– Мне многого в жизни не надо, Яков. Испытаний хватит на две жизни с половинкой, но одного прошу у судьбы: не видеть больше на своем пути тебя и тебе подобных, не слышать голос ваш энкавэдэшный, угроз ваших и похвал. Ты как страшный сон, Привольнов, который может присниться, когда тебе кажется, что все у тебя прекрасно и все твои страхи давно позади. Веришь, что тебя никогда больше не будут мучить кошмары прошлого – а ты опять появляешься из небытия. Уверенный в себе, сильный, злобный, которому нет дела до человеческих страданий и слабостей. Появляешься, как Ангел Смерти, напоминающий о бренности, а порой и бессмысленности земной жизни. Мне плевать, что ты сообщишь своему начальству, тебе же скажу напрямую: ненавижу тебя, Привольнов, потому что напоминаешь ты мне смерть моего несчастного отца. Его гибели я никогда не прощу ни тебе, ни Ежову, ни выродкам вашим, что устроили конфискацию в нашем доме и разрушили покой нашей семьи.
Пару минут царило молчание, слегка нарушаемое мелодией патефона из комнатки Шурепко. Рустам тяжело дышал и смотрел в пол. Внутри него все бушевало и клокотало. Несмотря на холод, на лбу выступила испарина. Его собеседник не сводил глаз с табельной "ТТшки", уставившейся прямо ему в грудь: а вдруг и впрямь пальнет? Что с него станется? Рустам и вправду сейчас нужней и важней Родине, чем очередной майор спецслужб, даже такой незаурядный и верный, как Яков Привольнов. Керими нынче важная птица. Это не тот подавленный судьбой учитель с испуганными глазами, которого вербовал Яков Сергеевич на одной из бакинских улиц. Бывают психологические моменты, когда у человека происходит срыв, и тогда его действия бывают далеко не адекватными. Это Привольнов как специалист-ликвидатор знал прекрасно. Тем не менее, в личном деле Рустама Шафи оглы Керими было четко указано: "психически уравновешен", иначе вряд ли бы ему поручали распутывать сложные дипломатические задачи.
– Лови, – хрипло произнес Рустам, побрасывая пистолет в воздух.
Привольнов схватил его на лету и быстро вытащил обойму. Керими было тошно находиться более в этом затхлом, мрачном помещении. Возможно, здесь так же, как и во многих подвалах больших и малых городов СССР, расстреливали "врагов народа и Советской власти". Советские подвалы всегда пользовались дурной славой среди простых людей. Даже по прошествии десятков лет они хранят в своих холодных, сырых стенах темные тайны большевистского прошлого. Многих несчастных, ни в чем не повинных людей коснулась беспощадная, карающая без разбора рука красного террора. А подвалы были чистилищем советской системы. Здесь зарождалась новая эра – путем уничтожения всего того, что не вписывалось в революционную систему координат.
– Я не желаю больше здесь находиться, – заявил Рустам. – Если есть что сказать, выйдем отсюда. Лучше окоченеть на морозе, чем дышать этим смердящим воздухом.
– Могу машину пригнать, – Привольнов был похож на поджавшего хвост пса.
По своему чекистскому обыкновению, он держал автомобиль за несколько кварталов от места событий. Рустам это помнил еще с бакинских времен.
– Я буду ждать наверху, – не дожидаясь ответа, Рустам обвязал шарф вокруг рта и поднялся по лестнице.
…В цветущих акациях город,
В цветущих акациях город
У Черного моря.
Из запертой двери крошечной комнаты Кирилла Мартемьяныча доносилась его любимая песня. Он был безмерно счастлив в такие минуты одиночества – Шурепко был ярким представителем великого советского народа, умеющего находить счастье там, где его не может быть по определению.
* * *
Они сидели в салоне легендарного автомобиля ГАЗ-М20, известного в народе под названием "Победа". Высший и средний состав правоохранительных органов Советского Союза был обеспечен этими машинами, очень напоминающими по внешнему виду итальянский "Бугатти".
