидских городов. Наверное, страну не лихорадило бы так сильно от влияния внешних факторов – тех самых, что бесконечно бросают эту самую страну на край политической и экономической гибели. Может, при помощи столь верного природного союзника Реза-шаху удалось бы сокрушить своих врагов. Вот бы он устроил им показательный парад пленных солдат на площади имени своего любимого поэта Фирдоуси!.. Мог бы обескровленный великими потрясениями внутри страны, голодный, оборванный, морально опустошенный народ в одночасье преобразиться в исполина, громящего недругов, как это сделал советский народ… Бросались бы солдаты Пехлеви голыми руками на танки, как это делали солдаты обезглавленной репрессиями Красной Армии. Ее офицеры и солдаты шли на смерть со словами "За Сталина" – за того самого Сталина, который сделал все возможное, чтобы эту самую армию ослабить, унизить и лишить чести. Сражались бы иранцы против захватчиков так яростно, как сражались против своих врагов ненавистные им шурави… Им что, не хватало этого самого снега и трескучих морозов? Возможно, тепло – не такой хороший союзник, как уродливый, осиротевший холод, несправедливо обделенный любовью северных соседей. Ведь холод хоть и не красавец, но с чувством долга перед Отечеством у него полный порядок.
Перед глазами Рустама поплыла гротескная картина. Реза-шах в казацкой форме принимает парад на площади Фирдоуси. Тысячи пленных русских и английских солдат, еле волоча ноги, передвигаются по улицам Тегерана под рев негодующей иранской толпы, выкрикивающей проклятия в адрес оккупантов. Реза-шах козыряет к каракулевой казачьей шапке, а рядом с ним – его сын Мохаммед Реза, а на их головы крупными хлопьями падает снег. Картина ускоряет свое движение и уплывает из поля зрения, словно быстротечные облака, уносимые ледяным ветром вдаль, за неизведанный горизонт.
Но, увы, Реза-шах не Сталин – и Керими это понимает. Пленные солдаты фельдмаршала Паульса, потерпевшие фиаско в битве под Сталинградом, мало схожи с солдатами Красной Армии или с английскими офицерами. Площадь Фирдоуси мало напоминает подступы Кремля и Красной Площади, которая в самые сложные исторические моменты являлась консолидирующим фактором для всей нации, ее сердцем и мозгом. Рустам неслучайно вспомнил про Красную площадь. Ему давно хотелось там побывать вновь и задержаться подольше. Пройтись по ее мощеным просторам и ощутить своим телом и душой энергетику многовековой истории. Даже страшная морозная погода не будет ему помехой. Он обещал себе не упустить случая посетить Красную площадь в свой очередной приезд в Москву. Он снова попытается ответить на поставленный себе же вопрос – действительно ли Мороз Иванович самый верный союзник России, или причины здесь кроются более веские и нелогичные, чем природные катаклизмы? Ему останется добавить несколько штрихов, чтобы нарисовать полную картину. Даже если она получится чересчур сюрреалистичной.
Глава 13
Москва. Декабрь 1951
Рустам проходил круг Лобного места на Красной площади, идя по часовой стрелке и вглядываясь в его незамысловатое строение. Подумать только: оно хранит в себе историю четырех столетий!.. Его почитали святым местом, здесь зачитывались царские указы, но здесь же совершались и жестокие казни. В этих его камнях, в этом магическом кругу запечатлелись стоны и крики обезглавленных стрельцов по приказу Петра Первого. "Смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали и бились против Большого полка" – говорил Великий император, самолично отрубая головы мятежным стрельцам.
Это не история Древнего Востока, хотя также источает терпкий запах смерти и насилия. В это безлюдное холодное утро Керими смотрел на круг сквозь пелену падающего снега, покрывающего Лобное место толстым слоем снега, словно пытающегося скрыть следы крови казненных, будто она пролилась вчера. Рустам поймал себя на мысли, что даже по прошествии столетий страна, в которой жил Рустам и его современники, была такой же кровавой и бесчеловечной, как это было в годы правления Ивана Грозного и Петра Алексеевича. В этом сходство России и Востока было неоспоримым. От этих ощущений на душе становилось тоскливо, темно и безнадежно.
В назначенный час на фоне эпического Храма Василия Блаженного, именуемого в народе Покровским Собором, появился громадный силуэт красивого статного мужчины в военной форме. Контуры собора за его широким плечом стали еще более очерченными, придавая сооружению значимость и воспевая эту высшую архитектурную мысль.
