Глава партии Национального Фронта прекрасно владел французским языком и был великолепным мастером политической игры. В отличие от радикального религиозного лидера Кашани и более умеренного европейца, покойного Размара, Мосаддык был примирительной фигурой для большинства депутатов Меджлиса. Народ, ожидающий важных решений на улицах Тегерана ранней весной 1951 года, тоже считал его своим. Устав от английской экономической тирании, люди ждали окончательной национализации главного богатства страны – Англо-Иранской Нефтяной Компании. Мосаддык это чувствовал, ощущая своим острым политическим чутьем, что настает его звездный час, который ни в коем случае нельзя упускать. Так не имеет права упускать раненую жертву изголодавшийся хищник. Мосаддык применит все свое искусство оратора и политического лицедейства, чтобы убедить принять Меджлис то решение, которое ждет от него простой иранский люд, а значит и он сам. Разделять участь Размара и других несогласных с национализацией АИНК для доктора философии Лозаннского университета было бы чересчур легкомысленно. Толпа сиюминутно требовала национализации. Какие последствия вызовет такое решение – это вопрос, не имеющий в сиюминутной политической конъюнктуре большого значения. И именно он, Мохаммед Мосаддык, добьется признания этой национализации, даже если ему завтра придется столкнуться лицом к лицу с мощной коалицией внешних сил. Это был несомненно умный, смелый, коварный игрок, способный обвести вокруг пальца даже таких матерых дипломатов-переговорщиков как англичане и американцы.
Вялым жестом Мосаддык восстановил тишину в зале и начал свою речь тихим голосом, который с каждым предложением набирал обороты, как снежная лавина увеличивает свою скорость, спускаясь с горных вершин к ее склонам, неся разрушения и завалы.
– Дорогие мои братья. Неужели мы собрались сюда для того, чтобы обливать друг друга грязью, клеветать, оскорблять своих коллег и самих себя? Опускаться до взаимных унижений, когда народ Ирана ждет от нас важных решений, которые дадут нашим гражданам надежду на достойное будущее, непростительно и преступно. Разве мало нам крови наших друзей? Сколько еще мы будем оплакивать смерть наших братьев и сестер, которые тысячами гибнут на улицах городов нашей страны только потому, что внешним врагам необходимы хаос и паника в Иране? Этим темным силам нужно бесконечное страдание иранского народа, беспорядки и гибель ни в чем не повинных людей. Потому что во время кровавого хаоса легче стащить то, что принадлежит этому гибнущему народу, выстрадавшему свое счастье. Счастье, которое так близко и осязаемо, но которое ему не дают испытать, всякий раз силой вырывая из рук. Неужели мы будем спокойно взирать на то, как иноземцы, унижающие и обирающие народ Ирана, безнаказанно набивают свои толстые кошельки? Этого вы хотите? – он прошелся взглядом по залу, терпеливо выжидая паузу. – Я жду вашего ответа, друзья. Говорите смелее. Будьте мужественны в эту историческую минуту.
– Нет, – загудели депутаты.
– Тогда что же мы обсуждаем уже несколько дней? Почему мы не придем к логическому заключению наших дебатов? Вы пришли сюда, чтобы использовать трибуну Меджлиса для выяснения личных отношений, вместо того чтобы решать судьбу народа? Не самое лучшее место и время для склок и взаимных обид. Может, кто-то боится высказаться против порабощения иранского народа? Пусть скажет честно. Мы не будем никого преследовать. Только те, кто поджимают хвосты, должны уйти и не мешать храбрым сынам Ирана отстаивать интересы своей Родины.
– Отличные слова! – крикнули однопартийцы Мосаддыка и их союзники.