Рустам снял перчатки и усиленно дышал на посиневшие от холода ладони. Привольнов сидел за рулем с непоколебимым видом, наблюдая, как за лобовым стеклом автомобиля разыгрывается снежная пурга. Майор был спокоен, словно между ним и его попутчиком вовсе ничего и не произошло каких-то полчаса тому назад. Угрозу потери табельного оружия, а может, и того пуще – потери жизни Привольнов переносил со стоическим хладнокровием. Этот человек мог без особых хлопот восстанавливать свое психологическое состояние при любых обстоятельствах, отчего глаз его был всегда меток, а рука никогда не дрожала.
– У твоей сестры дом во Франции, верно? – голос Привольнова был плавным, без лишних вибраций.
– А чем дело? – насторожился Рустам. – Конфисковать решили?
– Попросись к ней гости, в парижский домик, – пропуская мимо ушей едкие замечания, продолжал майор.
– Мне проситься не надо, я могу туда поехать без спросу. Знать бы с какой целью.
– Придется тебе туда съездить. Дело серьезное, иначе тебя сюда не вызывали бы. Принцесса Ашраф больше времени проводит во Франции – Париж, Лазурный берег и так далее. Надо будет с ней встретиться на нейтральной, так сказать, территории. Чтобы не бросаться в глаза, тебе не нужно будет появляться в посольства СССР в Париже и других общественных местах с участием советских диппредставителей. Стараться избегать массового скопления людей и больше времени проводить в стенах дома родной сестры. При выходе на улицу минимально изменять внешность. Усики приклеить, очки надеть, шляпку широкополую. До того момента, пока не произойдет встреча с Ашраф. Это вполне нормально и объяснимо. Сам понимаешь, что если выйти на разговор с Пехлеви заранее, то можно подцепить нежелательных "хвостов", а встретиться надо в самый удобный и нужный момент. Как говорится, пульнуть, чтобы в "яблочко".
– И как долго я должен там оставаться?
– Точную дату не скажу, не знаю. Могут командировать через месяц, а могут через три или полгода. Как монетка ляжет. Там тебя выведут на людей, которые оказывают в правительстве Франции самые сильное содействие нашей стране в иранском вопросе. У них тоже есть свои интересы, которые частично совпадают с нашими. Принимать активное участие в процессах в Иране они не хотят, так как не обладают большими возможностями и не стремятся портить отношения с так называемыми компаньонами – они их на дух не переносят. Как и персы.
– Ты про англичан?
– Не только.
– А при чем тут Ашраф? – Рустам уже забыл, как сильно холодеют его ладони. – Что я должен с ней обсуждать?
– Брось, Керими. Все знают о том, что у вас прекрасные дружеские отношения, которые должны послужить нашим интересам. Тебе надо постараться, чтобы отношение принцессы к Советскому Союзу было тождественно отношению к тебе.
– Ну конечно, наивная Ашраф раскроет все свои карты перед советским дипломатом и возлюбит социализм всей душой, только потому, что она положила глаз на несчастного Рустама Керими. Плохо ты ее знаешь, Яков Сергеич.
– Я, может, и не хорошо ее знаю, друг южный, но есть товарищи, которые сталкивались с ней не раз и обладают полной информацией о принцессе. О ее привычках, слабостях, сильных сторонах. Так что не хвастай, Рустам. Ты не единственный, кто может ее охарактеризовать.
– Вот их и надо послать к ней, – Рустам продолжал свои опасные подначки.
– Послать можно кого хочешь и куда угодно, но эту миссию поручено выполнить тебе. Принимай как душе угодно, но задание придется выполнять. Сам знаешь, другого не дано.
– Еще бы, – вздохнул Керими. – Или все или конец, так?
– Молодец, Керими, хорошие фразы выучил назубок.