Без ощущения человеческого присутствия храм теряет свое сакральное значение. Ведь и строится он для людей, чтобы они оценили его красоту, восхитились гениальностью архитекторов и зодчих, терпением и усердием строителей, а также могуществом власти самодержавной, приказавшей воздвигнуть это соборное великолепие.
И все же это не просто круг, где людей подвергали мучительной смерти. У храма свое назначение. Люди проходят нравственное очищение, душевный катарсис – через созерцание, ведущее в углубленный поиск собственного "я" перед истинным величием. Они испытывают благоговейный трепет, почтение перед его масштабом и смыслом. Только не каждому смертному уготовано счастье очищения через созерцание величественной красоты.
Жаль, что человек, стоящий спиной к творению зодчих Барма и Постника, не понимал ни его красоты, ни изящества, ни смысла. Для Яши Привольнова это было всего лишь здание, отличающееся от других наличием разноцветных куполов и являющееся ничем иным как историческим музеем. Яше Привольному, в отличие от Рустама Керими, не интересно ходить по его залам и изучать ценнейшие экспонаты российского средневековья. Иконы, платки, кольчуги, сабли и ружья XVI–XVII веков – это для слабаков, восторгающихся прошлым. Настоящему мужику надобно смотреть в будущее и не сопеть. Зачем ему про это знать, когда верный ТТ убивает не хуже средневековой пищали? Возможно, для него был бы духовно ближе и понятней круг Лобного места, где отрубали голову Степану Разину, если бы только Яков знал его историю. Однако Привольнов науками не занимался и не любил этого. Для него существовала одна наука – служить верой и правдой системе, которая "отвечала ему взаимностью".
Рустам узнал Привольнова, несмотря на годы, которые, кстати, не слишком изменили обоих. На лице чекиста не промелькнуло даже тени улыбки. Он воспринимал все как должное. Для него не существовало понятия друга или боевого товарища. Он не воевал на полях сражений в период Великой Отечественной. Он был всего лишь красным опричником, опытным ликвидатором и не более того. Но этого было достаточно, чтобы заслужить доверие власти.
– Вот он, злой дэв Ахримана, – тихо прошептал Рустам, когда увидел своего первого инструктора.
Он боялся, что даже по губам Яков Привольнов сможет прочесть его слова, – благо, что его рот и нос был перевязаны плотным шерстяным шарфом, который едва ли спасал теплолюбивого дипломата от страшного холода, пронзающего все его внутренности и кости. Керими задрожал – то ли от холода, то ли от тяжелых воспоминаний первой встречи с Яковом Привольновым в Баку. Привольнов, словно болезненная навязчивая мысль, всплывал время от времени в его сознании, в периоды между ремиссиями. Керими осознавал, как нелепо он выглядит в кроличьей шапке с оттопыренными ушами, в несуразных ботинках и висячем пальто на пару размеров больше, купленном с расчетом надевать снизу больше теплых вещей. В отличие от него, сотрудник МГБ выглядел безупречно: все сидит четко, по плечам, ему не пристало бояться холодов. Взгляд ровный, плечи – орлиный взмах, грудь колесом. Непогрешимый образ стойкости и непоколебимости пролетарского строя.
– Похож на шаромыжника, дружище, – с каменным лицом пошутил Привольнов, протягивая Рустаму крепкую ладонь.
– Мне не сказали, что ты в Москве, – Керими вновь ощутил это стальное рукопожатие.
– Два года как с хвостиком.
– Выглядишь лучше прежнего, великий гуру.
– Чем выше требования, тем сильнее отдача. Забыл, чему учили, Керими?
– Такое не забывается. Значит, в центральном НКВД теперь служишь, товарищ Привольнов?
– В Министерстве Государственной Безопасности. Точнее надо произносить название.
– Для меня НКВД всегда будет ближе и родней, – нервная улыбка продолжала скрываться за теплым шарфом. Он вспомнил отцовский дом в Баку, людей в форме НКВД, обыск, конфискацию. Тогда в их доме было так же холодно, как и сейчас, хотя не было снега… – У Игнатьева?
– У Семена Денисовича.
– За какие такие заслуги? – Керими сейчас мог задавать любые вопросы, которые он не смел бы задать во время своих первых встреч с бакинским энкавэдэшником Яковом Привольновым. Ему сейчас многое прощалось и разрешалось: ведь он сейчас ценнейший кадр, который нужно беречь и лелеять. Можно было, пусть на время, пользуясь историческим случаем, поерничать над самоуверенной, бессердечной, лишенной простых человеческих эмоций машиной смерти. Над этой "ходячей плахой", как за глаза называл Привольнова Рустам.