– Пора ставить точку в этом затянувшемся нефтяном фарсе, – голос Мосаддыка звучал куда громче, чем в начале речи. – Иран сам должен владеть своими недрами и природными богатствами, щедро дарованными нам Всевышним во благо нашего народа. Мы не имеем права медлить, ибо каждая минута нашего промедления – это еще одна минута страданий рабочих, гнущих спину во благо иноземных пожирателей. Очнитесь от летаргического сна, друзья! Мы слишком долго и крепко спали. Так долго, что вор ворвался в наш дом. Он без стеснения крадет наше имущество, и самое удивительное, не торопится покидать чужое владение. Изгоним вора из нашего дома, дорогие братья! Изгоним дьявола из наших душ! Дьявола страха и лести перед наглыми грабителями Ирана, почуявшими себя хозяевами нашей страны.
Руки оратора затряслись, глаза заблестели от потока нахлынувшей влаги. Он четко видел и слышал, как ему аплодируют. Мосаддык стал медленно оседать под громкие рукоплескания депутатов Меджлиса. Заподозрить его в актерской игре было почти невозможно – настолько она была блестяще сыграна… Скачущее давление, конечно, частенько доставляло ему хлопот, но только не сейчас – это был не тот случай. Сегодня он прибегнул к трюку, как и во время других "представлений" желая подчеркнуть всю важность происходящего.
Кашани бросился на помощь поникшему союзнику, пока никого не было близко. Аятолла взял Мосаддыка за руку, пытаясь измерить его пульс, когда тот открыл глаза, хитро подмигнул Кашани, а затем снова прикрыл веки. Чтобы никто не заметил подвоха, Мосаддык тяжело задышал и затряс руками. Игра была настолько виртуозной, что даже мелкие капли пота выступили на лысой голове доктора.
Абдол Гасем Кашани понял, насколько надо быть осторожным, имея такого союзника-лиса в борьбе с внешним и внутренним врагом. Он задумчиво погладил свою бороду, понимая, что, и сам того не ведая, попал под чары великого актерского мастерства Мосаддыка. Вот как надо излагать свою мысль, чтобы даже твои недруги кричали: "Мосаддыка в премьеры!"…
Было неудивительно, что после такой речи не оставалось ничего другого, как принять закон о национализации АИНК. Народ на улицах Тегерана, услышав весть, постепенно собирался у здания Меджлиса, чтобы приветствовать своих бесстрашных героев, бросивших вызов самим британцам. "Мосаддыка в премьеры!" – скандировали люди, встречающие этого пожилого лысого мужчину с большим носом. Толпа взяла его на руки и понесла к машине.
Давление крови будущего премьер-министра Ирана было в норме. Самочувствие в целом напоминало приближающийся день весеннего равноденствия. На глазах у восторженной публики падать в обморок было уже не разумно. За слишком болезненным старцем могут не последовать…
* * *
Тегеран. Апрель 1951
Шах снова впал в уныние. События развивались не по тому сценарию, который предполагал Пехлеви. Нарастание бунтарской атмосферы в беднейших слоях иранского народа, постоянные покушения на лиц, придерживающихся проанглийских настроений, активность террористических группировок во главе с Навабом Сафави и фанатизм его федаинов, а главное – возрастающий престиж Мохаммеда Мосаддыка ввергали молодого монарха в отчаяние. Круг его соратников в такие моменты существенно сужался. Некоторые резко переметнулись в сторону Мосаддыка, набирающего с каждым новым днем больше политических очков, а кто-то просто не выдерживал накала обстановки. К тому же один из его доверенных людей должен был вскоре покинуть арену борьбы и заняться своим здоровьем.
– Вы оставляете меня? – сокрушался шах.
– Ваше Величество, на этот шаг я иду исключительно ради вашего же благополучия. – Гусейн Ала виновато разводил руками, хотя понимал, что сейчас он уже ничем не может помочь своему сюзерену. – В тяжелое время вам необходим здоровый премьер-министр, а не человек, у которого сердце висит на тонкой нити. Бесконечная тяжба за Азербайджан в ООН вконец подорвала мое здоровье, – Ала тяжело вздохнул. – Всякий раз, когда приходится подписывать какой-либо документ, я ощущаю, что мое сердце вот-вот тяжелым камнем упадет мне под ноги. Я очень ослаб.