Где-то в душе Рустам лукавил, наигранно изображая нежелание встречи с Ашраф Пехлеви. После долгих лет ему было приятно и любопытно снова увидеться с принцессой, с которой он случайно встретился в иранской ковродельческой мастерской – когда там ткали подарок генералиссимусу Сталину. Как она отреагирует на него, эта вздорная, жесткая восточная леди? Существуют же в мире типажи-антагонисты, которые какими-то невидимыми нитями привязываются друг к другу… Ашраф и Рустам как раз и были такими антагонистами. Не имея общих взглядов на жизнь, они, тем не менее, искали общения друг с другом, возможно, где-то на подсознательном уровне.
– И вот еще что: сопроводительное письмо руководства нашей страны. Без подписи, конечно, но, думаю, тебе удастся донести до Пехлеви важность послания. Вполне возможно, письмо подготовят на французском и оно будет пестреть весьма уклончивыми, но вполне доступными для понимания фразами. Делается это, как ты понимаешь, во избежание нежелательных ситуаций. На случай, если письмо трагическим образом пропадет, а того хуже – попадет в руки противников, – офицер внимательно посмотрел в глаза собеседника, что было красноречивей любых слов, но Рустам уже отвык бояться взгляда Привольнова. – Верю, что этого не произойдет.
– Тогда уж лучше почтовым голубем, – вновь едко отшутился дипломат.
– Не делай ошибок, товарищ Керими, – умело сдерживая гнев, произнес Привольнов.
Последние слова майора МГБ можно было перефразировать так: "Ошибешься, пристрелю собственноручно". После сегодняшних издевательств Рустама Привольнов сделал бы это с особым удовольствием.
Однако этому не суждено будет сбыться. У Керими с Привольновым больше никогда не сойдутся пути-дорожки. Это была их последняя встреча.
Керими смотрел на белую пелену снега и представлял себе бескрайнее Каспийское море и "пятак", который он, по обыкновению, непременно закинет в море и загадает желание… Он уже знал, какое это будет желание. К счастью, оно исполнится, но для этого Рустаму нужно будет прожить целую жизнь…
Глава 14
Лондон. Январь 1952
Без четверти час воскресного дня министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден вошел в дом премьер-министра страны сэра Уинстона Черчилля. Радушной улыбкой его встретила хозяйка дома, незабвенная миссис Клементина Черчилль.
– Вы уже успели промокнуть, Тони, – супруга премьера заметила бусинки дождевых капель, успевших украсить темно-синее пальто министра.
– Дождь предательски нагнал меня у вашего дома. Не хотелось переступать ваш порог с раскрытым зонтиком.
– Вы верите в приметы? – спросила Клементина.
– Приметы – это оправдание возможных неудач, если возникает их вероятность, – философски заметил Иден. – Тем не менее, традиции соблюдать необходимо.
– Не говорите о неудачах с Уинстоном, – предупредила Клементина. – Он их ненавидит.
– О, как это мне известно, – широко заулыбался Энтони Иден, слегка приглаживая ладонью шевелюру.
Хозяйка дома проводила гостя в кабинет мужа. Великий англичанин сидел в объемном мягком кресле, устремив взгляд на полотно картины собственного авторства. Великий человек велик во всем. Политика, литература, живопись – это краткий перечень областей, в которых сэр Уинстон оставил свой неизгладимый след. С возрастом у многих, даже самых незаурядных политиков возникает страсть к написанию мемуаров или картин. Иногда страх остаться на задворках истории побуждает их к увековечиванию собственных подвигов на страницах книг или на художественных холстах. Великие не исключение.
Во рту у премьера, как всегда, дымилась очередная сигара, в правой руке он держал кисть, периодически макая ее в мольберт с красками, делая робкие мазки после небольших раздумий. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, находился невысокий столик с бутылкой коньяка и пустой рюмкой. Для сэра Уинстона это было настоящей нирваной. Приятно осознавать свою значимость ближе к восьмому десятку своей жизни, несмотря на то, что лучшие годы в политике давно миновали.
В кабинете было очень тепло. Он прекрасно обогревался камином, в который незаменимая помощница премьера, его супруга, время от времени побрасывала дрова. Он любил, когда именно Клементина занималась некоторыми вопросами домашнего хозяйства – занести любимые сигары, парочку поленьев, загодя припасенных охраной премьер-министра… А в данную минуту даже редкое появление Клементины было необходимо для сэра Уинстона, так как сейчас на своем холсте он пытался изобразить именно ее. Не в зафиксированной позе, а ненавязчиво, мимолетно, как легкий разноцветный ветерок или бабочку, порхающую перед глазами.
Он сидел в теплой шубе и меховой шапке. Можно было бы отнести сей факт к очередной эксцентрике Черчилля, если бы не его возраст. Несмотря на высокую комнатную температуру, премьер-министр ощущал в своем теле легкую дрожь, которую пытался приглушить любимым коньяком и теплой одеждой. В эту минуту Черчилль напоминал бурого медведя с кистью и мольбертом, зарывшегося в собственной берлоге. Раньше премьер-министр Великобритании не часто жаловался на слабость в суставах, но сейчас он реагировал на малейшие погодные колебания, ощущая, как слегка подмерзают и болят конечности. Его глаза были не так остры, руки слегка дрожали, а слух сильно сдал. Порой ему приходилось по нескольку раз переспрашивать одно и то же слово, произнесенное собеседником с близкого расстояния. И только его гениальный мозг продолжал функционировать безотказно, как четко отлаженный механизм, хотя сам он самокритично признавался себе, что "его мозги давно уже не те".
Иден неторопливо подошел к креслу премьера, обошел и встал сбоку. Черчилль все еще не реагировал на гостя, продолжая обдумывать очередной штрих к портрету своей благоверной.
– Можно войти, сэр? – все же решился спросить Иден, боясь сбить сэра Уинстона с творческой мысли.
– К чему спрашивать, если уже вошли, Тони? – Черчилль все еще смотрел на холст.
– Прекрасная работа, сэр, – тактично улыбнулся Иден.
– Она еще не докончена.
– Уверен, что после завершения картина будет выглядеть еще лучше.
– Это комплимент мне или Клементине? – Черчилль впервые посмотрел на высокого гостя, отложив кисть в сторонку.
– Вы прекрасно дополняете друг друга, и это, вне всяких сомнений, способствует созданию шедевра.
– Как вы думаете, Тони, Господь – это тоже художник или великий экспериментатор?
– Старался не задумываться над этим, сэр. Почему вы об этом спрашиваете?
– Мне любопытно узнать, являемся ли мы результатом великого божественного эксперимента или же в создании человека кроется нечто иное, не подвластное нашему разуму? Бог тоже ставит перед собою холст и изображает на нем лица людей? Он наделяет их душой и способностями, в той или иной степени? Почему кто-то рождается гением, а кто-то беспросветным тупицей, кто-то чудовищем в человеческом обличии, а кто-то ангелом? Чем это можно объяснить, Тони?
Иден молча пожал плечами и улыбнулся.
– Почему что-то у Него получается прекрасно, а что-то не очень? Какая на ваш взгляд разница между счастливчиком и полным неудачником? Может, картина счастливчика у Него обрамляется в красивую золоченую рамку, несмотря на низкое художественное значение, а шедевр Он выбрасывает на помойку, полагая, что некий ценитель найдет этот холст неудачника в мусорной корзине и поможет найти ему свой путь к удаче? Ван Гог и Модильяни были великими художниками, но они умерли в нищете. Сейчас же их картины бесценны. Какая страшная ирония судьбы, Тони.
– Аллегоричное сравнение, сэр. Возможно, в этом божественном замысле мы действительно всего лишь безвольные исполнители. Мы не понимаем всего того, что Он задумал.