– Сколько вам нужно времени, чтобы поправить здоровье?
– Это долгий процесс. Вначале мне нужно притупить память прошлого. Пять лет пролетели как один миг, но я как будто снова каждый день слышу голос Громыко. Куда бы я ни ходил, что бы ни делал, я ощущаю на себе его взгляд. Надо признать, у Громыко был грозный взгляд и сильный голос. Самое обидное: я пытаюсь очистить память, – Ала провел рукою по своему челу, – не получается.
– Мы же победили.
– Безусловно, шахиншах. Здоровье несчастного Гусейна Ала – ничтожно малая цена за эту великую победу.
Пост премьер-министра на короткий период с марта по апрель 1951 года занял именно Гусейн Ала. В 1946 году он являлся послом Ирана в США и постоянным представителем своей страны в ООН. Именно тогда разгорелась дипломатическая битва за Азербайджан между СССР и Ираном. Это был первый в истории ООН спорный вопрос. Здоровье иранского постпреда действительно пошатнулось после этих дипломатических дебатов. Врачи в США посоветовали ему на время отойти от дел и лететь в Аризону для тщательного обследования сердечнососудистой системы. Невооруженным глазом были видны последствия подорванного физического состояния премьер-министра. Серый костюм Ала гармонировал с болезненным цветом его лица. Дыхание было учащенным, словно ему постоянно не хватало воздуха.
– Выпейте, прошу вас, – шах указал на столик с белыми фарфоровыми чашками.
– Врачи рекомендуют воздержаться от кофе. Это будоражит и без того расшатанную нервную систему. Не могу уснуть без снотворного.
– Как я вас понимаю. Скоро у всего Ирана наступит период бессонных ночей.
– Мне кажется, что этот период уже начался давно, шахиншах.
– Да, вы правы, – закивал Мохаммед Реза. – Двухголовая гидра, почувствовав свою силу и безнаказанность, выползла из своего укрытия. Теперь медленно, но уверенно движется к трону Пехлеви. Она хочет сожрать меня, покончить с нашим родом и установить свои звериные законы.
Аллегория шаха ясно указывала, кого он имел в виду под двухголовой гидрой. Аятолла Кашани и Мохаммед Мосаддык рисовались в воображении шаха именно так – древней мифической змеей. В самых дальних уголках шахского дворца уже не шепчась обсуждали притязания политических союзников на лидерство всего иранского народа.
– У гидры, кажется, девять голов, шахиншах, – осмелился подсказать министр.
– Остальные головы подоспеют к пиршеству. И будут рвать с моего тела оставшиеся после звериной трапезы куски.
– Не все так просто, Ваше Величество, – закачал головой Ала. – Значит, надо создать такую ситуацию, при которой головы гидры стали бы пожирать друг друга, а не вашу плоть, иначе вместо одной отрубленной головы у нее будут вырастать новые. Надо лишь запастись терпением и нанести удар в подходящий момент. У каждой бестии есть своя смертельная точка.
– Безграничное терпение приводит к необратимым последствиям, – Пехлеви отвернулся, положив руку на спинку стула. – Мы можем опоздать.
– Время само будет вам подсказывать, как надо действовать дальше. Надо только прислушаться, что оно вам нашептывает, – Ала сделал небольшой полукруг в комнате, подойдя почти вплотную к Мохаммеду Реза, и внимательно посмотрел в лицо монарха. – Мы уступили СССР в 1941 году – и нас обвинили в предательстве. Вы же помните, как радовались русские, предвкушая, как Азербайджан отойдет под их юрисдикцию. Но спустя пять лет мы взяли убедительный реванш. Мы выждали, прислушались к зову времени – и победили. Можно проиграть одно сражение, но выиграть всю войну, шахиншах. Поверьте моему опыту, что так будет и сейчас. Наступит тот момент, когда вы расправитесь со всеми своими врагами, потому что обстоятельства сами подведут вас к этому. Время лучший лекарь и самый мудрый советчик.