Черчилль поежился, налил коньяка в рюмку и выпил наполовину, смакуя вкус небольшим ожиданием.
– Я пришел к выводу, что Бог – это политик, – произнес премьер-министр. – Он решает свои интересы. Мы для Него солдаты. И кто проявит больше смелости и отваги, тот и получает главные трофеи.
– Не исключено, сэр.
– Получается, мы должны показать всю свою политическую и военную силу для достижения самых приемлемых для себя результатов.
– Несмотря на нежелание некоторых с нашими доводами.
– Верно, Тони, – грузно закивал Черчилль, указывая жестом на пустующее кресло рядом. – Мы должны убедить наших американских друзей, будь они неладны, в совместной травле этого хитрого персидского лиса, который готовит нам еще массу неприятностей, если вовремя не поймать его в капкан и прилюдно не снять с него шкурку, в назидание будущим охотникам.
– Вы правы, сэр, – согласился Идеен. – В ходе переговоров с американцами он полностью исключил возможность возвращения англичан в Иран. Только в этом случае возможны некоторые уступки в нефтяном вопросе.
– Наглость, граничащая с безумством, – ухмыльнулся премьер-министр. – Представляю, как сиял Гарри, когда слышал эти слова. У американцев не хватает ума понять, насколько важен для всех этот регион. Я всегда твердил и не устану повторять: кто будет править Ближним Востоком, тот будет властелином мира. Уроки истории не пошли впрок ни американцам, ни персам. Очень жаль, что роль строгого школьного учителя снова придется выполнять нам.
– Такова судьба Англии.
– Которая теряет свою силу день ото дня. И если не предпринять решительных шагов, то хоронить Англию будут вместе с морским волком Уинстоном. – Черчилль докурил сигару и взял полупустую рюмку с коньяком. – Помогите мне, Тони. Мне надо размять суставы.
Черчилль тяжело встал с кресла, чуть не опрокинув столик с бутылкой коньяка на пол. Иден подхватил премьера под руку, и они стали делать небольшие круги в кабинете премьер-министра.
– Ребята Гарри полагают, что мы, оказывая давление на Мосаддыка, играем на руку русским. Глупцы, они потеряли вкус настоящей игры и забыли ее правила. Они не понимают, что не будь нас, папаша Джо давно бы сожрал Иран с потрохами. Он захватил бы все нефтяные концессии, северные и те, которые когда-то принадлежали нам. Дальше прибрал бы к рукам турецкие области, о которых мечтал весь послевоенный период, потом двинулся бы к нашим восточным колониям. Русские всегда грезили Индией. Она имеет для них некое сакральное значение, Тони. – Черчилль глотнул коньяка, сделав небольшую передышку. – К сожалению, двести лет государственности не позволяют американцам определить четкую концепцию в определении своего истинного места в мировой системе распределения добычи. Они пытаются играть в самостоятельного мальчика, который очень способен и силен, но не может порой решать самые простые арифметические задачи. Он смотрит на мудрого дядю-учителя, пытается подражать ему, а иногда делает все назло, только для того чтобы показаться более умным и самостоятельным, чем является на самом деле. Возможно, мальчик подрастет и станет мудрее и сильнее дяди, но не сейчас. У него период полового созревания, когда действиями руководят больше эмоции, а не разум. Пока мальчик должен слушаться учителя, чтобы не делать грубых ошибок. Сила же без разума разрушительна для обладающего этой силой. Сила и разум должны дополнять друг друга, не так ли, Тони. Помните, как у Наполеона? Если линия разума длиннее линии силы – ты трус, если линия силы длиннее линии разума – ты глупец. Обе линии должны быть равны, как у квадрата. – Черчилль поднял левую руку и приставил к ней перпендикулярно правую. – Для этого необходим опытный наставник за спиной и неукоснительное соблюдение советов и диктовка своих правил игры. Если по ходу игры нужно переписать правила, надо идти и на это.
– К сожаленью, Трумэн делает все наоборот.