Мохаммед Реза устало закрыл лицо руками и после недолгого молчания обратился к мудрому собеседнику.
– Поправляйте свое здоровье и возвращайтесь на Родину. Рядом с Пехлеви для вас всегда найдется достойное место. Слово шаха.
Гусейн Ала склонил голову, после чего Мохаммед Реза обнял на прощание одного из своих самых опытных дипломатов.
Шах тщетно искал лояльную фигуру на пост премьер-министра. Он даже готов был назначить на эту должность злейшего врага своего отца – Сейид Зияддина Табатабаи, полагая, что проанглийский премьер поможет ему одолеть общих противников в лице Мосаддыка и религиозных клерикалов. Однако Меджлис не принял кандидатуру Сейид Зияддина.
Наступала эра Мосаддыка, который и возглавил кабинет министров в конце апреля 1951 года.
Глава 7
Тегеран. Май 1951
По полученной информации, заслуживающей доверия, в стане союзников наметился разлад, который может способствовать созданию новых коалиционных сил, как в стенах Меджлиса, так и в окружении премьер-министра и самого шаха. Было бы уместно усилить работу с религиозными группировками, включая "Федаинов Ислама", учитывая, что их лидер Наваб Сафави объявил о своем разрыве с аятоллой Кашани и партией Национального Фронта. В подпольных собраниях Наваб Сафави открыто признается в своей непримиримости с новым правительством, угрожая очередной волной терактов по отношению лиц, предавших, на его взгляд, их общее дело по созданию теократического государства. Премьер сильно взволнован, на что указывает редкое его появление в местах массового скопления людей и увеличение численности его охраны. Угрозы Сафави касаются не только премьера и его окружения, но также близких родственников шаха. Принимая во внимание вышеуказанные факты, прогнозирую скорый арест Наваба Сафави, как самую неудобную фигуру для всех задействованных в противостоянии сторон, и вероятность его сдачи властям посредством передачи информации о его явках, месторасположении и передвижениях. Нашим людям в кругу "Федаинов Ислама" соблюдать крайнюю осторожность, так как в случае ареста самого лидера группировки могут пострадать и они, что может привести к раскрытию целого ряда агентурных связей. Помимо всего, необходимо в будущем внимательно следить за сообщениями о вероятном приемнике Сафави и при возможности установить с этим лицом тесный контакт. Не исключено расформирование "Федаинов Ислама" и разделение этой организации на многочисленные звенья, представляющие интересы не единого центра, а отдельных лиц. В период политического хаоса такие события могут оказаться вполне реальными. Для нашей тегеранской резидентуры этот расклад событий может иметь как положительные, так и отрицательные стороны. Сбор информации при таком положении дел значительно усложняется, и в плане ее получения, и в методах обработки. Однако количество завербованных лиц может увеличиться путем их внедрения в эти многочисленные отдельные звенья, которые будут нуждаться в дополнительных людских ресурсах.
Агент "Блюмин"
* * *
В тускло освещаемом керосиновыми лампами помещении трудно было разглядеть лица собравшихся. В своем мрачном одеянии, в одинаковых бородах и чалмах все они были похожи друг на друга.
Обычно для таких встреч выбирался ничем не примечательный дом в одном из неприметных тегеранских дворов, куда можно было незаметно попасть с продолговатых, узких улочек. Так и теперь – "федаины" собрались в конспиративном доме одного из членов группировки, в комнате с наглухо запирающимися дверями и окнами на крохотный дворик. Жилище – в подчеркнуто восточно-аскетическом стиле, со скудным домашним обиходом, без лишнего нагромождения мебели и утвари. Разве что напольные подушки мутекке в дальнем углу комнаты скрашивали ощущение пустоты. Там же стояли и синие лампы со стеклянным продолговатым абажуром, пускающие в потолок легкий темный дымок, наполненный запахом керосина.
Наваб Сафави сидел на иранском ковре ручной работы, скрестив ноги. Человек пятнадцать его последователей, среди которых были и агенты советской разведки, так же скрестив ноги, сидели напротив и внимали словам наставника. Им не было никакого дела ни до качества ковров, на которых они расположились, ни до символики их узоров, ни до того, что это были за школы ковроткачества… Сафави и его собратья явились сюда для более масштабных целей, нежели для любования редкостной красоты ковров – произведений искусных иранских мастеров. Между тем как ковры были чуть ли не единственной ценностью в доме "федаина". Был бы здесь Рустам Керими, уж он-то прочел бы им лекцию о культуре, истории и технике древнего восточного ковроткачества.
Однако помощника советского посла здесь не было, но пару осведомителей посольства СССР и советской разведки присутствовали. Все они внимательно слушали инструктаж основателя "Федаинов Ислама", переживающего один из самых сложных и опасных периодов своей жизни. Он чувствовал слежку, как чувствует травлю загнанный охотниками волк. Мысли о скорой поимке одолевали его, но он старался не показывать товарищам своего страха, который испытывал, даже когда находился вдали от шумных улиц.
– С каждым новым днем нам становится сложнее претворять в жизнь наши святые замыслы, – Сафави говорил тихо. – Люди, которые клялись нам в дружбе, достигнув высоких политических постов, отвернулись от нас. Для них главное не идея всеобщего братства мусульман Ирана, а жажда власти, посредством которой они будут порабощать свой народ так же, как его порабощают проклятые гяуры-англичане. Это клятвопреступники, и наш святой долг остановить их. Многих наших братьев арестовали, некоторые пали от рук шахской своры. Наше требование освободить Кахлила Тахмасиби не находит достойного ответа, и наш брат все еще в неволе. Ежеминутно мы сами ходим по тонкой веревке, отделяющей нас от черной пропасти. Но мы не должны сдаваться, иначе вся проделанная нами работа обратится в прах.
– Вчера убили моего брата, – с грустью произнес парень лет двадцати, сидящий рядом с лидером "федаинов".
– Знаю, Абдулла, – Сафави положил руку на плечо соратника. – Он святой мученик, и его место в раю. Многих из нас ждет та же участь – быть погибшим за великую идею, которая превознесет нас в рай.
– Если всех нас перестреляют или арестуют, как мы сможем осуществить наши планы? – спросил другой "федаин".
– Не так-то просто им удастся нас запугать, – встрепенулся Сафави. – Это они нас боятся! Посмотрите, как затрясся Мосаддык. Он закрылся в Меджлисе и не появляется на людях. Боится повторить судьбу Размара и Зангенеха. Они все нас боятся, потому что мы – сила. Хвала Аллаху.
Сафави прочел молитву и продолжил:
– Собрал я вас сюда, чтобы определить наши новые цели.
– Мосаддык? – спросил Абдулла.
– Не только. Все, кто отступил от святой идеи, ответят за свое предательство.
– Назови имена, Наваб, – потребовал Абдулла.
– Они вам известны, братья. Мосаддык, Кашани, шах и его приспешники. Англичане, включая работников посольств и сотрудников Англо-Иранской Нефтяной Компании, – хриплым голосом перечислял Сафави, вспомнив свои трудные дни на нефтезаводе в Абадане. – Не забудьте про шурави, которые жаждут получить свободные после англичан жирные куски иранской экономики.
– А что, если мы не сможем провести такую масштабную акцию? – потеря старшего брата немного отрезвила "федаина" Абдуллу, он уже не так слепо доверял своему лидеру. – Мы и так несем потери. А новые убийства только озлобят власти. Народ следует за Мосаддыком. Он обещал прогнать англичан…
– Ты не хочешь отомстить за брата, Абдулла? – Сафави еле уловимой ноткой угрозы в голосе перебил товарища по оружию.
– Я не хочу новых смертей, Наваб. Десятки наших ребят гибнут на улицах или гниют в застенках шаха, но ничего не изменилось.